Дружба, № 3 - [25]
— А завтра, тетя Аня, вы куда пойдете? — спросила Оленька.
— Завтра на помидоры.
— Возьмете меня?
— Мать не заругает?
— За что?
— Да как тебе, Оленька, сказать? — Звеньевая встала и стряхнула с юбки арбузные косточки. — Может быть, воды дома не хватает, а кого послать?
— Я с утра на весь день наношу!
Оленька не умела увлекаться чем-нибудь одним, как, например, Петяй своим четырехместным велосипедом, Егорушка опытным полем, Зойка кукольным театром. Она тянулась ко всему, что окружало ее, чувствуя, что в жизни есть всегда что-то для нее неизвестное или уже известное, но такое, что приносит радость. И когда это чувство радости захватывало Оленьку, она забывала о своих невзгодах, и всё вокруг становилось светлым, словно загоралось в лучах утреннего солнца.
Вот с этим ощущением большой радости Оленька возвращалась с бахчи и, как первоклассница, гонялась за бабочками, прыгала на одной ноге и без конца дурачилась, подражая сусликам, дятлам и даже степным ястребам, бросающимся на свою добычу. А потом вдруг Оленька запела. Запела своим чистым, звонким голосом. Запела о степи, о птице, которая вьется над нею, о степном голубом небе.
Дома, веселая, счастливая, Оленька обняла мать.
— Отгадай, где я была? Нет, никогда не отгадаешь! Ну хорошо, я тебе скажу, с кем я была. С Анной Степановной! Какая она хорошая, добрая! А какой мы с ней арбузище съели! Во какой! Как бочонок!
Оленька была переполнена нахлынувшими на нее чувствами и продолжала, обнимая и тормоша мать.
— Мама, если бы ты знала… — Она хотела еще о многом рассказать матери и вдруг смолкла. Мать смотрела на нее сердито, и Оленька почувствовала себя виноватой. Она ушла, не предупредив маму. И мама, наверное, беспокоилась. — Ну, прости меня.
Анисья поцеловала дочь. Оленька обрадованно улыбнулась. Ее простили. Но ведь этого ей мало. Весь мир, окружающий ее, теперь представлялся ей разделенным на две части: на тот, что находится за камышовой изгородью, и на тот, что был у дома, огороженный плетнем. Это было что-то, напоминавшее одиночество. И Оленька ласково, но не без хитрости, проговорила:
— Мама, скажи, ты выполнишь мою просьбу?
— Купить что-нибудь?
— Нет, ты скажи: выполнишь?
— Избаловала я тебя!
— Мама, я завтра опять пойду с Анной Степановной! — И, не ожидая, что скажет мать, побежала к шалашу. Она достала письмо и дописала: «А здесь, бабушка, не так уж плохо». И, предоставив бабушке самой разбираться, хорошо или плохо живется ее Оленьке в Шереметевке, запечатала конверт.
Они забрались в высокую траву, в дальний конец опытного поля. Егорушка и Володя играли в шахматы, а Зойка лежала рядом, подперев кулаками подбородок, и дразнила Володю:
— Ты всё-таки боишься Дегтяреву, сознайся. А не боялся, давно бы подстерег и отколотил.
— Отстань, Зойка, не мешай играть, — просил Белогонов.
— И ты, Егорка, не из храбрых, — донимала Зойка Копылова. — Помнишь, как она с коромыслом выскочила?
— Связываться не стоит, — пренебрежительно ответил Егорушки, забирая коня своего противника.
— Это почему не стоит? Может, скажешь, девчонка? — Зойка уже готова была сразиться со старостой юннатов. Она ему покажет — девчонка!
Но Егорушка поспешил ее успокоить:
— Разве она пионерка и юннатка? Показала, что базар ей дороже всего? Показала! У себя на грядке как заядлая огородница что-то мудрит? Мудрит! А с кем сдружилась? С птичьим царем…
Зойка рассмеялась:
— Выходит, была бы она настоящей пионеркой и юннаткой, ты бы ее отколотил…
— Да ну тебя, — рассердился Егорушка. — Только и знаешь, что придираешься к словам.
С той поры, как Ольга Дегтярева перестала ходить на опытное поле, а тем более после сражения на берегу, Зойка вновь почувствовала себя в центре внимания мальчишек, а потому разрешала себе совершенно безнаказанно говорить им обидные вещи. И сейчас, посмеиваясь то над Егорушкой, то над Володей, она вдруг сбила добрую половину шахматных фигур и, прежде чем игроки успели опомниться, оказалась вне пределов досягаемости. Но Зойка хорошо понимала, что Егорушка и Володя ей всё простят, и через несколько минут, когда фигуры были водворены на место, она уже снова крутилась около своих друзей.
— И отчего вы, юннаты, такие скучные? Только и знаете — полив, ученые разговоры, шахматы. Вот возьму и запишусь в футболисты.
— Так тебя и примут.
— Тогда в гиревики пойду.
— И туда не суйся!
— Всё равно от вашей скучищи сбегу. Ну что вы засели за шахматы? Давайте лучше в чехарду играть. Не хотите? А прыгать с шестом через канал будете? Тоже нет. Тогда, может, договоримся: вы сыграете пять партий, потом мы поговорим об орошении, а после Егорушка прочитает лекцию о выращивании помидор на картошке. Вот весело будет!
Володя явно проигрывал партию. И Зойка мешала сосредоточиться, да и было ему не до шахмат. Он хотел поговорить с Егорушкой об Оле Дегтяревой, доказать ему, что она совсем не такая, как он думает, помирить их. Если для Копылова Оленька не была ни пионеркой, ни юннаткой, то для него она была и пионерка и юннатка, которая, к тому же, хорошо пела и знала ноты. Ему казалось, что стоило ей научить его разбираться в нотах, и он смог бы играть на пианино любую вещь: песни, вальсы, марши. Он уже видел себя выступающим на школьном концерте, он уже слышал, как из-под его рук вырываются красивые, захватывающие душу мелодии. И всего этого не было, потому что Егор против его дружбы с Оленькой. Конечно, плохо, что она обманула Егора, отказалась быть юннаткой и подружилась с Колькой Камышом. Но разве Егор не обидел ее: и на базаре и когда собирались снимать Казбека? Володе хотелось всё это прямо сказать в глаза Копылову, но он не решался пойти на этот шаг. Ему хотелось сделать всё так, чтобы и своей дружбой с Егорушкой не рисковать и самому обязательно помириться с Оленькой.
