Друг мой море - [8]

— Ничего, Романцов, выберемся. Обязательно выберемся! — говорю я и думаю: что-то слишком горячо его убеждаю, как будто сам в это не очень верю.

И вдруг сильный толчок. Лодка вздрогнула и... остановилась. На мгновение я оцепенел. Чувствую, винты работают, а мы стоим на месте.

Бросаюсь к микрофону, спокойно командую:

— Осмотреться в отсеках!

Одним винтом отрабатываем задний ход... Еще толчок...

— Стоп машины! — кричу старпому. И тут же запрашиваю у штурмана координаты. Он показывает мне на карте точку и осторожно произносит:

— Может, всплывем... Иначе не выбраться.

Всплыть —значит не выполнить задачу, а на военном языке — признать себя побежденным.

Боцману приказываю переложить рули на всплытие. Продуваем одну цистерну. Подвсплываем на перископную глубину. Даем малый ход. Лодка со скрежетом сдвинулась с места. Мне так хочется поднять перископ, посмотреть своими глазами на то, что делается наверху. Но нельзя: нас могут обнаружить.

Огибаем последнюю скалу и вырываемся из мышеловки. Я смахиваю со лба капельки пота, довольный, кричу в гидроакустическую рубку:

— Романцов, прослушайте горизонт!

— Горизонт чист, товарищ командир! — отвечает он и широко улыбается.

Лодка всплывает. Над морем светлое утро. Оно разгорается, гонит последние ночные тени. Далеко у горизонта повисла огромная туча. Там еще бушуют грозы. А над нами чистое небо. Украшенное утренним солнцем, оно, как в зеркало, смотрится в морскую глубину.

ВЕСТИ НОВОРЕЧИНСКИЕ

Сегодня снова получил письмо от Бориса Романцова. Кажется, совсем недавно еще он был здесь, на подводной лодке, ходил с нами в дальние походы, вдоволь хлебнул и соленых штормовых ветров, и морской науки. Сейчас нет Романцова-подводника, гидроакустика-аса, а есть главный старшина запаса Борис Романцов, который работает где-то в Новоречинске, в широко раздольной Сибири, на ударной комсомольской стройке. И еще есть его письма...

«Здравствуйте, товарищ командир!

Давненько я вам не писал. Не подумайте только, что забыл или зазнался. Службу флотскую забыть нельзя. Просто обленился малость. А морем до сих пор продолжаю бредить. Походы в океан часто вспоминаю. И вообще, в душе штормит, к морю тянет. Тяготение это, наверное, на всю жизнь...»

Мне пишут многие мои бывшие матросы, старшины. Рассказывают о буднях своих, делятся радостями, сообщают об успехах. А иные просто дают о себе знать или благодарят за житейские советы. Письма Романцова не похожи на другие. Они — предельная обнаженная искренность порывов души человеческой.

«Вам, товарищ командир, наверное, интересно знать, что у нас за город такой? На картах он еще не обозначен, потому что, если по-флотски сравнивать, похож он на маленький островок в огромном океане. Только вместо воды тайга кругом шумит.

Когда мы ехали сюда, догадки всякие строили, Робинзонами себя представляли. Лично я, когда поезд подходил к Новоречинску, ожидал тусклого мерцания в окнах, унылых заборов, обледенелых колодезных срубов. А потом, выйдя из вагона, таращил заспанные глаза на молочные лампы дневного света, на красивые многоэтажные дома.

Правда, их еще не так много, по пальцам можно перечесть. Но сделано все капитально. Даже не верится, что каких-то два-три года назад здесь, говорят, была непроходимая тайга. Медведи только да другое разное зверье бродили по ней. И вот пришел человек. Поставил вначале палатки, потом домами их заменил, построил магазины и даже кинотеатр. Так начал рождаться город. И может, через десяток лет Новоречинск уже крупным центром будет. Стройка наша ударная, поэтому все быстро делается. Молодежь к нам со всей страны едет.

Да, вот о чем забыл еще рассказать. Первое время работал в строительной бригаде. Маляров не хватало, вот меня и бросили туда. Не хотел вначале, а потом рассудил: может, работенка эта и не по мне, но лишнее ремесло за плечами не виснет. Немножко маляром поработал, в лесорубы подался. Потом к слесарному делу потянуло. Короче говоря, первое время метался, свою пристань искал.

Так вот, когда пришел в цех, первое, что бросилось в глаза, — это на столике у окна лежит конторская книга с потрепанными замасленными краями. А на картонной обложке надпись: «Вахтенный журнал». Представляете, вахта — термин нашенский, морской, и я никак не ожидал встретить его здесь, где море было, наверное, в непостижимо давние, доисторические времена. Но флотский термин бытует и в небольшом городке, затерявшемся среди дремучего леса. И сейчас у нас говорят не «пришел на смену», а «заступил на вахту», не «семь часов работаем», а «семичасовые вахты».

Таким все это близким и дорогим мне показалось. Верите, не мог отрешиться от ощущения, что завод действительно напоминает корабль с его приборами, механизмами и четким служебным ритмом. Да и люди у станков под стать бывалым морякам. Против них чувствую себя пока как матрос первого года службы. Но слесарное дело мне нравится...»

Море, корабль, вахты... Слова эти мелькают в каждом письме. И употребляет их Романцов обязательно по какому-то важному поводу, для сравнения, как бы подчеркивая ими убедительную достоверность рассказанного. Читаешь и веришь: действительно, годы флотской службы в памяти его на всю жизнь остались, потому что многое они ему дали, многому научили.