Другое лицо - [60]

К тому моменту, когда он вышел из ванной, Карин уже успела переодеться. Она в голубом платье сидела на крыльце, освященная солнцем. Кнутас остановился у окна и какое-то время смотрел на нее, не привык видеть такой. В будни она почти всегда носила джинсы и кофту с капюшоном и с принтом на груди, словно подросток. Но сегодня даже немного подкрасила губы красной помадой, и ее прямые волосы локонами вились вокруг лица.

Неужели она уложила их ради него? Эта мысль растрогала его. Однако при виде ее доверчивого взгляда ему стало стыдно за то, что он оказался в постели с Лине.

Кнутас не понимал себя. Не мог объяснить, почему вдруг огонь страсти вспыхнул между ними с такой силой после нескольких десятилетий совместной жизни и даже развода? Он почувствовал, как у него покраснели щеки. Картинка обнаженного тела Лине в постели гостиничного номера всего днем ранее, когда она достигла оргазма, молнией вспыхнула в его глазах. Ему стало не по себе. Он собирался праздновать Янов день с Карин и одновременно позволил себе близость с бывшей женой. Нельзя было молчать. Карин должна все узнать. Раскаяние овладело им. Ему следовало поговорить с ней. Рано или поздно. Он попытался избавиться от тяжелых мыслей и вышел на крыльцо. Обнял Карин чересчур сильно и взял ее за руку, как бы в попытке успокоить свою совесть.

Они прогулялись до места, где обычно проводился праздник, любуясь красивыми видами Ликерсхамна и его окрестностей. Переливавшимся всеми цветами в лучах солнечного света морем, чьи волны ритмично накатывали на каменистый берег, величественным столбом Девственница, самым большим на Готланде, поднимавшимся к небу вместе с другими обветренными бело-серыми каменными образованиями. Чуть дальше раскинулась идиллическая рыбацкая деревушка с пришвартованными у мостков лодками и выстроившимися в ряд, осевшими от времени красными рыбацкими сараями, имевшими собственную историю. На их долю выпало немало неистовых осенних штормом, лютых зимних холодов и всевозможных перипетий более теплой части года.

На газоне уже начали поднимать «майский» шест. Подойдя, Кнутас и Карин поздоровались с другими участниками праздника. И многие сразу же захотели поговорить с двумя полицейскими о нашумевшем убийстве Хенрика Дальмана, что для обоих, естественно, не стало неожиданностью. Ведь от представителей их профессии, точно как и от врачей, всегда ожидали готовности в любой момент обсуждать свою работу со всеми желающими.

Этот канун Янова дня не стал исключением. Их угостили холодным пивом, и, пока они утоляли жажду, им пришлось выслушать массу рассуждений о личной жизни Дальмана. Кто-то слышал о том, что у него имелись могущественные недруги. Другой же описал Хенрика Дальмана как крайне сумасбродного господина, который, несмотря на приятную внешность, легко мог рассориться с окружающими. Кнутас главным образом молчал, позволял остальным говорить, что в принципе и следовало делать, ведь любые его слова в конечном счете могли извратить неимоверным образом, что дало бы пищу для новых слухов и только усугубило ситуацию.

Его взгляд скользнул по месту будущего праздника и нескольким белобрысым детишкам, с шумом гонявшимся друг за другом. Их смех и крики напомнили ему о Петре и Нильсе и неумолимо вернули в такие же праздничные дни, когда его близнецы еще не выросли из коротких штанишек. Понимал ли он тогда, какое это было счастье, когда они находились рядом, как прекрасно удостоиться милости называться родителями? Ему вспомнилось, как он и Лине порой уставали и злились, если дети слишком эмоционально себя вели. Петра и Нильс хорошо ладили, но могли и поссориться, как любые брат и сестра. Тогда он и Лине старались не смотреть на них, закатывали глаза к потолку. Порой они едва сдерживались от смеха, когда причина стычки оказывалась слишком банальной. И им не требовалось много слов, чтобы поддержать друг друга, если речь шла о трудностях, связанных с родительскими обязанностями.

Кнутас почувствовал, как тоска нахлынула на него. Он внезапно ощутил сильную потребность остаться наедине с собственными мыслями и, извинившись и сославшись на необходимость посетить туалет, торопливо поцеловал Карин и, покинув компанию, направился в сторону моря. Утром он не замечал у себя никаких признаков меланхолии, но у «майского» столба она с неимоверной силой напомнила о себе.

Он столкнул ногой камень в воду, смотрел, как брызги разлетелись от него в разные стороны. Море было сегодня спокойным. Небольшие волны вяло перекатывались по его блестящей поверхности, явно давая понять, что не способны никому нанести вреда. Он прищурился от солнца. Белое рыбацкое суденышко проплыло мимо. Кнутасу стало интересно, куда оно держит путь. Потеряв семью, свою главную опору в жизни, он сам как бы превратился в лодку, дрейфовавшую в неизвестном направлении. Словно потерявшую руль. Он наклонился и поднял плоский камень, хорошо отполированный водой, провел указательным пальцем по его гладкой поверхности, а потом швырнул в море и проследил, как он с едва слышным всплеском встретился с его поверхностью.

– Андерс!