Друг Толстого Мария Александровна Шмидт - [45]

Софья Андреевна употребляла все усилия, чтобы добиться от Л. Н--ча обещания, что никакого завещания не будет составлено. В борьбе она не разбирала средств. Она следила за Львом Н--чем день и ночь, рылась в его бумагах, подслушивала его разговоры, не только читала, но и вытащила его самый интимный дневник, который Л. Н. тщательно прятал от всех. Она требовала, что бы Л. Н. перестал видеться с тем его другом, который, по ее мнению, оказывал на Л. Н--ча особенно нежелательное влияние, с Чертковым, в руках которого, главным образом, сосредоточивались все философские и религиозные работы Л. Н--ча, которые Л. Н. передавал ему для сохранения, издания и т. д., который очень много сделал для распространения сочинений Л. Н--ча в России и за границей, который вел обширную переписку с единомышленниками Л. Н--ча. Чтобы добиться своего, Софья Андреевна устраивала сцены, грозила самоубийством. Л. Н. шел на

93

уступки в чем только мог, не уступал лишь там, где этого не позволяла ему сделать совесть.

Окружающие Льва Н--ча разделились на две враждующие стороны, волновались, огорчались, негодовали. И бедный Л. Н. один в этой борьбе старался, как мог, вносить мир и покой. Но безуспешно.

Татьяна Львовна и Сергей Львович, которые могли влиять на мать и с которыми считались и Андрей и Лев Львовичи, почти не бывали в Ясной. Татьяна Львовна болела сама, болел ее муж, у Сергея Львовича шла какая-то стройка, а, главное, вероятно, они все так привыкли к сценам Софьи Андреевны, что думали, что все это пройдет, недостаточно понимали, что дело уже перешло всякие границы и у Л. Н--ча уже не остается сил.

А тут еще на усадьбе, по примеру соседей помещиков, появились нанятые Софьей Андреевной сторожа -- сначала стражники, а потом черкес, который раз'езжал с нагайкой и ею расправлялся с крестьянами. Л. Н. страдал от этого невыносимо. Но на все его просьбы убрать черкеса, Софья Андреевна отвечала решительным отказом и упреками в том, что он не только никогда не помогает ей в хозяйстве, но и развратил мужиков своими поблажками и своими учением, так что с ними сладу нет.

Крестьяне же во всем происходящем винили не только Софью Андреевну, но порою и Л. Н--ча, так как не могли себе представить, чтобы он не был уже хозяином, чтобы он не в силах был усмирить и урезонить "свою бабу". Были даже случаи (правда, очень редкие), что подвыпивший крестьянин, встречаясь со Л. Н--чем, пускал ему вслед ругань или под пьяную руку высказывал ему все свое недовольство. Раз Л. Н. слышал, как баба, у которой загнали на усадьбу лошадь, ругалась, проходя мимо балкона: "Сидят и лопают, черти!".

"Один раз Л. Н. зашел к яснополянскому мужику-философу-эпикурейцу Петру Осипову и спросил его: "Что ты перестал ко мне ходить?" Тот ответил: "Ты все только толкуешь, а сам всю землю кругом скупил, и Телятенки купил, а мы бьемся, как караси в сети". "Разумеется, -- говорил Л. Н., -- мужик не может поверить тому, что какая-то девченка может купить землю, -- поэтому не может себе представить, что это купила Александра Львовна, а не он, Л. Н.".

"Когда я пришел домой, -- горько закончил свой рассказ М. А--не Л. Н., -- два лакея мне прислуживали". (Лебрен. "Воспоминания и думы").

Л. Н--чу невыносимо было видеть загнанных за потраву господских лугов и хлебов лошадей и коров, баб и подростков, умоляющих отдать скотину без штрафа, видеть старух, ворующих в господском лесу траву для коровы, видеть черкеса, выпроваживающего из леса с руганью и ударами нагайкой какого-нибудь старика с вязанкой хворосту и т. п.

Л. Н., замученный, истерзанный, приезжал к М. А--не отдышаться, посидеть в тихом уголке, среди любящих его людей, поделиться своими мыслями, виденным, слышанным, полученными

94

письмами. М. А. удваивала свою ласку, и видно было, как старик отходил под ее спокойным, любящим взглядом, под ее чуткими расспросами и ободрениями.

-- Все таки все хорошо, милая М. А., -- говорил в конце концов Л. Н.

-- Все хорошо, милый Л. Н., -- говорила М. А., и у обоих стояли на глазах слезы умиления.

Он последнее время между двух горячих сковородок жарился, -- сказала как-то М. А., -- одна -- несчастная Софья Андреевна, другая -- народные страдания. Какие силы ему надо было, чтобы устоять и все перенести.

М. А. очень часто ездила в Ясную, оставалась там дня по два, по три, (как никогда раньше не делала в рабочее время), и при ней там бывало несколько тише. Возвращалась она измученная, усталая и с грустью рассказывала о том, что там творится.

2. УХОД И СМЕРТЬ Л. Н. ТОЛСТОГО.

Так прошло лето. В конце сентября мы уехали в Москву, оставив М. А--ну, измученную всеми переживаниями этого лета, в нашей избе. Очень болела за нее душа: изба, хоть и была построена для зимнего жилья, но до сих пор никто в ней не зимовал, не было в ней и русской печи, и М. А--не надо было или приспособить ее для зимней жизни, или устраиваться на зиму где-нибудь в другом месте. Об этом она пока и слышать не хотела, хотя ее звали и в Ясную, и Александра Львовна звала к себе в Телятенки, и В. С. Толстая, племянница Л. Н--ча, звала к себе в Пирогово.

Как раз в это время М. А. получила то единственное письмо Н--ча, которое сохранилось у нее в подлиннике.