Дуэль - [4]

Он вышел на трибуну — Лазарь оживился, подался вперед, и опять, как в молодости, вспыхнул его рыжий костер. И тотчас Андрей Михайлович опрокинул на этот костер ушат ледяной воды. Когда он возвращался на свое место, ему показалось вдруг, что Лазарь похож на Сальери.

Вероятно, начало его теперешним сомнениям положил сам Лазарь. Это было несколько дней назад, рано утром. Он только что пришел, когда в кабинет ворвался Лазарь, одна его щека была чисто выбрита, другая в щетине, в руке он держал ультразвуковую бритву.

— Андрюша! — закричал он. — Есть мысль! Я представил себе, понимаешь, впервые представил, вернее, понял, что это никакая не модель! Не модель, а самая настоящая личность! Стихи-то ведь будет писать личность. И дуэль переживать тоже личность. Пора забыть, что это модель, понимаешь?

Андрей Михайлович усмехнулся: с самого начала Лазарь мечтал смоделировать не просто мозг, не просто интеллект Поэта, а его личность, душу. Они проработали плечом к плечу, смело можно сказать, целую жизнь, но, будучи друзьями, по сути оставались соперниками и, двигая эксперимент вперед, тянули все-таки в разные стороны. Если одному нужно было доказать, что кибернетика всемогуща, то другому, наоборот, — что она бессильна рядом с гением. Андрей соглашался, что можно смоделировать интеллект Поэта, что тот будет думать и даже способен восстановить незавершенные работы (в конце концов, в основе своей это чисто логический процесс), но воссоздать чувствующую личность — нет, никогда!

— И что же? — спросил Андрей Михайлович.

— Что? А мы подумали, как будет реагировать на выстрел личность?.. Не модель Поэта, в которую попадет эта проклятая пуля, а личность, заключенная здесь, в стеклянном кубе? Что станет с интеллектом?

— Насколько я понимаю, Лазарь, пострадать может лишь модель, участвующая в дуэли. Причем тут куб?

— Видишь ли, при настоящей дуэли, когда человек ранен, изменяется не только его тело, но и дух…

— По-моему, товарищ кибернетик, эта истина приложима лишь к живому организму…

— Как ты не понимаешь — это и есть живой организм!..

Глаза Лазаря светились фанатичностью, и все-таки в глубине их таилось беспокойство. На мгновение сердце Андрея Михайловича сжалось от какого-то неясного предчувствия, показалось, будто не они руководят опытом, а опыт движет ими. Но он взял себя в руки.

— Все будет так, как должно быть. Пуля попадет в ту самую точку, конечно, если не произойдет баллистической ошибки, чего я, честно говоря, побаиваюсь. Секундант Поэта произнесет свое обычное «Ранен!» и так далее. А то, что тебя тревожит, — метафизика и мистика, дорогой Лазарь Всеволодович! Ты зашел слишком далеко. Тебе хотелось создать личность, а уж ты докатился до «живого организма». Дальше некуда! Иди лучше брейся!

— И все же на душе кошки скребут, Андрюша.

— Брось! В крайнем случае, в руках у тебя будет рубильник, можем прекратить опыт каждую секунду.

Лазарь пожал плечами, но, кажется, не успокоился. И в Андрея Михайловича вселил смятение. Неужели ослепление Лазаря всемогуществом кибернетики зашло так далеко, что он воспринимает систему как человека? Настоящего, живого человека? Что за чушь!

…Но как бы там ни было, что бы ни решали люди в гигантском стеклянном кубе института, система действовала сама по себе. И сейчас, когда Андрей Михайлович вышагивал по кабинету, вспоминая путь, пройденный ими со времени «кощунственной» речи профессора Фрейлиха, и споря с пустым креслом, где-то рядом свершался таинственный процесс работы мозга оскорбленного, измученного интригами Поэта.

К вечеру в понедельник время подведет к дуэли, и тогда люди остановят время, чтобы не дать грохнуть выстрелу на Черной речке, и зададут машине тысячи вопросов, которые сформулировал еще Фрейлих. А машина расскажет, как все эта было полтора столетия назад.

Андреи Михайлович прошел к главному пульту, перед ним бесшумно разъехались массивные стальные двери. Он повернул рубильник: в воскресенье система работать не будет, машинам тоже полагается отдых. Он запер двери, спустился вниз, отдал ключ вахтеру Савельичу, единственной живой душе, оставшейся в институте, и пошел домой.

* * *

В воскресенье около пяти вечера в квартире Андрея Михайловича задребезжал телефон.

— Слушаю.

— Чего делать-то? — раздался в трубке сипловатый испуганный голос. — Они все сбежали.

— Кто сбежал?

— Все как есть. Поэт, потом этот Барон… и оба секунданта. Чего делать-то?

Только теперь узнал Андрей Михайлович голос институтского вахтера Савельича. Старик был не на шутку испуган.

— То есть как это сбежали?

— Да ить я всю ночь дежурил, а тут в сон бросило, нечистый попутал. Смотрю, а они уж фьюить из двери — и деру. Я кричу: «Вернитеся, поганцы, без разрешенья нельзя», а они хоть бы что…

Постепенно до сознания Андрея Михайловича начало доходить.

— Кто был в институте после меня?

— Никого, честное слово, никого, токо Лазарь Всеволодович ночевали, обратно чего-то там доводили.

— Все ясно. Сейчас приеду.

Он схватил пальто, шапку и выскочил на улицу, лихорадочно думая: «Ага, вон оно что… драка идей… доказать любой ценой… любой ценой… Проклятый Сальери! И я хорош, развесил уши, развел научные споры! А дело вовсе не в кибернетике, разве наука сама по себе может быть плоха? Разве может быть виновата машина? Если автомобиль сбил человека, не автомобиль же совершил преступление, а шофер. Но как же так, почему сбежали макеты, что за чушь?»