Дружба. Этико-психологический очерк - [72]

В отличие от «субстанциалистского» подхода, пытающегося определить глубинные причины, обусловливающие характер любви и дружбы, феноменологическая психология анализирует ассоциирующиеся с этими отношениями субъективные переживания. Французский психолог Ж. Мэзоннёв, изучив многочисленные художественные и автобиографические описания любви и дружбы, обозначил качественные различия между «любовным» и «дружеским» временем и пространством.

«Любовное время» кажется людям быстротекущим, изменчивым, лишенным длительности, это «время, когда забывают о времени», его ритм определяется «биением сердец». «Дружеское время» выглядит более спокойным и однородным. Не так радикально порывая с повседневностью, оно более конструктивно и перспективно. Аналогично обстоит дело с пространством. Любовь стремится к полному уничтожению расстояния между любящими, сливая их в единое целое. Напротив, дружба, даже самая интимная, в силу своего духовного характера предполагает некоторую деликатность и сдержанность, сохранение феноменологического расстояния между друзьями. Дружеское Мы представляется менее слитным, допуская определенные расхождения и психологическую дистанцию.

Новейшие социально-психологические исследования показывают, что эти переживаемые различия тесно связаны с разницей соционормативных определений любви и дружбы. Любовно-романтические отношения считаются более исключительными и обязывающими, чем дружеские. Поэтому они предполагают более точное и строгое осознание и определение субъектом собственных чувств, питаемых к партнеру, — «люблю», «влюблен» или просто «нравится» и сознательное принятие решений, как именно развивать эти отношения. В случае нескольких любовных связей или привязанностей человек обычно задает себе вопрос, какая из них для него важнее, дороже и ближе. В дружбе, при всей ее индивидуальности, взаимоисключающий выбор не обязателен, поэтому люди обращают меньше внимания на тонкие нюансы своих взаимоотношений, их развитие кажется им более плавным, не требующим принятия каких-то ответственных решений.

Детальное обследование взаимоотношений 16 дружеских и 16 любовно-романтических студенческих пар показало, что любовные отношения кажутся молодым людям значительно более исключительными, чем дружеские. Если испытуемый имел две любовные привязанности, то усиление одной из них неминуемо снижало эмоциональную значимость другой. В дружбе этого не происходит. Отмеченных в течение месяца колебаний в оценке уровня дружеских отношений и их значимости было вдвое меньше, чем в любовных отношениях. Однако это объясняется не тем, что в дружбе таких колебаний объективно меньше, а тем, что люди их просто не замечают, поскольку они не требуют принятия сознательных решений и продуманной линии поведения: звонить или не звонить по телефону, приглашать или не приглашать в театр, объясняться или не объясняться?

Но и это различие ощущается и прослеживается не всегда. Например, подростковая и юношеская дружба в этом смысле зачастую неотличима от любви. А. И. Герцен писал:

«Я не знаю, почему дают какой-то монополь воспоминаниям первой любви над воспоминаниями молодой дружбы. Первая любовь потому так благоуханна, что она забывает различие полов, что она — страстная дружба. С своей стороны, дружба между юношами имеет всю горячечность любви и весь ее характер: та же застенчивая боязнь касаться словом своих чувств, то же недоверие к себе, безусловная преданность, та же мучительная тоска разлуки и то же ревнивое желание исключительности. Я давно любил, и любил страстно, Ника, но не решался назвать его „другом“, и, когда он жил летом в Кунцеве, я писал ему в конце письма: „Друг ваш или нет, еще не знаю“. Он первый стал мне писать ты и называл меня своим Агатоном по Карамзину, а я звал его моим Рафаилом по Шиллеру».

Классическая литература неоднократно описывала подобные переживания. Вспомним Тонио Крегера из одноименного рассказа Т. Манна или Жана Кристофа у Р. Роллана:

«Кристоф не знал никого прекраснее Отто. Все восхищало его в друге тонкие руки, красивые волосы, свежий цвет лица, сдержанная речь, вежливые манеры и тщательная забота о своей внешности… Он пожертвовал бы ради Отто всем на свете. Он жаждал подвергнуться ради друга любой опасности и страстно мечтал, чтобы представился, наконец, случай испытать силу его дружбы. Во время прогулок он ждал какой-нибудь опасной встречи, чтобы броситься вперед и прикрыть собой Отто. Он с наслаждением принял бы смерть ради друга». А разве не похожи на любовные те письма, которыми обменивались Жак и Даниэль в романе Р. М. дю Гара «Семья Тибо», вызвавшие такой переполох у отцов-иезуитов?

Различны и любовные переживания взрослых. В своей книге «О любви» Стендаль сравнивает любовные переживания Дон Жуана и Вертера. Далекий от принижения Дон-Жуана, Стендаль признает, что его страсть требует немалых личных достоинств: бесстрашия, находчивости, живости, хладнокровия, занимательности и т. д. Но люди этого типа чаще всего бывают сухими эгоистами. «Дон Жуан отвергает все обязанности, связывающие его с другими людьми. На великом рынке жизни это недобросовестный покупатель, который всегда берет и никогда не платит». Превращая любовь в интригу или спорт, делая ее средством удовлетворения собственного тщеславия, он уже не может отдаваться ей сам. «Вместо того, чтобы, подобно Вертеру, создавать действительность по образцу своих желаний, Дон Жуан испытывает желания, не до конца удовлетворяемые холодной действительностью, как это бывает при честолюбии, скупости и других страстях. Вместо того, чтобы теряться в волшебных грезах кристаллизации, он, как генерал, размышляет об успехе своих маневров и, коротко говоря, убивает любовь вместо того, чтобы наслаждаться ею больше других, как это думает толпа».