Другой Брежнев - [28]

«В середине доклада разорвался снаряд». В течение военных лет несколько раз смерть проходила рядом с Брежневым. «Он был счастливчик, — рассказывала Любовь Брежнева, — красавец, очень обаятельный, ему удивительно везло в карьере, везло на войне, где убило многих его друзей. Это потом стали создавать впечатление, будто он был где-то в тылу. Но он-то был на передовой!.. Он прошел всю войну, как он сам говорил, «отделавшись легким испугом». Рассказывал, что однажды, когда они с товарищем ехали на своей «эмке», их выследил немецкий летчик и принялся нещадно палить по машине. Оба выскочили и бросились под огромный дуб. Товарищ Леонида успел до дуба добежать и прижаться к стволу. Леонид по дороге споткнулся и упал, не добежав до цели несколько метров. Упал он плашмя, выбросив руки вперед и растопырив пальцы. Пули, выпущенные очередью, попали между пальцами, не пробив ни одного! Внезапно летчик сменил курс и улетел». Брежнева хранила удача: ни разу он не был даже серьезно ранен. Хотя легкие ранения, видимо, были. «В период Великой Отечественной войны, — писал Виктор Гришин, — Леонид Ильич получил ранение челюсти». В 1942 году фотограф запечатлел Леонида Ильича в военном госпитале, сидящим на кровати. К больничной пижаме приколот явно новенький орден Боевого Красного Знамени…

Брежнев нередко попадал в рискованные переделки. «Однажды рядом с ним был убит стрелок», — отмечал историк Р. Медведев. Некоторые из таких опасных «приключений» находим в мемуарах Брежнева.

Как-то раз он проводил собрание. «В середине доклада где-то позади меня, не так уж далеко, разорвался немецкий снаряд. Мы слышали, как он летел… Дело привычное, я продолжал говорить, но минуты через две разорвался второй снаряд, уже впереди. Никто не тронулся с места, хотя народ был обстрелянный, понимавший, что нас взяли в артиллерийскую «вилку». Третий снаряд, как говорили на фронте, был наш». Больше всего Брежнева поразила выдержка собравшихся: никто из них даже не шелохнулся. «Вот тут я и отдал приказ: «Встать! Влево к лощине триста метров бегом — марш!»

…Третий снаряд действительно разорвался на площадке, где мы до этого были».

Другой раз Брежнев и несколько его товарищей зашли в опустевший румынский блиндаж. «Но в блиндаже слышно было какое-то шуршание, непрерывный стрекот, совсем негромкий. Я сказал:

— Это, видимо, часовой механизм. Наверное, подложили бомбу. Давайте выйдем отсюда. И мы выбрались на воздух…» Но и здесь их подстерегала смерть: в воздухе свистели немецкие бомбы, грохотали взрывы. «Берег был весь в песчаных барханчиках». Один из спутников Брежнева погиб. «Я позвал товарища… Молчит. Подошли — он мертвый. Ни одной царапины, ничего. Убило воздушной волной».

Был и такой случай, когда Леонид Ильич едва не погиб под огнем собственной авиации. Услышав о том, что впереди советские самолеты атакуют врага, Брежнев немедленно крикнул: «Ребята, сейчас будут бомбить, ложись!»

«Видимо, выработалось уже чутье, которое возникает у людей под огнем», — объясняется это «чудесное» предвидение в мемуарах Брежнева. «Мы выскочили, легли у дороги и все-таки чуть не пострадали от своей же авиации».

Судя по всему, самого Леонида Ильича удивляло его собственное везение, позднее он говорил: «Я вот ведь воевал, а живой». «Всю войну прошел, жив остался…» В одной из речей заметил: «Даже не верится порой, что все это было, что это можно было выдержать…»

«Не видел он в воде погон…». Жизнь Красной армии в военные годы не обошлась без переодевания — причем не в переносном, а в самом буквальном смысле слова. В дни переломных сражений, в начале 1943 года военная форма вдруг расцветилась золотыми погонами, алыми лампасами и прочими приметами давно ушедшего времени. Адмирал Иван Исаков рассказывал: «Помню, как всерьез обсуждался вопрос о введении адъютантских аксельбантов и эполет; помню, как в закрытых машинах везли в Кремль шесть человек, обмундированных в армейские мундиры с эполетами, и шесть человек, одетых во флотские кители с эполетами… И это было не в конце войны, а в разгар ее». «Правда» тех лет пестрит подробными описаниями разных погон, орденов, медалей, орденских лент, колодок и планок…

Жители освобожденных советских городов удивлялись: «Какая армия сдавала города? Красная. А какая освобождает? Тоже Красная? Не похоже…». Ведь сами слова «золотопогонник», «офицер» означали прежде не что иное, как «белогвардеец». Выражение «товарищ офицер» первое время резало слух (как если бы сказали «товарищ царь»). Это всеобщее удивление отразилось, кстати, и в «Василии Теркине», где старик спрашивает у главного героя:

— …Как получше,

На какой теперь манер:

Господин, сказать, поручик

Иль товарищ офицер?

«Товарищи» пока остались «товарищами», как это было заведено революцией, — еще на полвека. Но на их плечи теперь легли погоны, а на грудь — непривычные награды с именами князей, графов и иных царских военачальников: ордена Суворова, Кутузова, Нахимова, Ушакова, великого князя Александра Невского…

Разумеется, переодеться в «старорежимный» мундир пришлось и нашему герою. Его прежнее воинское звание — бригадный комиссар — отправилось в «корзину истории» вместе с металлическим ромбом, который Брежнев носил на петлицах. Отныне он стал полковником. Правда, как видим из воспоминаний Брежнева, в решающий момент вовсе не звезды на погонах спасли ему жизнь. Вытащивший его из воды матрос и не заметил их: «Не видел он в воде погон, да и не важно это было в такой момент…».