Дубовый листок - [3]

Мой отец занимался геральдикой. Он говорил, что люди должны с уважением относиться к своим предкам, изучать их жизнь и хранить о них воспоминания.

— Один человек не в силах понять больше того, что предоставила ему собственная судьба, а потому делает много ошибок. Если он будет знать характеры и поведение своих предков, он сделает много открытий в самом себе и сможет бороться с дурными наклонностями, которые имеются в каждом роду и передаются из поколения в поколение, не принимая во внимание, хочет наследник принять это имущество или нет. Он поймет, что от чувства собственного достоинства также легко свернуть к чванству и спеси и что излишняя твердость характера порой приводит к ослиному упрямству и бессердечности и многое другое. А если человек это поймет, он будет осторожнее на поворотах жизни. Он наконец осознает, что невещественная часть наследства гораздо значительнее, чем всякие имения, деньги и драгоценности, и будет проявлять о ней мудрую заботу; от этого ведь зависит благополучие потомков. Но, к сожалению, люди до сих пор слишком мало думают об этом, — так говорил мой отец.

Я знаю немного о древних Наленчах. Я слышал о них только в раннем детстве и многое забыл. Отец говорил, что когда-то Наленчи были могущественными и богатыми, отличались необыкновенной храбростью и прямотой характеров и не боялись высказать королям все, что думали. Они появлялись при королевских дворах в красных одеждах и шли в бой за отчизну всегда в первых рядах. Таковы были их привилегии. Судьба обращалась с Наленчами капризно: она возносила их порой высоко в небо славы и безжалостно сбрасывала оттуда в бездну нищеты и страданий. Наленчи были всесторонне способными людьми, но их природным талантом был язык, и они владели им лучше других людей и лучше, чем каким-либо видом оружия. «Впрочем, — прибавлял отец, — язык тоже оружие и наиболее совершенное».

Остророг был родоначальником всех Наленчей. Я — Михал — первый русский Наленч, и с меня начинается русская история этого рода — «История sui generis»[110].

Глава 1

Всякий мало-мальски образованный католик знает, что древнейшая из польских святынь — Тумский костел, построенный еще при короле Мечиславе Первом, находится в Ленчице. И замок короля Казимежа Справедливого тоже стоит там. Несмотря на то, что Ленчица маленький город, туда съезжалось на советы католическое духовенство всей Польши. Вот в этом городке Калишского воеводства я и родился.

В те времена главную достопримечательность Ленчицы представляли не исторические постройки, а шляхта, чьи поместья расположились в окрестностях, славившихся тучными черноземами и заливными лугами. Вопреки огромным переменам, постигшим Польшу незадолго до моего появления на свет, эта ленчицкая шляхта изо всех сил старалась сохранить старинные порядки, и, в то время как в Варшаве и других городах уже одевались по-европейски и имели камердинеров, в Ленчице все еще не хотели расставаться с кунтушами [111] и держали гайдуков [112] и скороходов [113]. Там даже можно было увидеть панские выезды в

каретах, разукрашенных гербами и запряженных лошадьми, выкрашенными во все цвета радуги. И в Ленчице, как нигде, шляхта предавалась безудержному разгулу.

Но меня это не касалось. Я любил мою милую Ленчицу,

потому что там родился, впервые увидел солнце и пережил радость перед открывающимся мне миром. До сих пор я вспоминаю о ней с нежностью.

Как-то, еще ребенком, я спросил отца:

— Мы потому Наленчи, что живем на ленчицкой земле?

Отец засмеялся и сказал, что я придумал неплохой каламбур. Наленчи и Ленчица — случайное созвучие.

Отец мой был небогатым шляхтичем. Мы жили в небольшом доме с матерью и старым гайдуком Яном, который когда-то нянчил отца. В доме у нас никогда не было много слуг. Отец называл Яна свободным и говорил, что он может в любую минуту уйти, куда ему вздумается. Но Ян не хотел с нами расставаться, любил нас, как родных, и мы его тоже любили. А если бы это было не так, Яну некуда было бы уйти. Родные его давным-давно умерли, а сам он ничего не имел. Наполеон в 1807 году освободил польских крестьян от рабства и земли одновременно, а у моего отца был такой маленький участок, что делить его было бы курам на смех. Ян одевался, как все гайдуки, — в чекмень[1], обшитый шнуром, узкие чикчиры[2] и красные полусапожки. Из-под его широкополой шляпы торчали пейсы[3] и коса, а усы у Яна были такие длиннющие, что, развлекая меня, он закладывал их за уши.

В первые годы моей жизни отец мало бывал дома. Еще юношей он участвовал в восстании Косцюшки, а потом уходил с польским легионом в Испанию. Вернувшись оттуда, он женился, а когда мне исполнилось три месяца, снова ушел на войну — помогать Наполеону воевать с русскими. Поляки тогда крепко надеялись, что за это Наполеон вернет Польше былое могущество и забранные русскими за Бугом земли. Вернулся отец через два года с орденом «Виртути Милитарис»[4], с изуродованной ногой, ревматизмом и сердечной болезнью. Он говорил, что после этой войны у всех поляков приключилась сердечная болезнь, потому что Наполеон, на которого они чуть не молились, обманул их надежды. Правда, император Александр Первый всенародно пообещал полякам не мстить за то, что они помогали французам, и даже подарил Польше конституцию, но отец называл ее просто бумажкой и при упоминании о конституции всякий раз напевал песенку, которая мне очень нравилась.