Другие лошади - [41]

Я потянулся к телефону, чтобы ещё раз набрать дежурного абонента вне зоны действия сети, но обнаружил, что телефончик мой разрядился. Вестибюль, как на грех обезлюдел, то есть в нём не было никого, кто мог бы сгонять и поискать, а точнее, срочно найти конченного урода, которого завтра выгонят с работы, или хотя бы мою милую тёщу. Пара-тройка ветеранов советского педагогического ещё сновала в поисках актового зала, но, думаю, запрягать их было как-то не по-людски. А спросить у них телефон, так ведь не дадут, приученные новым поколением мошенников к осмотрительности.

Я всё-таки сделал десяток шагов к лестнице наверх, но тут же припрыгал обратно. Именно припрыгал на одной ноге, чтобы никто не догадался, что я начинаю преследовать опасного преступника (вдруг преступник приставит мне к животу нож или ещё чего-нибудь – и я поведу себя не героически; удобнее будет удерживать всё в тайне).

Оказавшись у гардероба, где прятался незнакомец, я поступил глупейшим и трусливейшим образом, то есть покашлял. Наглое презрительное молчание было мне ответом. Тогда я приоткрыл дверь, просунул в темноту голову и сказал каким-то чужим деревянным голосом:

– Вы тут чего?

В темноте грустно зашелестели чужие пальто. Потом вор (а я не сомневался, что это был вор) кашлянул. Кашлянул неожиданно тонко для вора, чьи лёгкие должны быть огромны и полны туберкулёзной мокроты. Ответил он и вовсе музыкальным, почти женственным голосом:

– Да так.

Потом замолчал. Но это было уже не наглое, а такое… артистическое молчание.

– Вы кто? – бухнул я по-прежнему неуклюже.

– Вор, – честно ответил он. – Вор и подлец.

Мы ещё помолчали.

– Я тут ничего воровать не буду, – подумав, сказал вор.

Потом он задумался крепко.

– У меня выпить есть, – заявил он через минуту. – Залезай сюда. Может быть, я тебе всё расскажу.

– Да я тут… дежурю. Если залезу, меня потеряют. И выставят сюда какого-нибудь…

– Мудака, – подсказал он.

– Да. Вы сидите там. А я буду стоять тут. И делать вид, что вас нет.

– Клёво, – хихикнул он в темноте. – Давай руку.

Я протянул в темноту руку для дружеского пожатия, но смущённо обнаружил, что собеседник вкладывает мне в ладонь пластиковый стаканчик.

– Портвейн, самый дешёвый, – скромно пояснил он. – Закуси нету.

Я кивнул, хотя он и не видел моего кивка. Осмотрелся, запрокинул стаканчик, глотнул терпкую жидкость с привкусом опилка, подавил рвотный рефлекс и сунул стаканчик обратно в темноту.

Мой новый знакомый вздохнул и начал говорить. А до этого выпил, и честно в этом признался.

– Перед тем, как стать вором, я начал пить. Поэтому я и стал вором. Точка недоверия. У меня она отчаянно тянулась, и я уже думал, что она из отрезка превратится в луч, но – бах! (он щёлкнул костяшками). И всё. Ах, каким я был виртуозом вранья, но и мне однажды перестали верить. Мало того, что меня изгнали все мои знакомые. От меня отшатывались совершенно чужие люди. То есть я думаю, что эта точка… появляется не как результат вранья. То есть количественных изменений, а как результат качественных. Понимаешь? Блин, почему у тебя такая рожа тупая? (Он горестно вздохнул, а у меня вместо обиды появилось естественное желание развеять его сомнения относительно меня).

– Конечно, понимаю. Знаете, у меня просто лицо – простое и широкое. Это производит обманчивое впечатление. Просто от вас так стало сифонить перегаром, что знать вас, чтобы понять, стало совершенно необязательно. И все понимали, что вы пьяница и лжец. Сразу. Это вы и называете точкой невозврата.

Он ещё раз вздохнул.

– А я-то думал, чего тебя тут поставили: козе дрочить.

Тут я обиделся и замолчал. Но ему мои обиды были по боку. Он был настроен закончить… Нет, не свою историю. О ней легко можно было догадаться. То есть в неё можно было подставлять разные обстоятельства. Легко и быстро они приходили на ум: живые примеры сновали вокруг да около. Он был настроен закончить соло своей души.

– Ничего от меня не сифонило. Я вообще выглядел не как типичный алконавт. А просто я стал странным. Дёрганным и нервным. И этого было достаточно, чтобы животное под названием человек стало обходить меня стороной. Было только одно место на земле, где у меня ещё был шанс на пару минут стать прежним. Догадываешься?

– А я думал, вы здесь не учились. Шли так растерянно, будто впервые здесь оказались.

– Нет, я знаю здесь каждый закуток. Ну например… А то подумаешь, будто заливаю… За актовым залом есть маленькая каморка.

– Точно, есть. Там коробки из-под бумаг, – кивнул я.

– Там хранили музыкальные инструменты. Электрогитары. Я играл…

– На соло!

Он пару раз хлопнул в ладоши.

Наверху запели. Получилось, как будто переставили местами причину и следствие. Забавно. А я понял, почему дежурный препод отключил мобильник. Он выступал в первом отделении концерта. Мой собеседник тоже услышал его голос.

– Так и не смог объяснить человеку, как нужно петь.

Я вопросительно уставился на него.

– Не люблю быть совсем на виду, – признался он. – И петь приходилось, что нравится широкой публике. А на соло… Можно импровизировать. И даже в песне «Аэропорт, стою у трапа самолёта…» находить рокерские модуляции.