Другое счастье - [44]

– Меня интересует ваша собственная история, а не великая история страны! – не выдержала Милли.

– Как тебе это объяснить, не описывая обстановку, в которой все началось?

Милли было невдомек, что Агата произносит свою защитительную речь на процессе, который не состоялся, поскольку она пошла на сделку с прокурором. В случае подписания признания она получала пять лет лишения свободы, тогда как суд присяжных мог грозить пожизненным заключением. Кто пошел бы на такой риск в двадцать два года?

– Хьюи Ньютон и Бобби Сил, студенты колледжа Мерритт, создали партию самообороны «Черные пантеры», быстро ставшую популярной, хотя отношение к ней было двойственное. Они занимались социальной поддержкой цветного населения: курсы самозащиты, политическое просвещение, безвозмездная помощь, раздача продовольствия неимущим, общественные работы. Это была революция в самом сердце страны, получившая всемирный отклик. ФБР, разумеется, сочло их успех угрозой внутренней безопасности. Хьюи, сидевшего за рулем автомобиля, заманили в ловушку. Завязалась перестрелка, в которой погиб полицейский. В его смерти обвинили Хьюи, который даже не был вооружен, сам получил ранение и потерял сознание. Когда его бросили за решетку, началась общенациональная кампания за его освобождение. На улицах скандировали: «Свободу Хьюи!» Этот клич стал девизом всего американского левого движения.

– И тогда к нему присоединились вы?

– Еще нет, но вскоре после этого. Первые ветераны, возвращавшиеся из Вьетнама, рассказывали об ужасах, свидетелями которых они стали, и о совершенных ими самими зверствах. Участники антивоенных движений рукоплескали этим разоблачениям, затмившим выступления студенчества, видевшего войну только по телевизору. Помню один день, потрясший всю страну. Это был страшный день, всех словно током ударило: мы ведь любили свою родину и сражались именно потому, что любили ее. Тысяча ветеранов швырнули свои боевые награды на ступени Капитолия! Ты не представляешь, до чего доводил тогда людей вездесущий расизм! Сэмми был морским пехотинцем, но его застрелили в Алабаме за то, что он вошел в туалет, предназначенный только для белых. Представляешь, какой путь мы прошли за сорок лет? Теперь ты понимаешь, почему столько людей плакало от радости, когда избрали Обаму? В тюрьме я никогда не смотрела телевизор, но сделала исключение, когда он приносил присягу. Я обливалась слезами, думая о том, что мои погибшие товарищи были всего лишь прекраснодушными мечтателями… Но в те времена протесты продолжали распространяться, выступления ширились, страна находилась на грани взрыва. Мы стремились поднять на борьбу с расизмом белых людей. Тогда защитников гуманистических идей клеймили как коммунистов. Чем больше крепло движение, тем непримиримее становились власти. Шеф ФБР назвал нас «величайшей угрозой нации после Советов». Активистов убивали прямо в постели. Мы были всего лишь молодыми людьми, стремившимися разбудить у окружающих совесть, но среди нас были и другие, задумавшие сокрушить всю систему. Я примкнула к ним слишком поздно, когда все уже пошло не так – так всегда бывает, когда играют с огнем. Стремясь к прекрасному идеалу, мы наделали ужасных глупостей. Когда ты убежден, что борешься за доброе дело, права и справедливости, тебя ничто не остановит. Тут-то и можно натворить ужасных дел[9].

– Каких дел?

– Мы не ограничивались гражданским неповиновением. Одно зло влекло за собой другое. Насилие – это яд: стоит ему появиться в твоей кровеносной системе – и оно превращается в наркотик, разъедающий мозг. Ты воображаешь, что твое сердце в безопасности, но это иллюзия…

– Что сделали лично вы?

– Я не испытываю гордости за то, что натворила: прошло тридцать лет, но у меня до сих пор нет сил об этом говорить. Дай мне еще немного времени.

– Как вы стали членом движения?

– Мне еще не было двадцати, любовь – вот единственное, что могло вырвать меня из удушающих тисков грубой, хмурой жизни. Вот я и стала любить, любить что было сил: всяких сумасшедших, музыкантов, художников, мастеров сочинять лозунги и призывы, умельцев вести долгие беседы ни о чем и переводить их в ожесточенные споры; тех, кто предоставляет приют страннику без гроша за душой, приятелю приятеля, не задавая вопросов; дезертиров, бродяг, способных догонять поезда по путям и цепляться за них, не зная, куда они идут; бездомных, ночующих на асфальте, пьянчуг, повздоривших с родными или с законом, а то и с теми и другим сразу. Но, поверь мне, все эти психи были очень веселыми людьми! Мы не боялись ничего и никого, и меньше всего – друг друга. У нас были необыкновенные ночи, хотя по утрам я, бывало, не соображала, где нахожусь… Сколько раз мы петляли по переулкам трущоб и прятались в заброшенных домах, спасаясь от копов с их свистками и дубинками! Я до безумия влюбилась в одного из таких психов и готова была последовать за ним на край света. Мы помчались в Висконсин на машине вроде твоей, подставив лицо ветру. Наш путь лежал в Медисон, там студенты пытались помешать концерну «Доу Кемикал» вербовать в кампусе рабочую силу.