Другой Брежнев - [20]

Место дьявола в сознании общества занял Адольф Гитлер. Для миллионов советских граждан он стал воплощением мирового зла. На карикатурах Гитлера изображали то в облике ядовитой змеи, то ободранного петуха, то волка, которому штыком делают «прививку против бешенства»… Часто — с топором и виселицей в руках, а иногда — с пером, воткнутым между ягодиц.

В годы войны родилось много баек о том, как следовало бы наказать Гитлера. Ходила байка о том, чтобы на том свете фюрер стал электрической лампочкой — днем висел, а ночью еще и горел. Артист Юрий Никулин вспоминал, как в их части устроили шуточный конкурс на тему: что делать с пойманным Гитлером после победы? Никулин получил один из призов, предложив такой ответ: заставить его учить историю коммунистической партии на еврейском языке.

В воспоминаниях Брежнева тоже приводится довольно занятная беседа Леонида Ильича с его отцом о Гитлере. Однако разговор этот имел место еще до войны, не позднее 1936 года, когда Илья Яковлевич скончался (он погиб от несчастного случая на заводе, по другим сведениям — от рака).

«В тот день я пришел со смены и начал, как повелось, рассказывать отцу о заводских делах. Но отец думал о чем-то своем. Он перебил меня:

— Скажи, Леня, какая самая высокая гора в мире?

— Эверест.

— А какая у нее высота?

Я опешил: что это он меня экзаменует?

— Точно не помню, — говорю ему. — Что-то около девяти тысяч метров… Зачем тебе?

— А Эйфелева башня?

— По-моему, триста метров.

Отец долго молчал, что-то прикидывая про себя, потом сказал:

— Знаешь, Леня, если б поручили, мы бы сделали повыше. Дали бы прокат. Метров на шестьсот подняли бы башню.

— Зачем, отец?

— Атам бы наверху — перекладину. И повесить Гитлера. Чтобы, понимаешь, издалека все видели, что будет с теми, кто затевает войну. Ну, может, не од ин такой на свете Гитлер, может, еще есть кто-нибудь. Так хватило бы места и для других. А? Как ты думаешь?»

Брежнев, если верить его воспоминаниям, восхищался этими словами своего отца и часто вспоминал их потом. Может показаться странным — что в них из ряда вон выходящего, почему они так запали Леониду Ильичу в память? Но заметим, что разговор шел задолго до 22 июня, когда массовая ненависть к Гитлеру среди советских людей еще не разгорелась. Получилось, что Брежнев-старший предвосхитил всеобщие настроения военных лет. Да и сами рассуждения на тему о том, «как покончить с мировым злом», для простого рабочего, конечно, были не совсем типичными.

«У вас хуже, чем на фронте!» Надо сказать, что Брежнев в этом новом мире, возникшем после 22 июня, сориентировался мгновенно. Его положение позволяло ему остаться в тылу, однако уже в июне он обратился с просьбой отправить его на фронт. «В десятых числах июля, — писал К. Грушевой, — согласие ЦК на отъезд Леонида Ильича было дано».

В день, когда Леонид Ильич прощался с семьей, на город налетели немецкие самолеты. Виктория Брежнева вспоминала: «Такая бомбежка была! От нашего дома недалеко мост через Днепр — его и бомбили! А все, что мимо, — по нам! Леня пришел прощаться, а тут такая бомбежка! Ужас! Он говорит: «Да у вас хуже, чем на фронте!» Детей поцеловал, со мной попрощался и уехал! На четыре года уехал! У него не было военного образования, потому присвоили ему звание полковник, а так бы сразу генералом стал». «Домой я попал, — читаем в мемуарах Брежнева, — увидел своих близких много позже, уже после войны…»

С 14 июля 1941 года и до конца войны Брежнев — на фронте, политработник в действующей армии. Он участвовал в битве за Кавказ, освобождении от германских войск Украины, Польши, Чехословакии, Румынии, Венгрии. Войну он начал полковым комиссаром, закончил — в звании генерал-майора.

Брежнев и Василий Теркин. Одним из любимых литературных произведений Леонида Ильича была поэма Твардовского «Василий Теркин». Целые главы из нее он знал наизусть, иногда читал их по памяти. Известно, что поэму любили на фронте. В годы войны красноармейцы сохраняли газетные страницы с текстом поэмы, хотя все остальное пускали на самокрутки.

Поэма многое раскрывает в восприятии войны ее участниками, поэтому остановимся на ней более подробно. Мы не сделаем никакого открытия, если скажем, что восприятие Теркиным войны насквозь карнавально. Это и есть его самая яркая отличительная черта. «Шутник великий» — называет его автор. Теркин обладает чудесным свойством преображать будни войны в карнавал, преодоление опасности — в праздник. Вот, например, его знаменитое рассуждение про «сабантуй»:

— Сабантуй — какой-то праздник?

Или что там — сабантуй?

— Сабантуй бывает разный.

А не знаешь — не толкуй.

Вот под первою бомбежкой

Полежишь с охоты в лежку,

Жив остался — не горюй:

Это — малый сабантуй.

Отдышись, покушай плотно,

Закури и в ус не дуй.

Хуже, брат, как минометный

Вдруг начнется сабантуй.

Тот проймет тебя поглубже, —

Землю-матушку целуй,

Но имей в виду, голубчик,

Это — средний сабантуй.

Затем следует описание «главного сабантуя» — танковой атаки… Теркин превращает окружающие образы войны и смерти в смешных страшилищ, образы, присущие празднику и карнавалу. Возьмем его поведение после падения снаряда. Снаряд не разорвался, бойцы уцелели, но случившееся еще внушает им настоящий страх. Тогда Теркин делает великолепный карнавальный жест: