Другая Русь (Великое княжество Литовское и Русское) - [2]
Само по себе, впрочем, присутствие имени Руси в этом титуле можно было бы расценить как всего лишь свидетельство владения литовским князем определенной территорией (с XIX в., скажем, император всероссийский именовался и царем польским, но полякам от этого было мало радости). Но даже мимолетного взгляда на карту Великого княжества Литовского и Русского, в период расцвета простиравшегося от Балтики до Черного моря и от границ Польши и Венгрии до Подмосковья, вполне достаточно, чтобы представить себе реальное соотношение в нем славянского и балтского элемента. Русские земли составляли >9/ю территории Великого княжества Литовского. И хотя ареал расселения балтов был тогда значительно шире (захватывал часть территории современной Белоруссии), литовцы и жмудины являлись в этом государстве «национальным меньшинством» (однако меньшинством — подчеркнем это сразу — привилегированным).
Констатируя, что большую часть населения Великого княжества Литовского составляли восточные славяне (предки нынешних украинцев, белорусов и части великороссов) и что к XIV — началу XV в. именно под властью литовской династии оказалась большая часть бывшей Киевской Руси, необходимо выяснить реальные причины появления этой огромной державы, ее роль в Восточной Европе и, в частности, ее место в истории российской государственности. Для этого, однако, есть немало препятствий, и прежде всего — уже отмеченная традиция рассматривать историю взаимоотношений Московской Руси с ее западной соседкой именно с «московской колокольни». До сих пор немало историков убеждено, что население Южной и Западной Руси вполне разделяло московскую программу объединения и с нетерпением ожидало момента, когда власть литовская (чужеземная) сменится властью московской (родной и любимой). Одни и те же явления оценивались и оцениваются историками по-разному — в зависимости от того, в которой части Руси они происходили. Так, например, с точки зрения большинства авторов отъезды в Москву вассалов литовского великого князя должны были свидетельствовать, разумеется, о популярности идеи общерусского единства, отстаиваемой потомками Калиты. Бегство в Литву тверских, рязанских и прочих князей и бояр (в том числе родственников московской династии) считается, однако, явлением принципиально иным, доказывающим лишь сохранение феодальной оппозиции прогрессивной централизаторской политике тех же московских князей. Бегство, скажем, белорусских крестьян в Великороссию считалось и считается до сих пор доказательством их стремления к воссоединению Белоруссии с Россией. Массовое бегство русских крестьян в противоположном направлении (вплоть до XVIII в.), конечно, не доказывает ровным счетом ничего, кроме обострения классовой борьбы. Присоединение мелких княжеств к московским владениям всегда считалось явлением глубоко прогрессивным. Рост владений Великого княжества Литовского историков, как правило, глубоко огорчает, поскольку тем самым отдалялось осуществление Москвой ее исторической миссии. И, разумеется, московские князья предстают при этом «собирателями», а литовские князья — чужеземными завоевателями, разорителями, «находниками» (в этом автор классической монографии «Образование Литовского государства» В. Т. Пашуто вполне солидарен с жившими в XVI в. составителями «Сказания о князьях Владимирских», ибо следует той же исторической традиции).
И все-таки, если хоть на время отвлечься от мысли о мессианской роли Северо-Восточной Руси вообще и Москвы в частности и взглянуть на события, происходившие в Восточной Европе в XIII—XVI вв. по возможности «без гнева и пристрастия», быть может, история этого региона предстанет перед нами в несколько ином свете. Так что же все-таки происходило к западу от Смоленска, там, куда не дотянулись цепкие пальцы ханских баскаков?
«В то время, когда Великороссия попала под монгольское иго, Белоруссия и Малороссия нашли себе защиту от азиатского нашествия, присоединившись к так называемому Литовскому княжеству»,— пометил Энгельс. Эта цитата, пожалуй, одно из немногих высказываний классиков, относящихся к данному государству, кочует из работы в работу, пожалуй, не только потому, что цитировать классиков принято, но и потому, что Энгельс очень тонко уловил целый ряд важных моментов: и причины образования Великого княжества Литовского и Русского («нашли себе защиту», причем «присоединившись», а не будучи захвачены), и характер этого государства («так называемое» Литовское княжество — литовское по имени, не по сути). Последнее, впрочем, как правило, не замечалось, а вот ордынская угроза как причина признания восточнославянскими землями власти князей Литвы общепризнана. В. Т. Пашуто, по-своему раскрывая этот тезис, писал о сговоре литовской знати и местного, западнорусского боярства, ценой некоторых уступок (дани литовскому великому князю) добившихся сохранения своих прав и привилегий, об «экспансии сравнительно молодого литовского феодального класса», борьбе Москвы «за воссоздание узурпированных земель». С ним в той или иной степени солидарны многие русские и литовские историки (последние — потому, что концепция распространения литовской власти на славянские земли представляется им более приемлемой, чем идея добровольного союза, да еще с преобладанием славянского элемента).
