Дуэль Пушкина - [58]
Император был личным цензором поэта. От него зависело творчество и доходы Александра Сергеевича. Намерения Хитрово заключались в том, чтобы ввести Пушкина в круг лиц, окружавших «Хозяина». Пушкин был невозмутим, обсуждая возможные решения. Он сознавал, что может рассчитывать лишь на звание камер-юнкера, соответствовавшее его рангу чиновника IX класса.
Друзья живо описали реакцию Пушкина на пожалование ему камер-юнкерского чина[528].
Нащокин утверждал, будто Пушкин был взбешён милостью царя и собирался нагрубить самодержцу. Уже Соболевский усомнился в его словах и сделал помету на полях его воспоминаний: «Пустяки: Пушкин был слишком благовоспитан»[529]. Лев Пушкин не находил удобным повторять всего того, «что говорил, с пеной у рта, разгневанный поэт по поводу его назначения»[530]. Брат поэта был в Петербурге и, в отличие от Нащокина, мог видеть происшедшее своими глазами. Но его слова дошли в передаче других лиц и в поздней записи.
Пушкин считал, что чин камер-юнкера никак не соответствует его возрасту. Но возраст не имел существенного значения. Среди камер-юнкеров Николая I шестьдесят девять лиц были моложе, зато двадцать три старше Пушкина[531].
Дело было не в возрасте. В 1835 г. поэт рассказал Нащокину, что три года тому назад, т.е. в 1832 г., Бенкендорф предложил ему звание камергера. Шеф жандармов был доверенным советником императора и, видимо, рассчитывал на то, что сможет осуществить своё обещание в обход правил. До 1809 г. звание камер-юнкера приравнивали к чину штабс-капитана, камергера — к чину генерала.
Поэт не пожелал воспользоваться покровительством главы секретной полиции и отказал ему, заметив: «Вы хотите, чтобы меня так же упрекали, как Вольтера!»[532]
Даже высшие сановники империи понимали, что чин камер-юнкера никак не соответствует действительному положению поэта в свете и при дворе. Его слава и авторитет были исключительными. Сам император удостоил его особой чести — своей личной цензуры. Пушкин нисколько не сомневался в том, что в свете его назначение будет воспринято с насмешкой, уронит его человеческое достоинство. Его мнение насчёт реакции света, по-видимому, было близко к истине. Утвердившиеся в обществе представления об особом расположении и дружбе царя с сочинителем оказались мифом. Жалуясь жене, Пушкин писал, что император упёк его «в камер-пажи под старость лет»[533].
Реакция поэта на царскую милость была бурной, но запись, сделанная в дневнике, выдержана в спокойных тонах: «1 января. Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). […] Меня спрашивали, доволен ли я моим камер-юнкерством. Доволен, потому что государь имел намерение отличить меня, а не сделать смешным, — а по мне хоть в камер-пажи»[534]. В марте 1834 г. Александр Сергеевич объяснил Нащокину: «…конечно, сделав меня камер-юнкером, государь думал о моём чине, а не о моих летах — и верно не думал уж меня кольнуть»[535].
Однако Пушкин дал понять членам императорской фамилии, что не в восторге от высочайшей милости. 17 января 1834 г. он сделал в дневнике помету о встрече с царём на балу у Бобринских: «Государь мне о моём камер-юнкерстве не говорил, а я не благодарил его»[536]. Такое поведение при дворе сочли верхом неприличия. При встрече с императрицей Пушкин попытался сгладить впечатление. 8 апреля 1834 г. он записал в дневнике: «Сейчас еду во дворец представляться Царице»[537]. В камер-фурьерском журнале имеется помета о представлении Пушкина императрице[538]. Царица сама подошла к Александру Сергеевичу со словами: «Нет, это беспримерно! Я себе голову ломала, думая, какой это Пушкин будет мне представляться. Оказывается, что это вы…», после чего «перевернулась», т.е. стремительно отошла от него. Запись камер-фурьерского журнала вполне объясняет её поведение: «Камер-юнкер Пушкин — благодарил за пожалование в сие звание»[539]. Как видно, в словах поэта императрица уловила такие ноты, которые заставили её «перевернуться» и поскорее отойти от новоиспечённого придворного.
На поздравление великого князя Михаила по случаю пожалования в камер-юнкеры Пушкин отвечал: «…до сих пор все надо мною смеялись, вы первый меня поздравили». Николай I счёл нужным обратиться к княгине Вере Вяземской со словами, которые предназначались для передачи Пушкину: «Я надеюсь, что Пушкин принял в хорошую сторону своё назначение».
Пушкин был приближен ко двору, что вызвало зависть у его недругов. По словам Льва Пушкина, они стали распускать слух, что «Пушкин интригами и лестью добился этого звания»[540]. Приятель Пушкина Н.М. Смирнов утверждал, будто «на сей случай вышел мерзкий пасквиль, в котором говорили о перемене чувств Пушкина, будто он сделался искателен, малодушен… Он был огорчён и взбешён»[541].
Пушкин чрезвычайно ценил свою репутацию человека независимого и неподкупного. Клевета по поводу искательства тревожила его. Ситуация усугублялась тем, что Пушкин получил чин камер-юнкера в тот момент, когда ухаживания царя за его женой стали приобретать всё более откровенный характер. В столице толковали, что придворный чин дан Пушкину, чтобы «иметь повод приглашать ко двору его жену»
