Другой Брежнев - [43]

— Как ты сам понимаешь, чувствуешь и видишь, положение в стране трудное, — начал он на ощупь. — Запустили мы заботу о простом народе, забросили партийный актив; много проявлений несогласия…»

В качестве козырной карты против премьера заговорщики готовились использовать старые документы 30-х годов. В них он одобрял расстрелы тех лет. Когда Леониду Ильичу показали эти бумаги, он заметил:

— Хорошо, теперь он от нас никуда не денется.

«Прекрасно, какие точные формулировки!» Но одновременно Брежневу приходилось играть роль перед самим Первым секретарем. Надо сказать, что он справлялся с этим блестяще. В апреле 1964 года праздновалось 70-летие Хрущева. Леонид Ильич вручил юбиляру четвертую Золотую Звезду Героя. «По старинному русскому обычаю, — писала «Правда», — Л. И. Брежнев обнимает и троекратно целует Н. С. Хрущева». От имени всех соратников премьеру передали приветственный адрес.

«Мы считаем, наш дорогой друг, — говорилось в нем, — что Вами прожита только половина жизни. Желаем Вам прожить еще по меньшей мере столько же, и столь же блистательно и плодотворно».

П. Шелест тогда ехидно поинтересовался у Брежнева:

— А чего же ты тогда на 70-летии выступал?.. Что же ты не выступил и не сказал: «Никита, с вами нельзя работать!»

— Мы просто не знаем, что с ним делать, — признался Леонид Ильич.

Даже в своих рабочих записях Брежнев продолжал эту игру. Возможно, он опасался, что записи попадутся на глаза кому-то из людей Хрущева. После речей Никиты Сергеевича он отмечал: «Прекрасно, какие точные формулировки!». Такими же фразами пестрят и его заметки предыдущих лет. Например, после возвращения Хрущева из Америки в 1959 году: «Встречали Никиту Сергеевича, радостная и приятная встреча. Народ не давал проехать. Хороший митинг в Лужниках и вечер — ужин на Ленинских горах…»

Впрочем, в 1964 году Брежнев почти отказался от ведения личных записей, которые делал с 1944 года. Это был шаг опытного заговорщика. Он возобновил записи только после октября.

«Почему я? Пусть кто-нибудь другой». Всем известно: если сказочный герой слишком откровенно стремится к богатству и власти, то непременно останется в конце концов у разбитого корыта. А вот Иван-дурак совсем не старается взойти на престол, и потому судьба сама надевает на него царский венец. Все это знают, но не все понимают, что та же логика действует и в реальной жизни.

Соперники Брежнева позднее язвительно вспоминали, как нерешительно он вел себя при подготовке заговора. «Брежнев отчаянно трусил, иногда чуть не до истерики», — передавал такие рассказы его сотрудник Г. Арбатов. Очевидцы в один голос рисуют такую картину: «Брежнев очень нервничал. Он страшно был перепуган» (Егорычев). «Брежнев трусил. Боялся. Не брал трубку» (Шелепин). «Страшно это было. Брежнев дрожал, заикался, у него посинели губы» (Шелест). «Господи, как же он не хотел брать трубку!» (Семичастный).

Речь идет о следующей истории: Леонид Ильич долго не решался позвонить Хрущеву в Пицунду, чтобы вызвать его в Москву. Брежнев (если верить воспоминаниям его будущих врагов) поднимал трубку, но потом обессиленно клал ее обратно на аппарат. Говорил: «А почему я должен разговаривать? Пусть кто-нибудь другой».

Окружающие уговаривали его набраться мужества и твердости духа. Он снова брал трубку… и снова тяжело опускал ее. Так повторялось несколько раз, пока наконец в него не сумели вдохнуть необходимую решимость. «Мы его чуть не силой подтащили к телефону», — говорил позднее В. Семичастный.

Рассмотрим эту сценку более внимательно. Около восьми часов вечера 12 октября. Заговорщики собрались в квартире Брежнева на Кутузовском проспекте. Все их напряжение как бы сошлось в одном фокусе, в одной точке, и эта точка — телефонный аппарат. Поговорить по нему означает бросить жребий, перейти Рубикон. Заговор станет явным, и возврата назад после этого уже не будет. Телефонная трубка кремлевской «вертушки» превратилась в нечто вроде царского скипетра или державы — поднять ее значит принять на себя власть.

Как же понимать поведение Брежнева? Самое простое объяснение: он боялся и не мог с собой справиться. Допустим, так оно и было. Но нет ли в его действиях какой-то чрезмерности, какого-то преувеличения? Почему он не боялся предстать перед своими сообщниками безвольным и мягкотелым, чересчур слабым? Рискнем предположить: именно таким он и хотел выглядеть перед ними! Они уже достаточно натерпелись от излишне властного и волевого Никиты Сергеевича. Из-за этих качеств они и захотели теперь от него освободиться.

Слабость, неуверенность, нерешительность были для них самыми желанными качествами будущего вождя. И чем больше Брежнев показывал свои сомнения и страхи, тем больше очков набирал он в глазах соратников. Пожалуй, если бы он твердо и крепко схватился тогда за трубку, ставшую на минуту зримым воплощением высшей власти, в окружающих могло зашевелиться беспокойство: «Что-то он слишком охотно берется за вожжи, уж не ошиблись ли мы в своем выборе?».

Несколько раз соискатель царского звания обессиленно опускал трубку на аппарат, как бы говоря своим жестом: нет, не могу, не справлюсь, увольте. И несколько раз его соратники ободряли и подталкивали его, сами при этом все сильнее укрепляясь в своем намерении именно этого человека, такого мягкого и слабого, такого послушного их воле, поставить во главе страны. Можно сказать, что, когда Леонид Ильич все же неохотно, через силу поднял трубку и начал разговор, возведение на престол состоялось. Хотя борьба еще не закончилась, на голове у него уже сверкала невидимая корона.