Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - [39]
Но когда она, уязвленная его долгим невниманием и благоволением к другим, не отдалась ему по первому зову, он сочинил злые стихи:
В альбом ей он вписал это без двух последних строк — они были означены точками, но в устной передаче Анны Керн сохранилось всё. Анна Вульф всё-таки не устояла, но Пушкин так и не женился на ней. Она вообще не вышла замуж.
В течение всего этого времени — с лицейских лет и до смерти избранницы и даже позже — он, по мнению Аринштейна, втайне был влюблен и в супругу императора Александра I, Елизавету Алексеевну, покровительницу Лицея. Разумеется, влюблен беззаветно и бескорыстно, без всякой надежды на обладание. Впрочем, эта любовь, высказанная в юношеских элегиях, оспаривается пушкинистами — вероятно, она была, так сказать, поэтической и политической (Утаенная любовь 1997: 31–32).
А поэтичная любовь к Анне Керн, «гению чистой красоты», подарившей ему чудные мгновения, не помешала ему через несколько лет, в 1828 г. отписать о ней приятелю Соболевскому: «ты пишешь о m-me Керн, которую с Божьей помощью я на днях [уёб]» (XIV: 5).
Это самые разные женщины и самые разные связи с ними — от наслаждений «без любви» до «бесстыдного бешенства желаний», от романтической влюбленности без утоления страсти до рождения «незаконных» детей. В альбом Елизаветы Ушаковой, сестры своей приятельницы, он вписал свой «Донжуанский список» — всех возлюбленных, которых мог сходу при помнить (Утаенная любовь 1997): две колонки имен — 16 в одной, 21 в другой (в первой колонке наиболее впечатлившие, во второй — менее значимые).
Их было, конечно, гораздо больше. В. Ф. Вяземской в апреле 1830 г. в преддверии женитьбы он писал: «Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена» (XIV: 81).
В 1824 г. он в черновиках к четвертой главе «Евгения Онегина» подвел итог своему (тогда десятилетнему) опыту общения с женщинами.
Но теперь он пришел к выводу, что женщины вообще не способны любить глубоко:
Сказано с лукавым поддразниванием, но, по крайней мере, и с претензией на серьезность. Великосветской даме Е. М. Хитрово, своей приятельнице, он пишет осенью 1828 г. в ответ на ее обиду за какое-то его высказывание: «… все вы таковы, и вот почему я больше всего на свете боюсь порядочных женщин и возвышенных чувств. Да здравствуют гризетки! С ними гораздо проще и удобнее» (XIV: 391).
А. П. Керн, хорошо его знавшая, пишет: «Причина того, что Пушкин скорее очаровывался блеском, нежели достоинством и простотою в характере женщин, заключалась, конечно, в его невысоком о них мнении, бывшем совершенно в духе того времени» (Губер 1923: 23–24). Действительно, в одной черновой заметке конца 20-х гг. он констатирует: «Часто удивляли меня дамы, впрочем, очень милые, тупостью их понятия и нечистотой воображения» (Пушкин 1995: 90). И в стихах:
(Пушкин «Разговор книгопродавца с поэтом» — 11: 324).
А. П. Керн, 1825 г. Неизвестный художник.
В письме от 13 июня 1823 г. Бестужеву он писал по поводу подлаживания к женской аудитории: «Впрочем, чего бояться читательниц? их нет и не будет на русской земле, да и жалеть не о чем» (XIII: 64). Той же Анне Керн он писал (13–14 августа 1925 г.): «Вы говорите, что я не знаю вашего характера. А на что мне ваш характер? Он мне вовсе ни к чему! — разве хорошеньким женщинам нужен какой-нибудь характер? Основное — глаза, зубы, ручки да ножки» (XIII: 543).
В 1828 г. он даже напечатал подборку анекдотических замечаний о женском неравенстве мужчинам, разумеется, придав этому перечню оттенок осуждения:
«В некотором Азиатском народе (это иудеи. — Л. К.) мужчины каждый день, восстав от сна, благодарят Бога, создавшего их не женщинами. Магомет оспаривает у дам существование души. Во Франции, в земле, прославленной своей учтивостью, грамматика торжественно провозглашала мужской род благороднейшим». Далее упоминается «славное решение, приписываемое Петру I: женщина не человек, курица не птица, прапорщик не офицер». И даже те, кто выдает себя за почитателей прекрасного пола, «не предполагают в женщинах ума, равного нашему». Иначе зачем они издают ученые книжки для дам, как будто для детей — «приноравливаясь к слабости их понятия».
Автор вроде бы не одобряет этих мыслей, но подборка сделана очень старательно, а, учитывая приведенные свидетельства истинных убеждений поэта, в самом переложении скорее видится скрытое ехидство. Перечень назван странно: «Примеры невежливости» (Пушкин 1995: 91).
