Другая королева - [45]

Вернувшись на трон, я смогу наказать своих врагов и наставить своих людей против ереси. Там я смогу укрепить свою власть и связаться с друзьями и союзниками в Англии, чтобы, когда умрет Елизавета или когда ей будет угрожать вторжение – а и то, и другое совершенно неизбежно, – быть готовой занять свой второй трон.

Сесил ничего не пишет о помолвке с Говардом; но он не может о ней не знать. Я знаю, что шотландские лорды никогда бы не согласились принять меня обратно без мужчины рядом, они сделали бы мое замужество непременным условием моего возвращения. Они так боятся женщин вообще и меня в частности, что не знали бы покоя, пока меня не обвенчают, не уложат в постель и не обяжут быть покорной женой. Они наверняка были в ужасе, что я приведу им Ботвелла в качестве короля-консорта. Томасу Говарду они доверяют, как никогда не будут доверять мне, поскольку он протестант и мужчина.

Они увидят. Они увидят, как ошибались. Я выйду за него замуж и сделаю его королем-консортом; и они увидят, что я все поверну по-своему, я все равно приведу им Ботвелла, чтобы он за меня отомстил.

Я преданно пишу Томасу Говарду, и письма мои так притягивают и манят, как только возможно. Слава богу, я знаю одно: как увлечь мужчину. Я не просто так была французской принцессой, я знаю, как заставить мужчину влюбиться, даже если он за сотни миль от меня. Я знаю, как его притянуть, как оттолкнуть, как приблизить, как обещать, изменить своему слову, очаровать, озадачить, смутить, соблазнить. Я неотразима сама по себе, и я умею быть очаровательной на письме. Я пишу ему каждый день и с каждым днем притягиваю его и притягиваю, чтобы удостовериться, что он мой.

В ходе этой кампании соблазна и компромиссов я вышила для него особую подушку, которая, думаю, его позабавит. На ней изображена бесплодная лоза, которую срезают садовым серпом, и он поймет, что я имею в виду бесплодную линию Тюдоров, которую можно срезать, чтобы дать новой поросли наших детей занять трон. Никто не может меня обвинить за этот узор – хотя это такой оглушительный удар по старой деве Елизавете! – поскольку это цитата из Библии[24]. Что может быть пристойнее и невиннее? «Добродетель процветает ранами», – вышила я вокруг картины. Норфолк увидит в этом легчайший намек на государственную измену, и, если он хоть немного мужчина, его взволнует опасное слово «рана».

Бесс сразу поняла, и была самым изумительным образом шокирована, и поклялась, что я не посмею вышить этот узор, когда увидела набросок.

Я посмела! Я смею все! Пусть бесплодную лозу срежут. Пусть Елизавету, бастарда, сразят. Я плодовитая двадцатишестилетняя женщина, я зачинала только мальчиков. У Говарда уже трое сыновей. Кто усомнится в том, что или мой маленький сын Иаков, или наши будущие сыновья – Стюарт-Говарды – займут пустой трон Елизаветы?

1569 год, август, поместье Уингфилд: Бесс

Пришло зашифрованное письмо от Сесила:

Нет, вы ошибаетесь относительно моих намерений, дорогая Бесс. Я так же собираюсь усадить ее на шотландский трон, как приставить пистолет к сердцу Англии и уничтожить все, что мне дорого.

Все тайные письма, которыми она обменялась с нашими чудовищными врагами, все, что попали мне в руки, убеждают меня в том, что она представляет огромную опасность. Каким образом многие письма не попали ко мне, знает лишь она одна, только сам дьявол, который ее наставляет. Ждите известий о ее аресте за измену. С.

1569 год, август, поместье Уингфилд: Мария

О боже, я дура, дура, а теперь я – дура с разбитым сердцем. Звезда моя проклята, я предана друзьями и покинута своим Господом.

Новый удар слишком силен для меня. Боль в боку так ужасна, что я едва могу встать на ноги, у меня словно нож в боку. Это рана Риччо кровоточит в моем теле. Это мои стигматы.

Гамильтон, мой друг и разведчик в Шотландии, пишет, что мой сводный брат, лорд Морей, внезапно пошел на попятный и не желает, чтобы я возвращалась. Он не объясняет причину, да и не может быть никаких причин, кроме трусости, жадности и предательства. Англичане уже почти подписали с ним договор, я уже дала слово. Но он внезапно все отменил, в последнюю минуту. Он испугался и говорит, что не желает моего возвращения в страну. Да простят его святые! Он – человек порочный, сердце у него лживое; но эта жестокость в последнюю минуту меня удивляет.

Я должна была это предвидеть. Должна была подготовиться к его бесчестности. Он узурпатор, он сверг меня с моего собственного трона, он – бастард, зачатый по ошибке моего отца, я должна была догадаться, что он не захочет, чтобы истинная королева возвращалась. Что я могла сделать, кроме как оттеснить, сместить и, как только смогу, обезглавить его?

От потрясения я заболеваю. Я не могу перестать плакать. Я ложусь в постель и в отчаянии и ярости пишу Елизавете, что мой брат лжив насквозь, он – дитя, зачатое в похоти, по ошибке, и из-за позора его дурно воспитали. Потом я вспоминаю, что она сама бастард, зачатый по ошибке, и тоже занимает мой трон; я рву письмо и медленно, с болью, сочиняю нечто более подобающее и исполненное любви, и прошу ее – пожалуйста, пожалуйста, – быть доброй, быть честной, защитить мои права, права сестры-королевы и родственницы, прошу как единственную женщину в мире, которая может понять мою мольбу и посочувствовать ей.