Другая дверь - [32]

«Одно из двух. Или она хорошо заработала, что так веселится и напирает. Или шмотье это купила очень задёшево и боится, что я начну ругаться, мол, купила всякую дрянь…»

Но ничего не сказал…

А начал примерять принесённое…

Оно оказалось почти впору, разве что сюртук и пальто сидели чуть мешковато, зеркала у мадам Шнор не было (что я себя никогда не видела?), но, глянув в оконное стекло – за ним уже стемнело – Слава понял, что выглядел не очень страшно. Ну, несколько располневший небогатый мужчина в самом расцвете лет (или там, у Карлсона, было всё-таки в «расцвете сил»?), в общем – терпимо…

Не на приём же к герцогу Виндзорскому он собирался…

Слава посмотрел на Песю с благодарностью. Да, она наверняка заработала, но сделала всё честно, и, как говорится в какой-то идиотской телевизионной рекламе, «с любовью». Потому что иначе (просто при ином отношении Песи Израилевны к порученному делу) и ботинки могли бы жать, и штаны – сваливаться, и воротник рубашки – требовать немедленной починки.

Но Прохоров, даже сквозь чувство благодарности, видел, что старая еврейка как-то мается и мнётся, и решил ей помочь.

– Что-то ещё?

Старуха вдруг поднялась и направилась к двери в кухню, однако на пороге остановилась, не смогла уйти.

– Я тебе должна ещё три завтрака, кроме одного, сегодняшнего… – сказала, не оборачиваясь.

Говорить ей было явно трудно, а наш герой сразу почувствовал, что был этот, съеденный утром, завтрак не сильно велик, и очень далек. Есть захотелось не по-детски, но он продолжил беседу:

– Это за что ещё?

Хотел было добавить: «Мы так не договаривались…», но понял, что в его положении это была бы недопустимая роскошь («дают – бери» – это старое деловое правило) и удержался в последнюю секунду.

– Я продала ещё такую длинную штуку с круглым набалдашником… – продала старуха, видно, удачно, и сейчас в ней боролись жадность с честностью. – Ну, чёрную такую, а шар сверху блестящий…

Прохоров вспомнил, как утром, провожая Песю, едва успел отнять у неё свою тросточку (что-то изнутри подсказало, что продавать её не надо, во всяком случае, пока) да и не было на ней никакого набалдашника, просто загнутая ручка, чтобы можно было опираться при ходьбе..

Что же она продала?

– Вот такая…

Песя, наконец, повернулась от дверей, немного гордясь собой, и немного злясь на квартиранта – она такая из себя, а он не понимает. Да ещё, видно, побаивалась старуха, вдруг это было что-то важное, а она его вот так, за бесценок спустила. Хотя страха этого становилось в ней всё меньше – если бы та дрибничка была дорогой и ценной, квартирант явно бы так долго не пытался вспомнить, о чём речь, а сразу бы начал орать, как все мужчины.

– Вот такая, – тут она развела руками и показала сантиметров тридцать-сорок, – недлинная…

И до Славы, наконец, дошло – ручка от «Жигулей», несостоявшаяся надежда его возвращения в двадцать первый век.

«Кому понадобилась такая дрянь?»

– Кому понадобилась такая… вещь?

На слове «дрянь» он опять поймал себя за язык и успел увернуться – если это дрянь, то старуха может подумать, что три завтрака много…

– Шмуль сказал, – заулыбалась Песя Израилевна, поняв, что грозы не будет. Слово «дрянь» произнесено не было, но услышано было, – что он подточит металлический конец и подарит её раввину Теодоровичу. Тот ведёт в хедере классы, и эта ваша штука годится, чтобы что-то указывать, а другой конец – давать в лоб нерадивым.

«Пластмассовым шаром в лоб, это – больно…» – подумал наш герой, но решил не вмешиваться, однако вопрос всё-таки задал, хотя и по несколько другой теме.

– Мне казалось, – задумчиво произнес он, – что в хедере учат Тору, а в Торе указывают на строки и буквы такой серебряной указкой с человеческой рукой на конце, называется «яд». Разве нет? Разве пластмассовая годится?

С чего он решил блеснуть знаниями о еврейских традициях, Прохоров и сам не понял, тем более что и знаний этих было с гулькин нос. Но и получил сразу по самое не балуйся.

Песя Израилевна несколько мгновений неодобрительно смотрела на квартиранта, потом всё-таки пошла на кухню.

– А я почём знаю… – не оборачиваясь, спросила она. – Я что, в синагогу хожу? Тебе интересно, иди сам спроси у Шмуля… Или у Теодоровича… – уже с кухни добавила старуха.

Покривившись и дав мысленно себе подзатыльник, наш герой принялся одеваться. Застёжки были незнакомые (особенно на брюках) и располагались на непривычных местах, но в целом минут через пять Прохоров справился. Он подошёл к окну, которое снова послужило для него зеркалом – посмотреть, не торчит ли где край рубашки и правильно ли застегнуто пальто. Рассовал по карманам свои причиндалы – лекарства, ручку, зачем-то флешку от компа, вынутые из куртки и рубашки ещё утром.

– Эй, Вячеслав… – раздалось в этот момент с кухни. Песя иногда произносила его имя на чешский манер, с ударением на втором слоге. – Идешь чай пить? Я крендельков купила…

Прохоров, который уже было собрался на выход, остановился.

Уйти сейчас было бы неправильно – любые ситуации, которые сближают его с хозяйкой – без неё и её связей здесь не проживешь – нужны и важны.

С другой стороны, иметь вместо полноценного обеда несколько крендельков и чай с маленькой ложкой сахара – не климатило.