Другая дверь - [29]

Упомянув всё (или сделав вид, что ВСЕ), что смогла вспомнить, хозяйка ещё раз посмотрела на гостя, а потом спросила вкрадчиво:

– Так это что – всё твоё было?

И до Славы в этот момент дошло, что она так переживала в течение их уже не короткого общения: старуха боялась, что всё с нее сейчас потребуют назад. И готовилась к скандалу. Поняв это, наш герой, несмотря на сложное положение, в котором пребывал, расхохотался.

Песя некоторое время недоуменно смотрела на него, потом заулыбалась, потом захохотала вместе с ним.

– Теперь скажи, – с облегчением спросила она, отсмеявшись и, видимо, поняв, что возврата не будет, – откуда вы все взялись на мою голову?

Как осознал Прохоров, опыты Федерико подготовили почву и приучили старую еврейку к тому, что вещи появляются, но ничего плохого от этого нет. Поэтому и явление нашего героя она восприняла почти спокойно, во всяком случае, вопрос о том, откуда что берётся, задала только через час после того, как вывела Прохорова из тёмной комнаты на кухню и налила чаю.

– Из будущего… – честно ответил он.

– Что это значит? – не поняла старуха, – Будущего еще нет, как там можно быть да и вернуться?

Ну да, фантастической литературы, историй о путешествиях во времени почти ещё не существовало тогда, это в его, Славино время люди привыкли к тому, что можно (хотя по науке и нельзя) оказаться то в гостях у динозавров, то в разной степени светлости будущем.

В голове у этих людей такие идеи и должны укладываться плохо, даже Надежда всё не сразу поняла и не во всё сразу поверила.

– Сейчас объясню, – сказал Слава, обрадовавшись, что нашел, наконец, разумный повод, спросить о, наверное, самом важном, что его мучило весь этот час. – Вот сейчас который месяц и год?

– Сейчас ноябрь, – твердо сказала Песя Израилевна, – самое начало, числа точно не помню. А год – тысяча девятьсот тринадцатый…

23

Когда-то, еще в Москве, Прохоров разговаривал с приятелем-врачом, и тот пытался ему объяснить, почему нормальный медик должен сначала снять болевой синдром, а только потом приступить к лечению.

– Понимаешь, боль часто калечит больше, чем сама болезнь, – рассказывал тот, – кроме того, лечение тоже может быть тяжелым, поэтому необходимо, чтобы человек вздохнул, глотнул воздуха, что ли… Это вроде как ты вышел из дома за хлебом, а ближайшая булочная закрыта. Ты же не будешь разбираться – почему, а пойдешь в ту, что чуть подальше, чтобы получить то, что тебе реально нужно. И только потом, если есть желание и время, вернешься к той, что рядом с домом, чтобы понять, что и как…

Никаких шансов не было, чтобы Песя Израилевна была с тем врачом знакома, но исповедовала она, судя по всему, ту же самую жизненную философию. Не очень её, как оказалось, заботило то, откуда взялся гость. Она через пару минут сбивчивые и не очень вразумительные объяснения нашего героя слушала вполуха, а ещё через пару просто прервала его вопросом:

– А вот куртка у тебя из чего?

И потрогала ткань пальцами.

Наш герой, напряг память, попробовал вытащить из её сусеков остатки школьного курса химии, чтобы объяснить старухе, что такое пластмасса, но не преуспел. И в памяти набралось немного, на колобка бы не хватило, да и мадам Шнор как-то слушала невнимательно, и опять прервала Прохорова:

– Мокнет?

– Что мокнет? – не понял он.

– От дождя и снега мокнет?

Тут до него дошло.

– Нет, – ответил он важно, – и теплая очень…

– Продай…

А у нашего героя от этих вопросов созрел некий план, который решал, по меньшей мере одну из его проблем. Осознав, что шансов вернуться назад, в начало двадцать первого века у него меньше, чем встретить живого российского императора, Прохоров, почему-то особенно не запереживал (возможно, это придет позже), а начал мысленно строить цепочку проблем и пытаться найти им решения.

Проблем, как понимает читатель, знакомый с предыдущей книгой было немало, но основных – четыре:

Документы.

Деньги.

Язык.

Одежда.

По первому пункту всё было более-менее: когда Слава грохнулся на паркете в комнате Федерико и перевёл рычаг, он был в той самой куртке, в которой ходил на Тиргартен и, значит, в карманах у него было два паспорта – немецкий и русский. Оба, как он понимал, не гут, но для начала могли сойти.

С деньгами вообще – абдуценс. Вчера, придя в гостиницу, он зачем-то выложил те пару тысяч, что купил в магазинах (знал бы прикуп – жил бы в Сочи), и сегодня у него была в наличии только пять тысяч евро, которыми здесь можно было растапливать печку или обклеивать стены.

И эта проблема, чтоб ей пусто было (опять, остаток жизни, наверное, с безденежьем маяться), зияла дырой и мучила больше всего.

С языком тоже была беда, но здесь наш герой надеялся на Песю Израилевну. Русский (ну пусть странный, искалеченный или, наоборот, слишком правильный) она знала. И знала, похоже также местное наречие, пусть не тот немецкий, на котором разговаривал кайзер Вильгельм и писал Ницше, но какой-то знала, иначе как она здесь жила?

И чем она не переводчик, во всяком случае поначалу?

А вот с одеждой до реплики старухи «Продай…» тоже всё было, мягко говоря, непросто. Потому что найти тут подходящие шмотки было не проблемой – отправить Песю и за небольшой гелт (единственное, наверное, слово на идиш, которое знал наш герой) она притащит всё, что нужно.