Дуэль Пушкина - [151]

Высокопоставленные современники, писавшие о дуэли, считали непременным долгом упомянуть о его сомнительной репутации и нравственных недостатках. Жена великого князя Михаила Павловича, благоволившая к поэту, писала мужу: «Увы, мои предвидения слишком осуществились, и работа клики злословия привела к смерти человека, имевшего, несомненно, наряду с недостатками, большие достоинства. Пусть после такого примера проклятие поразит этот подлый образ действия, пусть, наконец, разберутся в махинациях этой конгрегации, которую я называю комитетом общественного спасения, и для которой злословить — значит дышать»[1456].

Недоброжелатели чернили Пушкина, объявляя, что его безнравственность, его поведение подрывают моральные устои общества. Они пытались раздуть скандал и подвергнуть поэта нравственной казни. Великая княгиня имела основания писать о некоем Комитете общественного спасения, избравшем подлый образ действий и погрязшем в махинациях. Под видом защиты морали члены этой «конгрегации» травили Пушкина с такой же бесчеловечностью и рвением, с которым французские революционеры из Комитета общественного спасения физически уничтожали своих врагов. Великая княгиня была единственной из членов царской семьи, требовавшей разоблачения вдохновителей интриги. Но и она не решилась назвать по имени клеветников, погубивших Пушкина.

Вяземский обличал «некоторых людей в некоторых салонах высшего общества», «некоторых из коноводов нашего общества», в которых нет ничего русского[1457]. Можно догадываться, что Вяземский имел в виду прежде всего салон австрийца Нессельроде — главный бастион «Конгрегации злословия». Графиня Нессельроде была ближайшей приятельницей посла Геккерна и постоянно принимала участие в совещаниях, происходивших в доме Геккерна накануне дуэли. В роковой день поединка она оставалась у него до полуночи.

Вяземский не обвинял «коноводов» из высшего света в кровопролитии. До поединка молва, порочившая поэта, не стала достоянием большого света. Клевета была подхвачена «Конгрегацией злословия» после смертельного ранения Пушкина. Это возмущало Вяземского более всего. Высокопоставленные лица употребили все средства, чтобы повлиять на общественное мнение и оправдать убийцу. Как подчёркивал Вяземский, они «не приняли никакого участия в общей скорби. Хуже того, — они оскорбляли, чернили его (поэта. — Р.С.). Клевета продолжала терзать память Пушкина, как терзала при жизни его душу»[1458].

Сразу после похорон поэта Софи Карамзина писала брату: «…в нашем обществе у Дантеса находится немало защитников, а у Пушкина — и это куда хуже и непонятней — немало злобных обвинителей»; «…те, кто осмеливается теперь на него нападать, сильно походят на палачей»[1459].

Салон Нессельроде был одним из аристократических салонов столицы, оказывавших наибольшее влияние на формирование общественного мнения. Однокашник Пушкина барон М.А. Корф, посещавший этот салон на правах друга, писал, что графиня Нессельроде созидала и разрушала репутации, её больше боялись, чем любили, друзья могли на неё положиться, но «вражда её была ужасна и опасна»[1460]. Дочь графа Гурьева, бывшего министром финансов при Александре I, Нессельроде ненавидела Пушкина за эпиграмму на её отца, которую ошибочно приписывали поэту.

Другом и почитателем графини Нессельроде был барон Модест Корф.

Не имея возможности оспаривать достоинства поэзии Пушкина, барон напрочь отделял творчество гения от его духовного, нравственного и эмоционального мира. «Пушкин, — злословил Корф, — не был создан ни для света, ни для общественных обязанностей, ни даже, думаю, для высшей любви или истинной дружбы». Корф исключал Пушкина из круга тех, кому доступны были возвышенные чувства. На долю поэта оставались распущенность и цинизм. «У него, — писал Корф, — господствовали только две стихии: удовлетворение чувственным страстям и поэзия; в обеих он ушёл далеко… в близком знакомстве со всеми трактирщиками, непотребными домами и прелестницами петербургскими, Пушкин представлял тип самого грязного разврата»[1461]. Модест Корф лишь записал речи, которые громко и самодовольно произносили посетители салона Нессельроде. Эти речи зазвучали с особой силой после того, как клеветники обвинили Пушкина в совращении Александрины.

Уже после гибели Пушкина князь П.А. Вяземский, отвечая Корфу, писал, что Пушкин, хотя и «не был монахом, а был грешником», однако же «никакого особенного знакомства с трактирами не было и ничего трактирного в нём не было, а ещё менее грязного разврата»[1462].

Взрыв общественного негодования положил конец проискам врагов поэта. Но даже члены великокняжеской семьи избегали указаний на имена предводителей «Конгрегации злословия». Это понятно. В иерархии высших чинов империи вице-канцлер Нессельроде занимал одну из высших ступеней.

Нессельроде был прямым начальником Пушкина. В его же ведомстве служил граф Григорий Строганов, принадлежавший к числу самых известных дипломатов своего времени. Не случайно при восшествии на престол Николая I прошёл слух, что Нессельроде будет заменён на посту министра Строгановым