Другой - [7]

Нильс опустил крышку люка и отошел, встав плечом к плечу с Холландом в тени, наблюдая, как Рассел щурится сквозь залепленные сенной трухой стекла. Вот он снял очки и отложил в сторону, чтоб не разбить случайно, — и повис на цепи, переброшенной через блок, разглядывая окрестности. Бедный Рассел. Он и окрестности ненавидел тоже. Всю эту сельскую местность ненавидел, ненавидел цветы за то, что цветут по весне, ненавидел запах трав, домашних животных (кроме своих крыс), ненавидел свежий воздух. Отца ненавидел за то, что тот купил эту фабрику фруктовых и минеральных вод и переехал в Пиквот Лэндинг заполнять чертовы бутылки сарсапариллой.

Тишина. Нильс бросил взгляд на Холланда. О чем он думает с таким отрешенным, почти неживым выражением лица? Будто вслушивается в пустоту, в которой слышен лишь писк полевой мыши, что скребется в стогу: акустика амбара усиливала каждый шорох.

— Ий-яааа! Я Король на Горе!

Когда Рассел вновь полез на стремянку, Нильс вышел на свет, золотой ореол окружил его фигуру в похожем на собор пространстве амбара, руки молитвенно сложены под подбородком. Он походил на служку во время мессы. Нильс повернулся и, глядя в спину Холланду, направился к воротам в боковой стене амбара.

В эти ворота в тот ноябрьский день вошел отец, чтобы спустить корзины с яблоками в погреб. Пасмурный выдался день, не такой солнечный, как сегодня, но в общем все было обычно. Он стоял внизу, в погребе, с фонарем, глядя вверх на столб света, падающего в люк. Одна нога на краю, в руках корзина, отец стал спускаться в люк. Вот обе ноги на лестнице, вот он на полпути, и тут он слышит шум, поднимает голову и видит крышку люка, тяжелую, окованную железом крышку, которая рушится ему прямо на голову, — визг петель, удар железа и дерева сбрасывает его вниз, на каменный пол. Крик агонии. Когда крышку подняли, он лежал там, в футе от подножья лестницы, яблоки рассыпались — и кровь… О, кровь…

— Ий-яааа! — По ту сторону тока Рассел летел в стог. Обменявшись взглядом с Холландом, Нильс следом за ним вышел наружу. Он стоял во внутреннем дворике амбара и поглаживал табачную жестянку, рассеянно потирал большим пальцем лицо принца Альберта. Что это было? Он не мог прогнать беспокойную мысль, она жужжала над ним, как пчела. Вспомнилось лицо кузена, каким оно было в подвале. Его выражение сулило неприятности. Ну, если дойдет до этого, скажи правду. Но кто поверит ему, если он скажет? Он обратится за помощью к Холланду, а тому кто поможет? Никто. Слишком уж все неправдоподобно, необычно. Этот холодок в желудке — это ужас, он знал это.

Зернохранилище — ветхий пристрой к амбару — углом примыкало прямо к куполу, самой высшей точке в округе; на его конической крыше на шесте сидел флюгер-сапсан.

— Гуу-гуу-гуу… — слышал Нильс жалобное воркование птиц и шелест крыльев.

— Гули-гули-гули, — ответил он, приложив ладони ко рту.

Войдя в зернохранилище, Нильс взбежал по шатким ступенькам и вошел в четырехоконный купол; вокруг него со всех сторон слышалось мягкое контральто воркующих трубастых голубей, всплески их пугливых крыльев, топот маленьких коралловых ножек. Он открыл окно и выглянул. На верхнем лугу мистер Анжелини, наемный работник, пятно жженой умбры на фоне желтоватой травы, метал сено на задок фургона, его вилы ловили зубьями солнце. Салли и Старый Ворон, фермерские лошадки, стояли в поле, отмахиваясь хвостами от назойливых слепней.

Рановато было для сенокоса, но весна в этом году выдалась ранняя, паводком пройдя по речной долине, растопив снега на жнивье, лед в оврагах; зазеленели побеги, едва только пробились они сквозь отогретую мартом землю. И вот весна — весна цвета латука, с ранними птицами, поющими песни любви. Апрель пришел в желтых цветах форсизии, в вербных сережках, май застал кизил уже розовым, а сады в цвету, к июню трава была высока и созрела для первой косьбы.

Нильс смотрел вдаль через сад, на реку, в которой отражалась чистая полоска неба. На берегу под зонтиком знакомая фигура, женщина собирает цветы в корзинку. У кромки воды камыш кланяется своему отражению. Какую заманчивую перспективу обещает Снежное Королевство, если они смогут нарезать камыша, — а они смогут, он уверен. Снег в июле, снег все долгое лето, до самой школы, когда опять придет время опускать в погреб яблоки. Тайный снег. Тайна неизбежности.

— Странно подумать, сколько его понадобится. — Холланд, уставясь в другое окно, наигрывал на гармонике.

— Чего?

— Камыша. Разве ты не об этом думал, младший братец?

Браво, Холланд, — телепат! Великое мастерство магии. Нильс не был удивлен. Почти всегда Холланд мог сказать, о чем он думает, — и наоборот. Однако, когда же они начнут, задумался он. С камышами. Как и во всем, он полагался на решение Холланда. (Можем ли?.. Будем ли?.. Хочешь?.. Холланд — Колумб, Нильс его команда; Холланд — Фу Манчу, Нильс доверенный приспешник; Холланд — Карл Великий, Нильс никогда не Ролланд, только оруженосец, слуга, паж.) Разглядывая что-то за окном, он вытряхнул слюну из гармошки, вытер ладонь о штаны.

Холланд? О чем он задумался? Странно, он не заметил до сих пор, Холланд стал не таким круглощеким в этом году. Лицо обострилось — волк? Нет, лис. Линия носа стала четче, кожа обтянула скулы и широкий лоб, рот вечно изогнут в кривой улыбке. Чему ты улыбаешься, Холланд?