Дуэль - [3]

Едва Барон, вскинув пистолет, шагнул навстречу, Поэт остановил его властным жестом руки.

— Друзья, — сказал он, обращаясь ко всем окружающим, — я не могу стрелять в этого господина. Он проходимец и ловелас, но он не достоин пули. Стрелять в него — значит стрелять мимо.

Систему немедленно отключили. А когда Андрей пришел в себя, он увидел, что в сторонке сидит Лазарь и плачет, как побитый мальчишка, беспомощно и зло.

Андрей был поражен глубиной этих слов — «Стрелять в него — значит стрелять мимо». Теперь он понял, что в эксперименте не учли чуть ли не самое главное связи с людьми, среду, в которой задыхался и погибал Поэт, одним словом, не учли эпоху. Действительно, Поэт был смоделирован только как поэт и человек, а не знамя России того времени, за Бароном же не стояли ни царь, ни жандармы, ни «высший свет». Действительно, стоило ли стрелять в одного Барона?

Начали все сначала. Андрей забросил докторскую диссертацию, Лазарь, потерзавшись несколько дней, отклонил заманчивое предложение работать в Космическом Центре, о чем мечтал уже много лет. Чтобы внести новые «небольшие дополнения», потребовалась напряженная работа целого института в течение тринадцати лет.

Теперь интеллект Поэта занимал не три комнатки, как раньше, а огромный, в двадцать четыре этажа, сверкающий стеклом куб научно-исследовательского института, но и здесь особого простора не чувствовалось. Это был интеллект-универсал, интеллект-энциклопедист, интеллект-эпоха. На нем уже проверили ряд гипотез, относящихся к началу девятнадцатого века — система действовала безукоризненно.

Теперь главной целью эксперимента мыслилась уже не дуэль, к которой так долго и старательно готовились. Дуэли отводили роль генеральной проверки: если все произойдет так же, как было в действительности, значит, система выдержала экзамен. Готовился новый опыт, ошеломляющий своей смелостью. Через полтора века молчания Поэт снова начнет писать. Для начала он завершит «Египетские ночи» — над подготовкой опыта уже работала большая группа программистов.

И вот система ожила. Она была включена «за несколько дней до дуэли». В систему ввели эту гнусную анонимку. Поэт немедленно выдал письмо приемному отцу Барона, почти слово в слово совпавшее с настоящим.

«Барон! Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение Вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным…

…Итак, я вынужден обратиться к Вам, чтобы просить Вас положить конец всем этим проискам, если Вы хотите избежать нового скандала, перед которым, разумеется, я не остановлюсь…»

Это был вызов на дуэль.

* * *

В этот субботний вечер Андрей Михайлович дольше обычного задержался в институте. Уже стемнело, он широкими шагами расхаживал по кабинету, молча споря с пустым креслом, в котором еще недавно сидел Лазарь Что-то самое главное во всем этом деле ему никак не удавалось постичь, хотя постичь нужно было немедленно, сегодня же, но это главное вертелось в голове, а в руки не давалось, ускользало и ускользало.

Вспомнились перипетии сегодняшнего бурного (кто-то сказал «буйного») ученого совета. Лазарь твердил:

— Это же бессмыслица: столько лет готовить дуэль — и вдруг ни с того ни с сего отменить, когда все готово!

Ему резонно возражали:

— Не отменить, Лазарь Всеволодович, вовсе не отменить! А изменить, усовершенствовать методику эксперимента. Если точно смоделировать преддуэльное состояние, система способна выдать все интересующие нас сведения. К чему же это жуткое представление со стрельбой?

Лазарь не унимался:

— Одно дело бумажка, которую выдаст машина, и совсем другое, когда двести тысяч человек своими глазами увидят, как это было! Для чего же тогда сооружали «стадион»? И разве мы отказались от мысли расследовать все обстоятельства убийства Поэта?

«Эх, Лазарь, Лазарь, — подумал еще Андрей Михайлович, — вовсе не расследование интересует тебя. Доказать, что гений — всего лишь машина, — вот что тебя интересует. И доказать любой ценой! Мало для полного торжества, чтобы система восстановила по наброскам „Египетские ночи“, — тебе подавай спектакль со стрельбой, зрителей подавай!»

Мнения разделились. И опять, словно и не было ученого совета, все предстояло решать ему одному. А в его позиции — Андрей Михайлович это ой как чувствовал — не хватало логики. И Лазарь запросто вскрывал его непоследовательность:

«Что такое смоделированный нами интеллект Поэта: машина или личность?» «Машина». — «Тогда почему вы боитесь дуэли?» — «Я ее не боюсь, просто к чему эта комедия?» — «Но ведь раньше вы не боялись комедии?» — «Да, раньше не боялся, а теперь…»

А что теперь! А то, что теперь Андрей Михайлович почему-то стал бояться дуэли. Интуитивно, бездоказательно, необъяснимо. И знал, что сделает все возможное, чтобы избежать ее. Почему? Вот этого-то он и не мог понять. Если бы на первый ребром поставленный вопрос Лазаря он мог ответить «личность», все было бы ясно. Но он не верил и никогда не поверит в такую чепуху. Что же тогда? Сказать, что одна-единственная строка Поэта, достоверно восстановленная системой, дороже для нас всех сведений о дуэли? И неверно, и недоказательно…