Другие семь дней - [116]

— Сергеев, ты мне объясни, ты — идиот? — словно не замечая сидящего лейтенанта, обратился к сержанту особист. — Тебе же было сказано, позвать фельдшера, а ты кого привел?

— Так не было фельдшера, товарищ политрук. Чи я виноват, хто быв, того и позвал, — невольно приняв стойку смирно, ответил сержант и бросил на лейтенанта взгляд, полный такой злобы, что Сергей чуть снова не упал с табуретки.

— Вот она члену военного совета все об увиденном расскажет, тогда и узнаешь, кто виноват, — злобно усмехаясь, заметил политрук и тут же вскочил, словно подброшенный неведомой силой. — Товарищ батальонный комиссар…, - начал он доклад и замолчал, остановленный кем-то, невидимым Громовым. Из-за спины Сергея, неслышно ступая, вышел невысокий крепыш в форме кавалериста и знаками различия батальонного комиссара.

— Та-ак, — протянул он, осматриваясь. — Дмитриев и Сергеев. Опять вы, суки. Неуемная парочка — баран да ярочка. Точнее — два безмозглых барана. Липуете?[49] Да еще с применением мер физического воздействия? Мало мне втыков за вас перепадало? А сейчас этим делом сам ЧВС фронта заинтересовался…

Москва. Аэродром в районе Теплый Стан.

Юрий Колганов, бывший генеральный директор ЗАО «Просвiтництво», майор РККА.

Изящная двухмоторная машина серебристого цвета совершенно не напоминала тот биплан, на котором Юрий попал в столицу. Конечно, до современных лайнеров, которыми летал последнее время бывший гендиректор, этому самолету было далеко, но все же чувствовалось, что это — пассажирский самолет, а не на скорую руку переделанный «кукурузник».

— Красивый, — обернувшись к сопровождающему, заметил Колганов.

— Да, неплохой. Пассажирский, типа ПС-84. Доставит нас прямо до места, там уже посадочную площадку приготовили.

— Рядом?

— Не волнуйтесь, чуть в стороне и прикрытие — как аэродром для завода. Не демаскирует.

Они взобрались по небольшой металлической лесенке внутрь. Стоящий у дверей летун в комбинезоне жестом пригласил их вглубь салона, где на смешных авиакреслах сидела дюжина человек, одетых, так же как они, в гражданские костюмы. Подниматься по наклонному голому дюралевому полу было непривычно и не слишком удобно, зато кресло оказалось намного лучше того, что он подсознательно ожидал. Никаких особых приспособлений, типа неудобных ремней через плечо, или рукоятки для откидывания спинки на кресле не оказалось. Стюардесса также не появилась, зато довольно таки громко загудели двигатели, разгоняя появившуюся было у Юрия сонливость. Разбег и взлет оказались неожиданно мягкими, практически малозаметными. Уши при наборе почему-то не закладывало, да и той изматывающей тряски на воздушных ямах, которую ждал Колганов, и которая так отравила ему предыдущий полет, тоже пока не наблюдалось. Поудобнее устроившись в кресле и с завистью заметив, что его сопровождающий уже спокойно дремлет, Юрий попытался смотреть в иллюминатор. Но и за бортом ничего интересного не происходило. Где-то внизу неразличимо для глаз медленно убегали за горизонт квадраты разноцветной земли, какие-то непонятные скопления, леса, чем-то похожие на изображения на географических картах. Облака, такие разнообразные при наблюдении с земли, отсюда казались одинаковыми, словно вывешенные на солнце для просушки пуховые перины. Посмотрев некоторое время, и соскучившись от наблюдаемого однообразия и, мягко говоря, не слишком тихого гула моторов, он задумался о своей дальнейшей судьбе. Понятно, что собираясь сюда, он подумал обо всем. Но это было там, в спокойном мире две тысячи десятого, на солнечном Кипре, в хорошем отеле.

А теперь он пытался осмыслить свои впечатления от пребывания здесь, в мире своих предков и понять, был прав он или его оппонент. Он вспомнил молодого, самоуверенного мальчика-мажора Павла Тухочевского (почти Тухачевского, усмехнулся он невольно), вещающего на веранде отеля «Голден Бэй» в кругу русских туристов о неизбежном крушении Советского Союза вследствие нападения всего мира на слишком непохожее на него общество, и подумал, что здесь эту угрозу воспринимают не очень серьезно. Впрочем, как ему сказали в Наркомате Обороны, сейчас имеется возможность дать сигнал на пуск как минимум трем подводным лодкам. Юрий припомнил, что на каждой такой лодке шестнадцать ракет с четырьмя или восемью боеголовками. Все время почему-то сбиваясь и вспоминая стоявший в его кабинете компьютер, он мысленно сосчитал, что в залпе получается от сто девяносто двух до трехсот восьмидесяти четырех ракет, скорее всего ближе к первой цифре. Если учесть, что во время Карибского кризиса у СССР было всего тридцать способных достичь США ракет, эта цифра внушала некий оптимизм. С другой стороны и экстренность его командировки и замеченные им в Наркомате явные современники, и то, что работы по его линии (в его время это было двенадцатое главное управление Министерства Обороны, сейчас — управление «Ноль» НКО) начинались не просто срочно — сверхсрочно, могло свидетельствовать об обратном. Тогда разговаривающие с ним чины всего лишь делали «хорошую мину при плохой игре».

«Ничего, у Ирана этих ракет еще меньше, чем у СССР сейчас. И никто на него нападать не спешит. А если учесть, что прямую экономическую выгоду от войны с Союзом в нынешних условиях поучить невозможно, то, вероятно, здешнее руководство решило эту задачу правильно» — поерзав затекшим от сидения телом, подумал он. Несмотря на все удобство кресла, долгий полет сказывался, накапливались усталость и раздражение. Утешала только возможность свободно вытянуть ноги, почти недостижимая в салонах эконом и бизнес классов современных самолетов. Смотреть в иллюминатор надоело, сидеть просто так — тоже, поэтому Юрий воспринял появление того же летчика (или борттехника, а может и стюарда, в этом разбираться совершенно не хотелось), предложившего выпить на выбор коньяка, водки или боржоми, как избавление. Он взял сто грамм «Двина», памятного по посиделкам в Бресте с сержантом ГБ Лерманом. НКВДшником, оказавшимся совершенно непохожим на стереотипного хмурого, вечно подозрительного и говорящего лозунгами чекиста. Скорее, это был особист Вася Попрыкин из их воинской части времен застоя, весельчак и балагур, дружески относившийся ко всем знакомым офицерам, не дурак выпить, воспринимающий службу, как неизбежное зло и не собирающийся никого закладывать без необходимости. «А хорошо мы посидели в Бресте — подумал он, половиня рюмку. — Даже детишки, бегающие по коридору, не помешали», — он допил коньяк, запил боржоми из стакана, и вспомнил собственное обалдение от новости, что КПЗ управления НКВД используется как гостиница для семьи иновременников, которой негде переночевать.