Другие лошади - [33]

Через минуту директор прибегает. Шнобель белее белого. А значит, плохи мои дела. Под белы же рученьки меня – и в кабинет соответствующий. Прыгают передо мной, как добрый следователь и злой следователь. А я одно твержу:

– Если вы меня уволите, напишу заметку, что в колледже ведутся гонения на православное христианство.

Директор сразу осекся.

– Идите на урок, – завучу говорит.

Тот дверью хлопнул.

Директор ко мне поворачивается.

– И чего это вы устроили тут, Максим Максимыч? Я же ведь вам все… Я же ведь вас на часы звал… И зову… Человек вы умный, тонкий… У нас здесь прогнило все. Вы на это смотреть не можете. Понимаю. Все понимаю. Но еще одна такая выходка – и вам придется искать новое место работы. А с вашим заболеванием… это будет непросто. И группу инвалидности вам не дадут. Попробуйте вы на уроки вернуться. Попробуйте. Думайте, в общем. А пока… Посидите еще недельку дома. За свой счет, разумеется. Примете решение – и дальше разговаривать будем. Идет?

– Хорошо, – отвечаю. – А вы не откажете ли мне в любезности?

Директор аж подпрыгнул, так ему приятно сделалось от моего вопроса.

– Да-да?

– У меня тут что-то вроде новоселья намечается. Как раз через неделю, в воскресенье, приходите ко мне. В шесть вечера. Вы будете, писатель наш, что по соседству живет. И еще пара человек из местного тык-скыть бомонда.

Директор кивает:

– Буду непременно. Выздоравливайте до конца. И думайте. Хорошенько думайте.

На том и прощаемся…

Почему дьявол обитает в женском образе? Я-то знаю. Но это уже вопрос посложнее. А правильно сказать, основной. Не то что на работе.

У тропинки к дому встречаю ее.

– Привет, – говорит она и молчит.

Я тоже молчу…

Она приходила ночью, так было условлено.

Все началось с того, что ее побили шальной февральской ночью. Кто-то расхристанный и злой считал, что она принадлежит ему. Она, конечно же, так не считала – вот и получила свое. Не сильно, однако обидно. Я оттащил идиота, пошел провожать ее до дому.

Она была в исступлении. Отпускать ее в таком состоянии я не хотел. Или просто так получилось. После плотского неистовства мы в изнеможении откинулись на подушки, разговорились и заново познакомились. Выяснилось, что она влюблена, однако со своим избранником быть не может. Она стала рассказывать мне о причинах, но взгляд мой упал на высокую грудь, я слушал вполуха, а после разговор и совсем прервался.

Проснулся один, под утро. Меня бил озноб. Все происшедшее я счел не более чем сном. Жизнь повалилась привычной рутиной.

Потом мы снова встретились. Так же, в общем-то, случайно оказались в одно время в одном месте, которое в течение ночи плавно перешло в постель.

– Знаешь, ты приходи ко мне, – сказал я. – Не буду больше запирать дверь. Просто приходи и буди меня, когда вздумается.

В моей просьбе было что-то нищенское. И наутро я посмеялся над своей холостяцкой взрослой причудой, но дверь и вправду закрывать перестал.

Примерно через неделю проснулся оттого, что она прижалась ко мне. И была еще одна ночь.

На этот раз она заснула. Утром встрепенулась: «Бабка убьет меня». Я предложил отвести ее домой, объясниться. Она усмехнулась: «Выкручусь как-нибудь».

После этого ее не было месяц.

Я уже собрался было закрыть на ночь дверь, но тут она позвонила, сказала, что придет. Когда шел к телефону (она позвонила на домашний), твердо знал: это звонит она. После ждал-ждал. И заснул. Она разбудила меня часов в пять.

Пили чай. Курили. Хотели заняться любовью, но сон свалил нас раньше.

– А ты чего ловишь в жизни? – спросила она во время следующего свидания.

И призналась, что влюблена.

Я сказал, что тоже влюблен, но возлюбленная моя далеко и вернется нескоро.

– Вот видишь, – отрывисто произнесла она. – Прорываемся и не можем прорваться. Давай прорываться вместе. Может, из этого что-нибудь выйдет?

Я пожал плечами. Обнадеживающе пожал плечами, словно отвечая: «Почему нет?».

Во время следующего свидания она попросила, чтобы я почитал ей что-нибудь. Выслушала пару стихов. Лермонтова. Задумалась.

– Нехорошо это. Чужое! – обронила она через минуту после того, как я закрыл книгу.

Я пожал плечами.

– Ты знаешь, я больше не приду, – сказала она через месяц.

– Жаль.

Я встретил ее еще один раз, случайно, днем. Она вскользь и не глядя в глаза сказала, что добилась своего и теперь с тем, кого искала.

«А ты?» – осторожно поинтересовалась она. – «И я».

Потом она побежала к любовнику, а я вернулся домой и погрузился в уже привычную бездну своего одиночества…

– Ну что? – спрашивает она сейчас. – Как живешь?

– Регулярно, – отвечаю. – Приходи в воскресенье.

– Часиков в шесть? – интересуется она.

Я думаю. Еще думаю и возражаю:

– Нет, в семь…

Дома чердак. Чердак сегодня дома по плану у меня.

Пилю доски. На улице. Строгаю. Холодно. Ранняя зима не унимается. Руки замерзли и стали красные, грубые на ощупь.

Рубанок плохой, с восьмидесятимиллиметровым ножом. Приходится два раза водить по каждой стороне дюймовки. И все равно заусеница остается. Ладно. Не свадебные дрожки мастырим.

Подымаю доски на чердак. Двухметровые, потому по три штуки. По четыре тяжело, неудобно. Последним тащу шуруповерт и ведро с саморезами. Молоток и гвозди тоже прихватил. Жужжу, подколачиваю. Концы саморезов обламываю ударами молотка. Забыл, куда загибать: вправо или влево? Или вниз? Или вверх? Если саморез не обламывается, помогаю пассатижами. Готово.