Другая другая Россия - [7]
Все возмущены вероломством клиента. Сергея больше всего злит то, что «упыря-гомосека» кормили драниками.
— Не пиши о нас плохо, — просит Лола на прощание.
— Но я не могу воспевать то, чем вы тут занимаетесь.
— Просто скажи, что у девочек тоже есть душа.
Я еще в самом начале сказала: у рыбок есть душа.
Пельмень патриотизма
Пять дней работы «под прикрытием» в столовой металлургического комбината.
На Нижнетагильском металлургическом комбинате работают 15 500 человек — каждый двадцатый житель города. Корреспондент «Русского репортёра» неделю провела на заводской фабрике-кухне, где на себе испытала тяготы физического труда, выучила правила нижнетагильской взаимовыручки и поняла, как устроен настоящий рабочий патриотизм.
В белой куртке, брюках, тапочках и колпаке я, сложив на животе руки, застываю перед заведующей столовой Татьяной Николаевной. Она меряет меня взглядом, вздыхает и выталкивает себя из-за стола.
— Ирина Владимировна! — раскатисто начинает она еще в коридоре. — А Ирина Владимировна!
Из помещения показывается женщина в синей кепке.
— Девушку зовут Марина, — гаркает Татьяна Николаевна. — Берите, учите и обучайте!
Ирина Владимировна принимает меня с непроницаемым лицом и ведет по коридору. Ее спина очень прямая. Мы заходим в помещение с блестящими металлическими мойками, где пахнет рыбьей кровью и льдом.
— Есть, пить на рабочем месте запрещено, — произносит Ирина Владимировна тоном суровой, но справедливой надсмотрщицы. — Появляться в неопрятной спецодежде тоже. Вот тут, — показывает она на вход в темную тесную подсобку, — наш уборочный инвентарь. Уходя, девочки моют за собой полы.
Она останавливается возле большого металлического стола, на котором стоит полукруглый аппарат. Он не переставая вжикает тонкой пилой.
— Давайте, покажите ей, как с пилой работать, — Ирина Владимировна уходит.
— Ну, вот так берешь ножку, — одна из женщин берет с лотка размороженную куриную ногу. — Вот так вот ее сюда подносишь, — подносит к пиле. — И все. — Пила вгрызается в курицу, отрывая от нее желтую култышку.
— Так же порезаться можно… — прячу я руки под фартук.
— Можно, — соглашается она и отворачивается к лотку.
Беру ножку двумя руками, подношу к пиле. И так ножка за ножкой. Иногда смотрю на круглые стенные часы. Пять часов до обеда.
— Девочки, пельмени! Пельмени! — зовет Ирина Владимировна, хлопая в ладоши.
Пять женщин окружают большой стол. Мучные руки одновременно тянутся к лоткам, берут пельмени и защипывают их края. Готовые каждая раскладывает на лотке перед собой.
— А вы всегда молча работаете, да? — интересуюсь я у женщин.
— А разговаривать некогда, — отвечает одна, не сбавляя темпа.
— А вас как зовут? — спрашиваю блондинку.
— Алена, — с ужимкой отвечает она.
— А вас?
— Галина Сергеевна, — говорит рослая женщина.
— А меня Марина, — торжественно сообщаю я.
Женщины молчат.
— Гм… — прочищаю я горло. — Вы, наверное, совершенно открытый человек, — обращаюсь к женщине напротив. Она поднимает на меня встревоженные глаза. — Смотрите, какая у ваших пельменей большая дырка получается, — продолжаю я, и все тянут головы к ее пельменям.
— А это можно! — защищается она. — Это допустимый размер дырочки, нам по технологии разрешается!
— А вот у вас, Алена, — продолжаю я, обращаясь к блондинке, — продолговатые открытые дырочки, вы аккуратная, вы — человек в себе и… — мне хочется сказать «закомплексованная», но подбираю другое слово, — вы стеснительная, — заканчиваю я, и Алена выдает смешок.
— В точку! В точку! — кричат женщины, отрываясь от работы.
— А у вас, — я обращаюсь к молодой женщине с большими коровьими глазами, — наверное, маленькие дети, потому что все ваши пельмени похожи на соски!
— Ха-ха-ха! — хохочут женщины, толкая ее локтями. — У нее маленький ребенок, и она второго хочет.
— Да, мы второго планируем, — ее щеки розовеют.
— А ну, про меня че скажешь? — обращается ко мне Галина Сергеевна, и мы с ней обмениваемся серьезными взглядами.
— А вы не так открыты, — без смеха говорю я. — Смотрите, вы сильно давите на края пельменя. У вас дырочки-то практически нет — она короткая и залепленная. Вас, наверное, кто-то когда-то обидел…
— А про себя че скажешь? — спрашивает она.
Я беру свой пельмень. Моя дырочка долгая. Прежде чем защипнуть его края, я безжалостно давлю пальцем на его брюхо посередине, протыкая почти до спинки. Но дырочка моя, которая от этого могла бы быть большой и круглой, просто становится глубокой, а так я залепляю ее полностью. В моем пельмене почти нет просвета.
— Недобрая, да? — спрашивает Галина.
— Ну, вы добрее меня, — смеюсь я.
— Ой, а ведь и я недобрая, — качает головой Галина Сергеевна.
Женщины снова хохочут.
— Та-а-ак! — раздается над моим ухом, и пельмень подскакивает у меня в пальцах. Поворачиваю голову и утыкаюсь взглядом в необъятную грудь Татьяны Николаевны. Она, сопя, смотрит в мой лоток. Там пельменей меньше, чем у остальных. — Ты мне тут не языком, а руками работай! — гаркает она. — Разболталась! Работай!
Татьяна Николаевна выходит в коридор, и оттуда раздаются ее раскатистые гарканья.
— Не обращай внимания, — толкает меня локтем Галина Сергеевна. — Она у нас справедливая. У нас коллектив-то неплохой в принципе. А тех, кто нехорошие, мы сразу под себя перестраиваем.
