Друзья, любовники, враги - [25]

— Конечно, — кивнул он, скорее из вежливости, чем из любопытства. — Я надеялся, вы мне расскажете.

— Мы будем снимать материал для документального сериала.

— А о чем сериал? — спросил он как бы между прочим, наливая кофе ей и себе.

Для нее это было важнее, чем любовная сцена. Это касалось ее души, и здесь она выкладывалась до конца.

— Вы слышали о Тамире Карами?

Он поколебался.

— Он палестинец?

— Террорист или борец за свободу. В зависимости оттого, где именно пускать программу в эфир. — Саша немного помолчала, собираясь с мыслями, чтобы профессионально изложить исходные данные о предмете. — Это второй человек в ООП. Он также возглавляет собственную группировку под названием «Борцы за Родину». Вы должны были об этом слышать.

— Кажется, об этом много писали в газетах.

— В Тунисе мы собираемся встретиться с Карами и его семьей. Это будет специальный репортаж. Мы будет снимать жену, детей и его самого прямо дома.

— А это не опасно?

— Нет. Ему слишком нужна пресса, чтобы рисковать паблисити, которого он добивается.

— Тогда зачем давать ему паблисити?

Ее губы слегка дрогнули.

— На этом держится все телевидение.

— А кроме известности, что даст ему это интервью?

— Возможность экспортировать свою революцию в средства массовой информации.

— Понимаю… И что же, вы одобряете все это?

Сотни образов снова зароились у нее в голове.

— Зрители поймут, что он из себя представляет через минуту после того, как он откроет рот и начнет излагать свои идеи. Не думаю, что кто-то будет симпатизировать ему, даже если его доводы будут справедливы…

— А они справедливы?

— Мое мнение не требуется.

— А оно у вас есть?

— Чертовски трудно его не иметь, — сказала она и почувствовала ком в горле. Между ней и Гидеоном выросла стена, которую она сама же и возвела. — Неделю назад я бы сказала, что позиция палестинцев заявлена яснее ясного. Но после того тумана, которую успела напустить пресса с тех пор, в этом не так-то легко разобраться.

— Должно быть, любопытно встречаться с такими людьми, как Карами, — вежливо сказал Гидеон. Кажется, политика мало его интересовала. — Что до меня, то мне скорее хотелось бы узнать все эти закулисные дела, которые сопровождают выход программы в эфир и о которых не подозревают телезрители. Почему, например, для программы выбрали Карами, а не кого-нибудь другого.

Она почувствовала, что устала.

— Если бы вы смотрели телевизор и читали газеты, вы бы это знали.

— Ах да, конечно, — кивнул он. — Рим. Ужасная трагедия. Вы тогда и решили насчет интервью?

— Нет, решил мой босс. Кстати, он прилетает сегодня из Нью-Йорка.

— Понимаю, — снова кивнул он. Ни слова больше.

Между тем она заметила, что в углах его рта легли две глубокие морщины.

— Вам, наверное, приходится много путешествовать? — любезно поинтересовался он.

— Не очень. Раньше я только носилась по Нью-Йорку, охотясь за пожарами, наркотиками и прочей тягомотиной.

Однако он опять сменил тему.

— Вы думаете, Карами виновен в том взрыве?

Она покраснела.

— Что тут думать, если он уже взял на себя ответственность за диверсию.

— Но все-таки до чего впечатляющим был бы его подробный рассказ о том, как он все это организовал, как сделал бомбу, как провез ее в Рим, как подкладывал ее… — Тут Гидеон усмехнулся. — Вот видите, это во мне заговорил инженер-гидравлик. Я, наверное, вам здорово надоел?

Она была так погружена в свою работу, что с готовностью начала просвещать его насчет телевидения и террористов.

— Зрителю наплевать, как добывается материал. Его интересует только конечный результат. То, что уже обрело плоть и кровь. К несчастью, в этом суть телевидения. Чем круче шок, тем выше рейтинг.

— И вы им это даете?

— И я им это даю.

Однако голос ее был грустным.

— Выходит, я завтракал с известной персоной.

— Известной разве что в Нью-Йорке, Нью-Джерси и Коннектикуте, — скромно улыбнулась она. — Я работала на местной программе, и это значит, что меня не знают не только во Франции, но и в Техасе. — Она снова покраснела. — Теперь, думаю, будет иначе.

— Иначе?

— Я была в Риме, когда это случилось, — сказала она с глубоким вздохом.

— По заданию вашего телеканала? — спросил он, и лицо его потемнело.

— Задание я получила потом. Когда уже все кончилось. В том-то и дело, что я оказалась там совершенно случайно, когда произошел взрыв.

— Вы пострадали?

— Физически нет. — Ее голос задрожал. — Но то, что было, я не смогу забыть, пока жива. Это невозможно передать. Я никогда не успокоюсь.

Он не сделал ни одного движения, чтобы ободрить ее. Просто молча смотрел. Казалось, он весь ушел в себя, размышляя над ее словами.

— Повсюду лежали тела, — продолжала она. — Убитые, тяжело раненые. Некоторые искалеченные до того, что нельзя было их опознать. Те, кто остался жив, находились в тяжелом шоке… Самое ужасное, что о жертвах позабыли очень быстро, — говоря об этом, она нервно завертела в руках пепельницу. — Они воспринимались как что-то абстрактное, по крайней мере, телевидением. Затем все свелось к статистике. Все было предано забвению. Как будто жертвы существовали только в сообщениях средств массовой информации. Теперь о них вспомнят разве что в конце года в итоговом выпуске новостей.