Другая - [31]

Мы пьем кофе за моим маленьким кухонным столом, мне очень нравится, когда Карл здесь сидит. Возникает ощущение, будто мы настоящие супруги, пьющие кофе перед его отъездом на работу, а вечером мы займемся чем-нибудь приятным, совершенно обычным, но приятным, скажем, посмотрим фильм, выпьем по бокалу вина, и я засну на диване, положив голову ему на колени; думая об этом, я чувствую почти боль в сердце.

Карл откашливается.

– У тебя есть какие-нибудь определенные планы на завтрашний вечер? – спрашивает он.

У меня почти никогда нет определенных планов. Я отрицательно качаю головой.

– Я подумал… – начинает он. – Я подумал, может, ты захочешь составить мне компанию. На вернисаж.

– Серьезно? – удивляюсь я.

Он смеется.

– Серьезно. Жена в отъезде и… ну, я подумал, что тебе это может понравиться. Это в Музее искусств.

Меня захлестывает волна любви. Я непроизвольно встаю и обнимаю его, сама чувствуя, какой у меня радостный вид. Карл это тоже замечает, улыбается мне в ответ. Он так красив, когда улыбается.

– Это торжественное мероприятие? – спрашиваю я, прижавшись лицом к его шее. – Что нужно надевать?

– Думаю, большинство придет прямо с работы.

– Они, наверное, работают не на большой кухне? – бормочу я.

Он смотрит на меня, по-прежнему с доброй улыбкой. Я думаю о том, что он никогда не смотрит на меня сверху вниз. Не считает меня из-за плохой работы омерзительной. Мне это в нем нравится. Не то чтобы я испытывала благодарность, но мне это нравится. Это необычно. Я думаю об отвращении на лице Никласа, когда я рассказывала ему о своей работе. В точности, как он, сознавая важность сексуального освобождения женщины, никогда не захочет иметь подружкой женщину, выглядящую сексуально свободной, он сознает и понятие класса. Хотя он смог бы с озабоченной миной обсуждать его на вечеринке, он явно ни за что не захотел бы жить вместе с кем-то, чью работу он считает «нечистой». Он обычно употребляет именно это слово, «нечистой». Карл над подобным не задумывается и не судит ни о ком по таким шаблонам, а, похоже, принимает людей такими, как они есть, и ценит прямых людей, это мне в нем тоже нравится. Мне так многое в нем нравится.

Он засовывает руку за обшлаг пиджака и достает из внутреннего кармана бумажник. Потом протягивает мне две купюры по пятьсот крон. Я пристально смотрю на них, он кивает мне.

– Купи себе что-нибудь, чтобы надеть.

– Что?

– Тебе это кажется странным?

– Получать от тебя деньги?

– Да? – усмехается он.

Это должно бы казаться странным, но нет. Другие наверняка сочли бы это странным. Эмили. Я вижу перед собой женский трибунал, что бы они сказали? Сказали бы: шлюха. Я тоже смеюсь.

– Другие любовники платят мне лучше, – говорю я.

Он улыбается, потом изображает озабоченное лицо.

– У меня нет больше наличных.

– Мне надо обзавестись терминалом для карт.

Я жду его перед музеем. На улице темно, рядом со мной светится огромная скульптура спирали, ставшая символом Норрчёпинга и давшая название одному из двух больших универмагов. Начинают прибывать люди, в основном негромко переговаривающиеся пары старшего среднего возраста. Музей изнутри уютно светится. Вообще-то я его не слишком люблю. Еще в детстве, когда нас водили туда со школой, мне показалось, что он ничего особенного собой не представляет, просто ящик, четырехугольное здание, которое могло бы содержать что угодно. Мне бы хотелось чего-нибудь потрясающего: лестниц, колонн, дворца для искусства. Сейчас я считаю и само здание, и искусство в нем скучными, но все равно хорошо, что они есть, что кто-то не пожалел времени, денег и энергии на строительство музея в этом лишенном культуры городе и потом заполнил его искусством.

На мне новое платье. Самое обычное черное платье из бутика со шведской дизайнерской одеждой в конце улицы Дроттнингсгатан, где я знаю, что обычно отоваривается Эмили, я купила его сегодня днем. Раньше у меня не было оттуда ни одной вещи. Оно из самой обычной черной ткани джерси, но толстой и плотной, совсем не такой, как на платьях из «H&M», к которой я привыкла, она заставляет меня подтянуться. На оставшиеся деньги я купила самые обычные серьги с искусственным жемчугом, но если особенно не присматриваться, то никакой разницы нет. Я думаю, что раз я выгляжу совершенно обычной, они вполне подойдут. Волосы я убрала наверх и надела свои сапоги на высоких каблуках. Чувствую себя элегантной.

Когда появляется Карл, он сразу это отмечает. Обняв и быстро поцеловав меня в щеку, он отступает на шаг и рассматривает меня.

– Какая ты нарядная, – многозначительно говорит он. – Выглядишь очень элегантно.

– Спасибо.

Он улыбается, я тоже. Я чувствую себя счастливой. Человеком, который может совершенно естественно идти рядом с ним на вернисаж, и никто не подумает, будто я выгляжу неподходящим образом.

– Карл Мальмберг, – говорит Карл стоящей при входе женщине, та отмечает нас в списке, и мы оказываемся в вестибюле, сдаем куртки юноше в гардеробе, после чего проходим в большой зал, где состоится вступительная часть. Там полно народу и по всему помещению разносится негромкий гул. На столе стоят бокалы с вином, Карл приносит два. Затем мы стоим рядом друг с другом, потягивая вино, и слушаем небольшое выступление хранителя музея о выставляющихся шведских экспрессионистах. Я стою совсем близко к Карлу, чувствую его запах. Мне думается, что видящие нас люди смотрят на нас как на супружескую пару. Я едва справляюсь с этим ощущением, закрываю на секунду глаза и просто наслаждаюсь им, ощущением, что принадлежу Карлу. Мне хочется, чтобы так было всегда.