Красная черепичная крыша и резные окна двухэтажного дома Николая Стрелецкого среди покосившихся развалюх красовались вызывающе и чуждо. Дом был большой, как и семья Николая, который имел несколько дочерей, зятев и даже внуков. После долгой службы Николай лишь по увольнении на скопленные деньги смог купить жилье в далеком поселке. Помотавшийся много лет по казармам и служебным квартиркам, он со всем своим выстраданным бездольем выстроил образцовый особняк с автономными электричеством и водой, механическим поливом и прочими хитрыми изобретениями, отгородив себя от вездесущей разрухи. Только местные безработные не понимали рьяную хозяйственность семьи Стрелецких, они то и дело залезали в их огород и обворовывали сараи.
Сергей Васильевич утонул в сильных объятиях Николая, искренне обрадованного встречей с давним другом. Сильно располневший, но с ярким цветом глаз и щек, Николай долго жал руку своему рано поседевшему другу. Воспоминания о долгих годах прошедшей службы волною, даже с влагою на глазах, нахлынули на них. Долго Николай водил по своему хозяйству, показывал, а потом, за обильным столом, рассказывал своим домочадцам о Сергее Васильевиче, нахваливая его верное товарищество.
Тепло принятый в уютном доме, в большой дружной семье Стрелецких, Самохин почувствовал острую жалость к своему бессемейному существованию. В их глазах его жизнь, наверное, казалась странной и бесполезной. Глядя на маленького внука Николая, играющего с котенком, он опять, в который раз за последнее время, вспомнил тот старый деревянный дом, в котором провел свое детство, высокие тополя возле дома и акации, вокруг которых жужжали пчелы, солнечный песок, из которого строил он солнечные города и дороги, и, конечно же, оно — вечно летнее и безмерно синее небо. Вспомнил он и бедную их квартирку, и тот запечатленный в памяти день, в котором отразилось все его согретое солнцем детство: открытое в яркую улицу окно, вливающиеся в него волны тополиного шелеста, жаркая истома солнечного света, раскалившего поверхность старого круглого стола, и — жук, пойманный в коробку из-под конфет. Жук громко скребся, требуя свободы, а он, чувствуя себя повелителем, долго держал его в картонной темнице, чтобы потом великодушно дать волю.
Тогда он был просто «Ежик» — его первое имя, когда он не мог еще выговаривать «Сережу». Этот Ежик вошел в его сердце с голосом отца да так и остался. И сегодня, в своем одиночестве, он был точно — Ежик…
Долго сидели и вспоминали приятели свое армейское прошлое, Николай угощал свежей рыбой, хвастал уловами, описывал прелести деревенской жизни. Сергей Васильевич вглядывался в его располневшее лицо, в румянец и множество мелких морщин возле глаз и пытался понять, как мог превратиться в зажиточного помещика когда-то бесшабашный, ничего не жалевший и не желавший Николай…
К вечеру стало темнеть, пошел серый дождь. Улицы с разбитым асфальтом обезлюдели, ложбины стремительно наполнялись водой. Сергей Васильевич вновь смотрел за окно, в палисадник, где частые капли бесконечно ударяли в листья тополя, настойчиво срывая самые слабые из них и быстро роняя на холодную землю.
Шальной подросток промчался на старом мотоцикле, разбрызгивая грязь. Куда-то, к себе домой, запоздало прошествовала важная, с набухшим выменем, коза. Черная ворона пила из лужи, опуская в нее огромный жесткий клюв, поднимая его и недовольно оглядываясь вокруг. Трое парней вышли из магазина по шаткой доске, прокинутой над залитым крыльцом. Они бережно и цепко несли водку в руках, возбужденные в предвкушении ночного угара.
Поселок засыпал под шум дождя в ранней темноте…
Дождь кончился в середине следующего дня. Было хмуро, но чувствовалось, что больше его не будет. Николай вывел из-под навеса мотоцикл, они закинули в люльку рюкзак Самохина, немного сухих дров, резиновые сапоги и ведро с картошкой.
Не всякий рыбак ездил к Глухому озеру, причиной тому была плохая дорога, которую вообще трудно назвать дорогой. Некоторые дотошные рыбаки на мотоциклах, велосипедах, просто пешком проторили еле заметную линию, которая вела вверх до подступа к горному хребту, за которым, в ложбине, между высоких гор, находилось озеро. Перевалить хребет можно было только со скарбом на спине. Мотоцикл ревел, не вытягивал ездоков по узкой, с выступавшими корнями, промоинами, колее. Порою он совсем глохнул от перегрева, не выдерживая медленного подъема, тогда им приходилось высаживаться. Николай курил и рассказывал с улыбкой о прошедшем лете, удачной рыбалке и, вдруг опечалившись, о недавней смерти своей собаки, которой кто-то воткнул в глотку черенок лопаты.
Невеликий по расстоянию путь был долгим по времени, однако картины южной приозерной тайги скрашивали дорогу. В гуще смешанного желто-зелено-белого леса поражали видом старые реликтовые тополя огромной высоты и толщиною в четыре обхвата, обезображенные старостью стволы были покрыты толстым слоем мха. Меж деревьев густо желтели стебли огромных папоротников и высохшие уже спицы высоченных зонтичных растений. Сине-зеленые ели долгими пиками вытягивались к небу, раскидывая в вышине остроугольную бахрому веток. И все это в соседстве с посеревшими от влаги березами.
