Другая любовь - [21]

… А зачем?!.. Я хочу только с ней разговаривать, видеть только ее!!!

… Это борение продолжалось не один час. Телеграмму Зорька должна была уже получить. От этой мысли мне стало совсем плохо. У меня, наверное, был такой вид, что товарищи и соседи не решались ко мне обращаться, даже подходить.

… Но подошел Гриша Крылов и сказал:

– Знаешь, дружище, я сойду и поеду к себе – в Горький… – все равно я ничем не смогу тебе помочь… (это он – мне)…

Я где-то как-то понимал, что Гришка предает меня… да еще «невыполнение приказа»!.. Но я машинально кивнул головой в знак одобрения и Крылов вскоре сошел, чтобы пересесть на поезд, идущий в Горький, где его ждала веселая «семья» футболистов-торпедовцев.

После ухода Гришки-минометчика, Фадеич устроился на его верхней полке и, встречаясь со мной взглядами, отворачивался к стенке, прикидываясь спящим.

Пару раз ко мне подсаживались друзья-моряки, прижимались с обеих сторон, обнимали: «Не боись, Мишуня – прорвемся!» Они не стали величать меня «полковником», «майором», даже «лейтенантом», видно, моя растерянность не давала повода для воинского звания. К тому же, годами они были постарше меня.

… Через два дня (столько шел поезд до Москвы) я узнаю, Зорька расскажет, что… Потом она будет много раз рассказывать об этом мне, друзьям, знакомым. И каждый раз свое повествование начинать так: «Не могу передать словами, что испытала в тот момент!..». А запас слов у нее немаленький. И каждый раз мне становится не по себе, когда она так об этом рассказывает … После первого потрясения она начнет находить слова, и люди узнают, что было дальше. Так и я узнал. Узнал, что Зорька сразу необычайно обрадовалась весточке, скорому моему появлению. Очень-очень обрадовалась. А что произойдет потом, после моего появления – она совсем не могла себе представить. Как ни силилась. И обомлела. Увидев дочь в непривычном состоянии, мать подбежала к ней, взяла из ее рук телеграмму, прочитав, тоже обрадовалась. Тоже очень-очень. Даже захлопала в ладоши. И вдруг, обливая слезами опешившую дочь, беспомощно повисла у нее на шее. Потому что тоже не могла себе представить, что будет потом и чем помочь дочери… Упавшую на пол телеграмму подобрал младший брат Зори. Прочитал. Но не стал обращаться за разъяснениями к странно ведущим себя женщинам. Побежал за бабушкой…

… Мудрая бабушка, уже все-все на свете знающая, внимательно посмотрела на младших женщин. Долго читала телеграмму. Потом снова взглянула на непришедших еще в себя – невестку, внучку, и очень взвешенно по-доброму произнесла: – «Ну, что?!.. Забавный юноша. Должно быть очень мил…»

Эти слова, которые ровным счетом ничего Зорьке не объясняли, как ни странно подсказали ей, что надо делать!.. Она схватила одежду, напяливая ее на ходу, выбежала из дома. И через весь город помчалась на Северный (он же – Ярославский) вокзал, чтобы узнать в котором часу придет «22-го поезд шесть…» А потом снова через весь город помчалась в школу, которая находилась рядом с ее домом – к директору, чтобы отпроситься. Потому что в то же самое время, когда прибывает поезд, то есть – я (!), ей предстоит проводить уроки рисования в начальной школе. Притом, что важно – последние уроки перед весенними каникулами!..

… Директор встал из-за своего рабочего стола, поскрипывая протезом, подошел к Зоре и тихо сказал: – «Позовешь на свадьбу – сам заменю тебя и сделаю все, как надо…»

… В Зорькиной головушке слово «свадьба» как-то не вязалась со словами, напечатанными в телеграмме, со словами «вокзал», «уроки», «каникулы», со всеми теми, что она употребляла в своих письмах на протяжении трех лет – и она воскликнула: – «Какая свадьба?!»

– Знаем мы Вас… – директор спокойно парировал Зорьки-но отрицание. Он, как и весь педсостав школы, был в курсе нашей переписки.

Может быть, поэтому слово «СВАДЬБА» неожиданно стало для нее привлекательным, манящим и одновременно пугающим. У нее на глазах появились слезы. Она их почему-то застеснялась, уткнулась головой в широкую грудь директора и стыдливо завсхлипывала. Директор погладил ее по спине и тихо молвил: – «Ну, вот – и договорились»…

Большой, красивый директор недавно вернулся с войны. Она отняла у него ногу, но не смогла лишить чувства юмора, доброты и дальновидности.

… Об этом – последнем эпизоде я узнаю лишь на нашей свадьбе, а все остальное через два дня – сразу же при встрече…

… Но в те злополучные два дня я не мог себе даже представить что-либо подобное. Ничего благостного не лезло в голову. На душе было муторно…

… «Разве это жизнь!?» – сказала голосом актрисы Раневской женщина в соседнем купе: – «Так жить нельзя!»

Не знаю, к чему и к кому относились эти ее суждения, но мне очень легко было принять их на свой счет.

… Так я и не жил в эти дни. Не помню, чтобы ложился спать, просыпался, вставал, что-то ел… куда-то ходил, с кем-то разговаривал… Помню только, было – смотрел в окно. Смотрел на набегающее и крутящееся – белое безмолвие. Безграничная снежная пелена. Не снег – саван.

Уставший, подавленный, лишенный слов, кажется, уже ничего не ждущий, я машинально считал быстро мелькающие телеграфные столбы, которые в свою очередь спешно пересчитывали оставшиеся километры…