Другая материя - [7]

Первая смерть

Баба Клава, мама моего дедушки, жила в городе Петропавловске в северном Казахстане, у неё болели суставы, и она пела песни – русские народные и из репертуара Анны Герман. Иногда она приезжала к нам и пела песни мне, она была очень добрая и ласковая. Помню, как она пела мне жалостную песенку: «Вышла кисонька из кухни, у ней глазоньки опухли…» Как-то раз дедушка приехал на дачу, и я побежала его встречать к калитке, остальные сидели и пили чай на веранде. У дедушки было взволнованное и опечаленное лицо, как будто произошло что-то очень плохое. Я спросила его, что случилось, и он сказал мне прямо там, у калитки: «Баба Клава умерла». Я побежала на веранду и сообщила всем эту новость. Бабушка всполошилась, но сказала: «Ты шутишь, что ли?» Взрослые отчего-то склонны не доверять информации, получаемой от детей. Тут подошёл дедушка и всё подтвердил. Долго обсуждали, ехать ему в Петропавловск или не ехать. Я была очень маленькая и плохо понимала, что такое смерть. Бабу Клаву я любила, но не умела тогда долго печалиться и переживать из-за смерти, как-то просто всё принимала, а потом разучилась этой простоте и научилась ужасу перед смертью и разлукой.

Чувство юмора и способности к медицине

У дедушки было очень развито чувство юмора, и он во мне его воспитывал и действительно воспитал. Чёрный юмор он тоже любил и частенько шутил так, что бабушка вначале пугалась, а потом начинала на него страшно ругаться. Он мог позвонить другу, пока этот друг был на работе, и напугать его, сказав, что у него дома пожар. Правда, говорил он это особым тоном, по которому все знающие люди определяли, что он шутит. Меня ему никогда не удавалось обмануть. Но настоящие плохие известия он тоже любил сообщать первым; например, если умирал кто-то из бывших однокурсников, он обзванивал остальных и сообщал. Бабушка ругалась на него за это и называла «могильщик».

Ещё дедушка иногда сожалел, что не стал врачом, и чувствовал в себе медицинское призвание. Он действительно превосходно понимал устройство человеческого организма и успешно лечил всех домашних, так что нам почти никогда не приходилось обращаться к врачам – достаточно было советов дедушки. Был у него какой-то такой дар. Одно время он увлекался иглоукалыванием и имел для этого специальный аппарат, разбирался и в травах. Своих друзей и сестру тётю Лиду он лечил по телефону и всегда правильно ставил диагнозы. Ему только начинали говорить, что где болит, как он уже понимал, что это, и подсказывал, что делать. Но при этом он был очень осторожен в своих советах и рекомендовал только безопасные способы лечения, а если случаи были более серьёзные – прямо говорил, что нужно к врачу. Он всегда повторял мне, что главная заповедь врача – «не навреди», и руководствовался ей.

Ещё дедушка любил иногда похвастаться и говорил: «Сам себя не похвалишь – никто тебя не похвалит» – и гладил себя по лысой голове. И вот как-то раз в какой-то долгой очереди в каком-то бюрократическом заведении, где сидели дедушка с бабушкой и чего-то ждали, дедушка разговорился и стал рассказывать об этих своих удивительных медицинских способностях, о том, как он всем ставит диагнозы по телефону, разошёлся и долго увлечённо про это говорил случайным собеседникам, пока одна суровая пожилая женщина из очереди, которая до поры молчала, наконец не взяла слово и негромко, но выразительно сказала: «Вы знаете, а я врач. Психиатр», – и задумчиво посмотрела на дедушку. Дедушка замолчал. Больше, до самого окончания очереди, дедушка не сказал ни слова.

«Домино»

Когда мне было восемнадцать, одно время, после первых отношений с девушкой, я думала, что я лесбиянка. Потом оказалось, что это не так: просто мне вообще без разницы, какого пола человек.

Так вот, как раз в то лето, когда я думала, что я лесбиянка, мы с мамой поехали отдыхать на море в Одессу. Перед поездкой я решила подготовиться по лесбийской части: узнать, какие есть клубы для лесбиянок, и списаться в интернете с парой одесских лесбиянок, чтобы было с кем провести время. Переписка закончилась договорённостью о встрече только с одной девушкой, а что касается клубов – я узнала, что главный одесский гей-лесби-клуб (это был микс-клуб: и для геев, и для лесбиянок одновременно) называется «Домино» и находится в том же районе города, что и наш с мамой пансионат.

В Одессе мы ездили с мамой на всякие экскурсии и много гуляли по городу. Я погрузилась в одесский миф – в город Привоза и воров, Сонечки Золотой Ручки и Япончика. Но про лесбиянок я тоже не забывала, и в один из дней мы встретились с юной одесской лесбиянкой в центре города. Мы гуляли, болтали о всяком, и она рассказала мне, что Филипп Киркоров – гей, а Лайма Вайкуле – лесбиянка, и они с ней чуть не переспали после её концерта. А я читала ей среди буйных растений и одуряющих запахов стихи Михаила Кузмина, которые были мне тогда особенно близки. Сказала ей, что он тоже был гей, и она согласилась послушать. «Мне не нравятся такие стихи, слишком понятные, я люблю, когда непонятные», – сказала она. Тогда я выискала ей какое-то совсем непонятное его стихотворение, и она сказала: «Вот это уже лучше». Я спросила её, где находится клуб «Домино», – я никак не могла его найти, и она сказала, что он на той же трамвайной остановке, где мы с мамой жили в пансионате, сразу налево. Мне это было не очень понятно, потому что сразу налево был как раз наш пансионат. С девочкой этой мы как-то не очень понравились друг другу и больше не встречались.