Через три часа, измучив мотоцикл, Самохин и Стрелецкий добрались до подножия хребта. Разделив и навьючив на себя вещи, они продолжили путь по отвесному склону, хватаясь за ветви кедрового стланика. Сергея Васильевича доставала сердечная боль и одышка, они часто присаживались отдохнуть. Вершина горы была безлесой, на камнях ее росли мхи и лишайники, местами курчавилась пахучая богородская трава. С высоты хребта им открылся окруженный лесом поселок и — по-осеннему черная и неспокойная ширь Байкала, ограниченная синими хребтами другого берега. Они так долго взбирались, что изменился сам воздух, на этой высоте он стал казаться особо чистым, небесным. Где-то за огромной толщей одолеваемой горы их ждала запертая и вознесенная к небу чаша тихой воды…
Озеро открылось все и сразу, неправильно угловатое, сформированное склонами трех гор. Оно было невелико и почти не имело пологих берегов, горные склоны уходили в глубину его темной воды. Озеро называлось Глухим, наверное, по особой тишине, царившей в зажатой горами впадине. К общему впечатлению добавлялся вид густого елового леса, с проседью редких берез, и черной, как нефть, воды. Деревья покрывали внутреннюю поверхность горной чаши, подступая вплотную к воде.
Они пошли вниз к узкому участку берега между двух гор, единственному, где можно было полого разместиться возле озера. Да там и был собран из немногих бревен домишко, совсем маленький, замшелый, как и деревья вокруг. Виден он был только наполовину — врос в землю и до верха окошка зарос сухой травой. Высоко лишь торчала ржавая жестяная труба. Внутри избушки не было ничего, кроме железной печурки и нар из грубо отесанных полубревен. Стекла в окошке не было, Самохину пришлось отрезать кусок полиэтилена от дождевика и натянуть на кривую раму.
Николай оставил его, пообещав приехать ровно через неделю. Самохин проводил взглядом скрывающуюся средь деревьев фигуру товарища. Теперь он остался один с озером, среди близких к небу гор. Он обошел вокруг избушки, увидел следы давнего, не этого года, костра, затем присел на сваленную вершиной в воду старую ель и стал смотреть на темную, без блеска, гладь озера. Солнце уже прикасалось к горам, его остывающие лучи не пробивали мрака густого леса. Тишина — и ни одного живого голоса вокруг. Он оглядывал лес и старался понять, почему здесь нет птиц — наверное, это озеро высоко поднято и замкнуто грядой. Внимательно вслушивался, но, кроме легкого движения воздуха в ветвях, ничего не слышал.
Он наклонился к воде, ему стало неудобно, тогда он вытянулся вдоль елового ствола, придерживаясь рукой за ветвь, приблизился глазами к самой поверхности озера. Лицо ощутило водный холод. Сквозь темную толщу он разглядел совершенно круглый шар, засучив рукав, протянул к нему руку, вытащил ледяной камень, покрытый блестящей слизью. Здесь, без чужих глаз, его вдруг охватила детская страсть исследования, желание обойти весь берег, осмотреть каждое дерево и травинку, найти сухой лист и отправить его кораблем по большому океану. Стесняться здесь некого, можно стать младенчески любопытным и беспечным.
Ему вспомнилось другое озеро, яркое, радостное и звонкое, на которое привез его когда-то, целую вечность назад, отец. На утлой фанерной лодчонке они плавали от одного берега к другому. Отец, смеясь, давал ему весла, которые в детских руках неловко вырывались из воды. Лицо отца было молодым, волосы по-цыгански черными и кудрявыми, матовый загар покрывал его крепкое тело. И глаза — радостные, живые. Но и тогда уже в них промелькивало сомнение, словно он сомневался в надежности этого мимолетного счастья. С годами взгляд отцовых глаз потускнел, они стали тревожными, недоверчивыми и — самое страшное — равнодушными. Сергей Васильевич до сих пор испытывал чувство вины перед отцом, может быть, в том, что недостаточно любил его, не понимал. Не было у них искренних бесед, казалось, не нужны они близким людям. А теперь вот хотелось многое спросить, о многом поведать отцу, но — поздно.
Горы с наступлением темноты стали еще больше, выше и страшнее, их черные контуры сливались с сумраком неба. Призраки туч стягивали пространство между гор. Наступала ночь, он продолжал сидеть на берегу, вглядываясь в уже неразличимые деревья на другой стороне. В небе то прятался за неясные туманы, то всплывал маленький круг луны, в какие-то моменты он становился необыкновенно ярким, таким, что не видно было обычных на нем пятен. Стало холодно, и он пошел в избушку, ощупью нашел фонарик, его свет необычно ярко высветлил стены его маленькой обители. Вытащил спальный мешок, развернул на нарах и вложил внутрь него шерстяное одеяло. Куртку он подсунул под голову, снял ботинки и залез в теплую утробу.
Сон не приходил, да он и не нужен ему был. Сергей Васильевич вслушивался в звуки ночного леса, в движение ветра, который мелко подвывал краями зажатой в раме пленки. Тихо, незаметно сверху протянулся шлейф дождя. Вначале он принял его шум за стук по крыше веток или падающих листьев. Но дождь быстро смолк, смолк и ветер, и все стихло. Стало так тихо, что он услышал слабый рыбий всплеск где-то посреди озера. В этой тишине не было разделяющих стен и расстояний, он внимал всем лесным звукам, вбирал их в себя и отпускал дальше вместе с неровным биением своего сердца.
