Друзья, любовники, враги - [44]

— Чем же он занимается теперь? — спросил Гидеон.

Где это написано, что женщина обязана рассказывать о таких вещах только потому, что мужчина платит за ужин. Уже за одно за это можно возненавидеть любые свидания.

— Он… увлекся бегами.

Гидеон кивнул.

— Ну, а мама?

— Они в разводе, — ответила Саша, как будто находиться в разводе было для Каролины Белль чем-то вроде бизнеса. — Вообще-то она занялась древним ремеслом. Правда, лишь до тех пор, пока не помешалась на парапсихологии.

Какое-то время Каролина Белль работала в шляпной мастерской, но потом ее вытурили за пьянство. Каролина Белль сделалась самой популярной гадальщицей на картах таро в заведении мадам Роуз и получала по десять процентов гонорара с каждого клиента, которого отправляла в соседнее агентство занятости, на что недвусмысленно указывали ее карты.

— А какой именно парапсихологией?

— В этом не так просто разобраться, — пожала плечами Саша и нервно рассмеялась.

— Вы единственный ребенок?

— Теперь — да.

— Саша, — начал он сочувственно.

— Мой брат погиб в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать, — быстро сказала она.

— Мне очень жаль, — сказал он, наклоняясь ближе. — Бедная Саша.

— Тогда уж не бедная Саша, а бедный Элик, — поправила она.

Забавно, что когда Элик был жив, его имя непременно произносилось в сочетании со словом «бедный».

— Мой брат сидел на игле, — продолжала она. — До того как он разбился на мотоцикле, его дважды вытаскивали после чрезмерной дозы. — Она была вполне беспристрастна. Она давно научилась выдерживать этот тон, объективный и спокойный, когда ей приходилось рассказывать о брате. — В ту ночь у них с отцом была ужасная ссора, и он прыгнул на мотоцикл… — Она хорошо помнила, как умоляла его не уезжать. — Тут даже не о чем рассказывать, — пробормотала она, хотя хорошо помнила о том чувстве гнева, которое она испытала, когда он не вернулся, и она почувствовала себя преданной и брошенной. — Конец в любом случае был бы один и тот же, — быстро договорила она.

Гидеон внезапно сделался серьезным, и на его лице отразилась боль. Наклонившись очень близко к Саше, он почувствовал, что его словно обожгло. Так неожиданно попадает на огонь свечи ночной мотылек.

— Пусть так, — сказал он, — но трагедия остается трагедией.

— Но то, что случилось с ребенком, который погиб в Риме, несравнимо ужаснее, — пробормотала она, и в ее памяти вспыхнул недавний кошмар. — Элик мог выбирать, ему было двадцать. А ребенок не мог…

Ей показалось, что он дрожит.

— Вы не перестаете думать о нем. Почему? — спросил Гидеон.

— Я и сама не понимаю. Может быть, от боли.

— Может быть, вы потрясены тем, что видели такое и все-таки продолжаете жить? — спросил он. — Что вы об этом думаете?

— Возможно… А может быть, лучше вообще ни о чем не думать? Кто знает…

— Возможно, — мягко сказал он.

— Возможно, — повторила она.

Некоторое время они молчали и смотрели друг другу в глаза. Потом он удивил ее неожиданным вопросом:

— Ваша мама такая же красивая, как и вы?

Сепия — вот какое слово пришло ей на ум. Фотография оттенка сепии, на которой снята женщина с мальчишеской стрижкой. Ярко-красные губы, стоит подбоченившись. Свитер в обтяжку, длинная узкая юбка, расклешенная внизу, и туфли без каблуков. Оригинал, надо признаться, отличался от изображения. Сколько таких матерей образца 1950 года, одинаково одетых и замерших в точно такой же позе у одного и того же белого портика? И как случилось, недоумевала Саша, что такие вот пухленькие и милые девушки превратились в тощих желчных теток, не просыхающих ни в праздники, ни в будни.

— Когда-то была красива, — спокойно сказала Саша.

— А сейчас?

— Когда трезвая, то, можно сказать, симпатичная.

— Вы с ней близки?

В его голосе была такая задушевность, что Саше захотелось, сбросив с колен салфетку, убежать из ресторана куда глаза глядят. Но вместо этого, она сказала:

— Да, мы близки, потому что я нужна ей еще и потому что, мне кажется, я за нее отвечаю. — Она на несколько секунд закрыла глаза. — Естественно, мне ее ужасно жалко.

— А отец?

Наступил тот момент ужина, когда от семги остались на тарелке одни косточки, бутылка вина почти опустела, а инстинкт самозащиты почти улетучился.

— Мой отец — тяжелый человек, — порывисто ответила Саша. — Трудно быть близкой с человеком, который начинает кривляться, едва только откроет глаза. — Она поглубже вздохнула прежде, чем потребовать от Гидеона ответной откровенности. — А ваши близкие, — спросила она, — какие у вас отношения?

— Они умерли, — ответил он.

Не только захлопнул дверь перед ее носом, но еще и заперся изнутри на ключ. Но почему он поступил с ней так?

Что-то вроде поединка между ними все-таки происходило, и она сделала попытку защититься.

— Мой бывший муж, — осторожно начала она, — волею судьбы психоаналитик, утверждал, что на выборе профессии сказалось его трудное детство.

— Он был дурно воспитан?

— Он был сирота.

— И он перенес это на вас?

— Мой бывший муж утверждал, что никогда не сердился на родителей за то, что те бросили его.

— Поэтому ему потребовалось направить гнев на вас, не так ли?

— Просто он чувствовал, что ему нужен кто-то, кого можно было бы обвинять.