Друзья поневоле - [5]

Псы яростно сопровождали беглецов своим хриплым лаем, но быстро затихали. Город был пустынен, и только в некоторых хороминах слышались вой да причитания баб, голосящих по убиенным, замученным и пропавшим родичам. В Новгороде таких домов становилось с каждым днем все больше, а причитания и вопли делались все тише. Люди уставали от скорби и от страхов. Все притуплялось, сглаживалось.

– Петька, – сказал Кузьма, наклоняясь к мальчишке, – сейчас будет рогатка на заставе у вала. Ты уж, того, не дрейфь. Сиди и слушай, можешь слезу пустить, это будет даже хорошо. Ясно? Авось проскочим. И не запамятуй – дядьку твоего везем в Антониев монастырь, а я ратник, к вам приставлен. Ну, держись, я вперед поскакал.

Петька не успел ничего ответить, как Кузьма проскакал к передним саням и возглавил маленький караван.

Вот и рогатка. Ратники с бердышами выступили вперед.

– Стой! Кто едет? Вылазь, досмотр!

– Погодь, служивый! – Петька узнал голос Кузьмы. – Глянь-ка, в санях монашек. По монастырям их развозим на погребение. Приказ царя.

– Поглядим-ка. А чего так много добра тащите? Не велено.

– Неведомо мне то. Приказано не чинить препон. Да и поминки-то надо по-божески справить людишкам. Чай, и монастыри теперь не очень-то при достатке. Мы ведь и их пощипали.

Петька насторожился, затаил дыхание. Слышно было, как ратники шурудили соломой, бормотали что-то. Потом раздался голос отца:

– Родимые, не оскверните прах Божьего человека. Вот возьмите на поминки, помяните раба Божьего Силантия, царствие ему небесное.

Петьке стало неловко за отца, но потом он представил себя на его месте и решил, что так оно и нужно было. Потом он вздрогнул, услышав, как шаги приближаются к нему. Ратник подошел, спросил окающим голосом:

– А тут чего?.. А-а, малец! Кто таков будешь?

– Племяш я покойного, дяденька, – ответил Петька дрожащим голосом, а слеза сама собой скатилась до подбородка. Он шмыгнул носом, утерся рукавицей и поглубже под шубейку сунул руку с пистолетом.

– Ну ладно, мальчонка. Не мы в том повинны, а ты поплачь, авось на небесах это зачтется покойнику. – И, обернувшись к рогатке, ратник крикнул: – Эй, Захарка, пропусти монашка. Пусть едут, раз царев указ есть.

– Бывайте, служивые! – крикнул Кузьма. – Держите и от меня, в монастыре, чай, найдется для меня замена, а как возвращаться буду, к вам непременно загляну, помянем покойничка, раба Божьего.

– Однако непростой монашек преставился, коли охрану ему учредили, как ты думаешь, Захарка? – это Петька услышал, уже проезжая мимо рогатки.

Впереди чернели стены притихшего Духова монастыря.

Петька вдруг покрылся холодным потом. Он вспомнил, что до Антониевского монастыря им никак не добраться. Река не замерзает, а лодку трудно достать. А ведь так и московиты могут подумать. Что тогда им грозит? Как это они допустили такую ошибку? Это все Кузька. Тятька все ему передал, нет бы самому подумать.

Он окликнул Кузьму, тот тут же придержал коня и спросил, наклонясь к нему:

– Чего ты? Чего надо, Петька?

– А как поймут московиты, что наш путь в Антониевский монастырь никак не может тут пролегать? Ведь он за рекой.

– Не дрейфь, Петр Сафронович! Лодку можно достать и переправиться. Хотя ты и молодец – не дотумкали мы малость. Ну да ладно, авось пронесет.

– Но Антониев монастырь совсем рядом. Будь ночь посветлей, мы бы уже увидели его за рекой. Погляди, может, огонек какой светится.

– Да ладно тебе. Чего всполошился? Однако надо погонять. Я впереди буду. Если чего случится, зови.

Кузьма пришпорил коня и умчался вперед. Петьке стало муторно и неуютно в одиночестве. Он спиной чувствовал что-то неприятное и поминутно оглядывался. Город пропал из виду, и ни один огонек не прорезал темноту ночи. Снег падать перестал, подмораживало. Петька передернул плечами. Было зябко.

Кони ходко рысили, запах пота уже долетал до ноздрей Петьки. Он подумал, что им еще долго трусить так до пристанища, хотя этой ночью вряд ли придется поспать. Надо подальше отъехать от города, пока их не хватились. И словно злой рок бросил Петьку в объятия страха. За спиной послышались отдаленные крики, звук пистолетного выстрела с жуткой четкостью долетел до обостренного слуха мальчишки. Он оглянулся, но ничего не увидел. А голос Кузьмы вывел его из оцепенения:

– Гони, хозяин, погоня! Петька, не оплошай, погоняй, не отставай!

Сердце зашлось, будто остановилось в груди. Но конь сам перешел на скорую рысь, а потом, получив пару хлестких ударов кнутом, – на тяжелый галоп. Передние сани ушли вперед, и Петька с ужасом понял, что его конь не догонит их. Он нахлестывал животину по крупу, и конь стал медленно увеличивать скорость. Комья снега полетели в передок саней.

Петька оглянулся. Что-то надвигалось на него сзади. Глаза не выделяли отдельных деталей, но он точно знал, что это всадники, московиты.

Остервенело стегая коня кнутом, Петька заставил его немного сократить расстояние до передних саней, но этого было мало. Ужас пробрал все его молодое тело. Страстно захотелось жить, спрятаться, исчезнуть на время, раствориться в ночи.

Погоня настигала. Петька оглянулся в очередной раз и уже смог в темноте, на белом снегу различить всадников. Их было трое. Они кричали, размахивали нагайками. Грохнул еще один пистолетный выстрел, но Петька даже не обратил на него внимания. Только подумал, что вряд ли они сумеют зарядить на скаку пистолеты заново. Это несколько успокоило его, как будто московиты больше ничем не были вооружены.