Другая Белая - [2]

— А здесь, я просто боюсь произносить, в начале столетия должно произойти что-то ужасное, какое-то наводнение, затопление… Я вообще не вижу этот остров на карте в следующем веке.

Она имела в виду Британию.

Марина засмеялась.

Бабушка немного обиженно произнесла:

— Не понимаю, чему ты смеешься? Ты ведь знаешь, как твой прадедушка любил эту страну.

[Марина знала эту семейную историю. Прадедушка — поляк, высланный в Сибирь за участие в Январском восстании 1863 года, там не растерялся и начал торговать отборными сибирскими молочными продуктами с самой Англией. Удивительно, что в годы, когда весь семейный архив был сожжен в печке, один документ сохранился. Это был некролог в газете маленького сибирского городка от февраля 1917 года, где с большим уважением перечислялись все заслуги прадеда перед отечеством, в том числе — деловые и дружественные связи с Британской империей. И еще в семье жила легенда, что в 1919 году, когда шла гражданская война, к вдове прадеда каким-то чудом добрался его английский друг, чтобы вывести ее с малыми детьми в свою страну. Но прабабушка, родившая одиннадцать детей, большинство из которых уже повзрослело и было разбросано по городам и весям России, категорически отказалась уезжать, даже во имя спасения трех живших с ней младших детей. Бабушка Марины была самой младшей из них. Так и остались в Сибири. Отец Марины — тоже сибиряк из крестьянской семьи. Только после войны будущие родители Марины перебрались в Москву учиться, где и встретились.]

— Бабуся, но мы же здесь. Участь стать подданными Британской империи нас миновала. Мы не уйдем под воду как Атлантида.

Бабуся улыбнулась и, хитро прищурившись, спросила:

— Ты скажи мне, когда стареть начнешь? Где твои морщины?

* * *

Марине исполнилось сорок четыре года. Ненатуральная блондинка роста Венеры Милосской — сто шестьдесят четыре сантиметра. Всю жизнь, знакомясь с новыми людьми, она слышала слова: «Вы мне кого-то напоминаете». Она напоминала и юную Софи Лорен, и Эдиту Пьеху, и Барбру Стрейзанд, и Аллу Пугачеву. И только после сорока сравнивать перестали — Марина заслужила свое собственное лицо.

Двадцать четыре года она была замужем за одним и тем же мужем-инженером. Восемнадцать лет проработала в одном и том же музее. Четыре последних года она была влюблена. В женатого мужчину, живущего за тридевять земель.

Зима 1992

В новогоднюю ночь Марина обнаружила, что у мужа роман на стороне. Можно было бы и раньше догадаться: он переселился в «большую» комнату — якобы, чтобы смотреть телевизор допоздна, часто не возвращался домой, объясняя это тем, что уставал в дороге и оставался в общежитии. Она не догадывалась потому, что в своем долгом замужестве привыкла быть одна: муж работал далеко, уходил из дома рано, возвращался поздно, подолгу пропадал в командировках, оттуда не звонил. Отношения у них были дружеские. Мужу Марина никогда не изменяла, и сама его ни в чем таком не подозревала. Оказалось, напрасно.

Чуть пьяная и веселая от шампанского она подняла телефонную трубку, чтобы поздравить подругу, и застала конец явно любовного разговора мужа по параллельному телефону. От обиды сразу протрезвела: он даже не потрудился скрыть свою связь и разговаривал прямо из дома. Промучившись неделю, она назначила ему свидание в фойе одного из московских театров, сказала, что любит и хочет, чтобы он вернулся в семью. Он вернулся на следующий день. Марина подозревала — с явным облегчением: она все за него решила, кончилась его жизнь на два дома.

Примирение было страстным — тело истосковалось. В сорок лет «основной инстинкт» еще требовал своего. Они даже позволили себе недолгий медовый месяц на берегу моря в промозглой январской Эстонии, где каждый вечер отогревались в сауне. Вернулись и стали жить, как прежде. Марина особенно и не винила мужа: вся ее жизнь без остатка была заполнена сыновьями, работой и бытом: — из дома на работу, с работы через магазинные очереди или библиотеки — домой. Для мужа оставалось то, что оставалось, — то есть почти ничего. Если ему удалось урвать кусочек тепла и чьей-то любви, — его счастье.

Но что-то все-таки изменилось в ней после этого. Неистово захотелось любви. Не любовника, не другого мужа — бож-упаси, что-то разрушать! — просто, чтобы была эта волнующая тайна в ее жизни. Мужчина ее мечты «по умолчанию» должен был быть нездешним. Не инопланетянином, конечно, но и не соотечественником. Последних она слишком хорошо знала. Не было между ними и ею той необходимой дистанции, куда могло бы втиснуться хоть какое-то эротическое притяжение. Какое притяжение может возникнуть в набитом вагоне? Одно желание высвободиться. Когда она оставалась дома одна, страстно, со слезами молила кого-то: «Пошлите мне любовь, мне это очень-очень нужно, я жить без этого не могу».

Март 1992

Накануне Женского дня в доме зазвонил телефон. Старший сын поднял трубку и сразу перешел на английский. Потом, прикрыв трубку ладонью, шепотом спросил:

— Мама, это бельгийцы из моей группы. Просят разрешение остановиться на один день. Можно?

— Конечно, что за вопрос!

Фантастическое это было время. Сыновья — студенты. Начались студенческие обмены. В их скромной квартире жили по месяцу и студент из Никого, и мальчик из Голландии. Прошлым летом старший сын работал переводчиком в группе голландских и бельгийских учителей, плавал с ними в круиз по Волге. В конце путешествия, когда вернулись в Москву, привел голландцев к ним домой. Вот уж было веселье! Бельгийцы тогда не пришли: предпочли ансамбль русского народного танца.