Другой Париж: изнанка города - [80]

– Надо же! – удивился я. – Никогда не слышал о таком. Хотя в чем-то ты прав. В России большинство бомжей – далеко не убежденные бродяги и романтики, у многих судимости. Люди попадают на улицу не по философским убежде ниям, а из-за сложных жизненных обстоятельств: спиваются, остаются без жилья, без помощи родственников… Полно беспризорников, нелегальных мигрантов туча. Я, например, общался с живущими в подвале в центре Москвы. Так они вообще проказой больны. И это – двадцать первый век!

– Ужас какой! – содрогнулась Моника.

– От социальных полумер результата не будет… – продолжил я. – Насмотрелся по самое некуда на французские бомжовые траблы, хотя законодательство тут мягкое. В России на этот люд наплевать и тем, кто наверху, и тем, кто посередине. А уж кто внизу… Надо не кормить голодных рыбой, а научить их ее ловить.

– Если тебе удастся вернуть хоть кого-то из них в общество, чтобы они захотели самостоятельно рыбу ловить, тебе надо выдать орден!

– Думаю, не выйдет… – сказала Моника, с тоской глядя через окно вагона на троих бомжей, мирно спящих на полу у турникета. – По крайней мере, не со всеми.

– А разве нищие, вроде нас, не пытаются выкрутиться и пройти бесплатно? – удивился я. – Смотри, вон там два парня через ограждение перепрыгнули.

– Лучше так не делать, – предостерег старик. – В парижском метро билеты проверяют не только на входе, но и на выхо де. К тому же камеры стоят на большинстве станций. Этих ребят возьмут «тепленькими», когда они соберутся на выход, а может, и раньше. Тут давно все под наблюдением. Большой Брат не дремлет! Тех, у кого билетов нет, ждут долгие разборки в полиции. Нам это сейчас точно не надо.

– Держи рюкзак впереди себя! – озабоченно предупредила меня Моника, увидев, как на следующей станции шумной толпой в вагон, создавая давку, зашли несколько молодых говорливых албанок в пестрых одеждах, с детьми на руках. – Это карманницы.

Я кивнул понимающе.

– Во время войны в метро укрывались люди… – задумчиво продолжил Мориа. – А станцию «Пляс де Фет» переоборудовали в завод по строительству аэропланов. Под землей перемещали грузы.

– Снова катакомбы! – произнес я. – Правда, у каждой столицы – свои подземелья.

– Самый глубокий вход в метро находится на площади Аббатис.

– Не люблю метро, – кивнула Моника. – В нем тоже есть что-то потустороннее. Скорей бы на улицу!

– Это ты зря… – протянул старик. – В любой потусторонности есть нечто влекущее. Одни гимаровские решетки в парижском метро чего стоят! Изящное «добро пожаловать в царство Аида!».

На следующей станции в вагон вошел пожилой аккордеонист, который лихо забабахал на раздолбанном инструменте «Катюшу». Люди в большинстве своем не обращали на исполнителя никакого внимания. Несколько парижан, включая Мориа, кинули ему монетки.

– Какие короткие перегоны между станциями! – удивился я.

– Иногда не больше трехсот метров, – усмехнулся Мориа. – С одной станции можно увидеть другую!

На площади Согласия мы сделали переход. Меня удивили узкие грязноватые коридорчики, исписанные граффити. Но и там умудрялись стоять певцы и музыканты со скрипками, бубнами. У выхода давали незамысловатый кукольный спектакль: Пьеро, Арлекин, Коломбина, изрядно потрепанные временем, двигались в руках немолодого уже человека с грустными глазами. Мориа бросил ему несколько монет.

Наконец мы вышли из подземки на станции «Дефанс».

– Почему ты привез нас сюда? – с удивлением оглядывался я.

– Это тоже другой Париж! – ответил Мориа. – Ты вряд ли увидишь его таким. Я покажу тебе то, чего ты точно не увидишь. Днем Дефанс – роскошный бизнес-центр. А ночью… Чего тут только нет по ночам! Настоящий Манхэттен Парижа!

– Ну и чем замечательно это место? У каждого города есть свой Сити.

– Это необычный район, – продолжил Мориа. – Непонятно, принадлежит он вообще Парижу или нет. Хотя легкий луч на карте легко проводит прямую от Лувра через Елисейские Поля и Триумфальную арку как раз сюда. Тут установили монумент участникам обороны Парижа. Присмотритесь повнимательнее! Дефанс на самом деле парит в воздухе. Еще одна из парижских иллюзий. Когда-то здесь махали крыльями ветряные мельницы. Сегодня мы дважды были под землей, а сейчас мы над ней.

– Как это? – недоумевала цыганка.

– Дело в том, что район Дефанс стоит на циклопических размеров искусственной бетонной плите, которая возвышается над остальным городом, домами, магистралями. В этом смысле он как будто парит в воздухе. Вместе со всеми его зеркальными и бетонными небоскребами… А они тоже не совсем обычные. Вон та белая бетонная башня называется Ева…

– И все-таки я не понимаю, чем может быть интересен Дефанс, – сказал я. – Обычный бизнес-центр мегаполиса!

– Через несколько минут будет полная подсветка, – заверил Мориа. – Ты увидишь, как опустевшие офисы запылают разноцветными огнями. Это ли не квинтэссенция столичного сюра? И еще я знаю, как подняться на одну из самых высоких башен. Сейчас мы сделаем это, и перед нами как на ладони будет весь Париж!

– Небоскребы давят. Рядом с ними я чувствую себя такой маленькой… – прошептала Моника, кутаясь в шаль.

– В этом и задумка! Крошечный человек – жертва большого города-монстра. Но мне этот район интересен тем, – сказал Мориа, – что его называют символом нового Парижа. Я в скепсисе относительно будущего больших городов, и тем не менее, зрелище завораживает, не правда ли? Париж! Вторая столица мира, после Нью-Йорка. Вон на ту башню мы сейчас поднимемся!