Друзья - [93]

Тереза обвела улицу рассеянным взглядом.

— Ева — светская дама. Что у нас общего? Я не хочу уподобляться ей. У меня нет ни времени, ни желания жить так, как она. Я уже думала о том, что, когда Миклошка окончательно поправится, надо будет сразу вернуться в Пешт.

Миклош остановился.

— Тереза, — сказал он, — это невозможно. Где мы там будем жить?

Тереза тоже остановилась, отвернулась к витрине.

— Не знаю, — промолвила она уныло. — Но здесь жить я боюсь.

Зала молчал, разглядывая книги в витрине.

«Не надо бояться, Тереза, — хотелось, ему сказать, — я сумею тебя защитить». Но он понимал, что это были бы пустые слова. Разве можно защитить от невидимых призраков, от анафемы, от волн ненависти, которые накатывались на них и готовы были захлестнуть с головой, ибо никакой плотиной не сдержать эту ненависть.

Они уже поужинали и теперь сидели за столом и курили. Миклошка показал им тетрадки с выполненным домашним заданием, а потом начал рассказывать, что он видел по телевизору. Его красивое лицо раскраснелось, большие карие глаза блестели от возбуждения, но Миклош чувствовал во взгляде ребенка какую-то затаенную грусть, даже улыбка выходила у него какой-то печальной и виноватой. Тереза даже не встала, чтобы убрать со стола, занятая своими невеселыми мыслями.

— Скажи-ка, сынок, — вымолвил Зала, — ты с кем-нибудь дружишь в классе?

Мальчик уставился в пустую тарелку, его светлые вьющиеся волосы упали на лоб. Наступила долгая пауза.

— Посмотри на меня, сынок, — сказал Зала.

Мальчик поднял голову.

— Нет, — ответил он тихо.

— А почему? — с замирающим сердцем спросила Тереза.

— Не знаю, мама. Честное слово, не знаю. — Он убрал волосы со лба. — Никто почему-то не хочет со мной водиться. А я никому ничего плохого не сделал. Даже Фери Хаузер со мной не разговаривает. Ну, с которым мы вместе сидим за одной партой. Он очень плохо учится, так я всегда помогаю ему, подсказываю, когда его вызывают. Он благодарит меня, говорит спасибо. А на переменах, в коридоре или во дворе, играет с другими. Однажды Пирошка Вадас подошла ко мне и сказала, что несколько раз видела меня с папой в лесу. Она, оказывается, по воскресеньям гуляет там с родителями. Мы разговаривали, а потом подошли ребята, и Фери Форбат сказал, что ей должно быть стыдно, и она отошла от меня.

— А Фери Форбат не сказал, почему Пирошке должно быть стыдно? — поинтересовался Миклош.

Мальчик задумался, вертя в руках пустую чашку.

— Я спросил Пирошку на уроке физкультуры. Ребята как раз играли в футбол, а меня не взяли, потому что я не умею.

— И что же ответила Пирошка?

— Она сказала: «Твой папа посадил в тюрьму дедушку Форбата, и он там умер. Твой папа — очень плохой человек». А я сказал, что это неправда, что Фери Форбат врет, потому что мой папа — очень хороший человек, лучше всех… Я хотел даже поколотить Форбата, а потом побоялся, потому что Форбат сильнее меня.

— Почему же ты не рассказал мне обо всем этом раньше? — спросил Миклош.

— Стыдно было, — признался мальчик, потупившись. — Из-за того, что струсил и не стал драться с Фери Форбатом.

Миклош погладил сына по голове.

— Нечего тут стыдиться. И не нужно драться, сынок. Это самое последнее дело. Кулаками никому ничего не докажешь.

Когда мальчик поднял глаза на отца, в них стояли слезы.

— Папа, а это правда, что ты посадил в тюрьму дедушку Форбата и он там умер?

Тереза тоже взглянула на Миклоша:

— А кто такие Форбаты? Я никогда о них не слышала.

Зала поднялся, подошел к окну.

— Ты еще слишком мал, Миклошка. Сейчас ты все равно ничего не поймешь. Станешь постарше — я тебе все расскажу.

Миклош решил не откладывая поговорить с Ференцем Форбатом. Утром он сразу же отправился в красильный цех. В хорошо освещенном помещении тянулись ряды красильных барок, стоявших здесь еще сорок лет назад. Миклош подумал, что пора бы этот цех основательно реконструировать… Хотя здесь теперь прекрасная вентиляция и нет больше таких вредных испарений, как в прежние времена, но с этим допотопным оборудованием далеко не уедешь. На всех современных фабриках уже стоят автоматы-джиггеры. Просто удивительно, как люди умудряются работать на этих музейных экспонатах, да еще и план выполнять, при том, что нормы здесь довольно высокие.

Форбат сидел в застекленной конторке, углубившись в бумаги. Зала знал, что Форбат закончил техникум, знает толк в своей профессии и работает почти без брака. От составленной им рецептуры зависело качество окраски, и в исключительно редких случаях в цех возвращали партию пряжи, которую приходилось перекрашивать в черный цвет. Миклош вошел в конторку, закрыл за собой дверь. Форбат поднял голову, в его голубых глазах мелькнуло удивление.

— Я хотел бы с тобой поговорить, Ференц, — невозмутимо произнес Зала. — Можешь ты мне уделить немного времени?

— Садись. — Форбат откинулся на стуле, закурил, предложил и Миклошу сигарету, но тот отказался. Форбат выпустил струйку дыма, улыбнулся. — Я тебя слушаю.

— Ферко, если я не ошибаюсь, тебе сейчас тридцать восемь.

— Правильно. А тебе сорок три.

— Да. Короче говоря, мы почти ровесники. Нашим сыновьям по семь лет. В детстве мы с тобой не дружили. И не только потому, что по детским понятиям у нас была слишком большая разница в возрасте. Главным образом из-за того, что каждый из нас существовал в собственном мире. Разные семьи, различная атмосфера. Это естественно. В конце концов, родителей не выбирают.