Друг моей юности - [78]

— Я придумала, как ты можешь мне компенсировать бойлер, — поддразнивая, сказала она. — Сделай мне газон! Когда его последний раз засевали? Он выглядит ужасно: весь зарос ясноткой. Я бы не отказалась от приличного газона. Я подумываю привести дом в порядок. Повесить бордовые ставни, чтобы скрасить эту серость. И еще я хочу большое окно в боковой стене. Мне так надоело смотреть на дом престарелых! Ох, Моррис, а ты знаешь, что они спилили все твои ореховые деревья? Выровняли двор и обнесли забором ручей!

На ней было длинное шуршащее платье павлиньей синевы. В ушах — серебряные диски со вставленными синими камнями. Волосы — жесткие и светлые, как сахарная вата. Плечи и руки — рыхлые, неровные; изо рта пахло виски. Ее духи, макияж, улыбка — все говорило Моррису о фальши, решимости и унынии. Она утратила интерес к своей любовной ране. Пала духом и не могла больше так жить. И в своем простом, ослепительном безумии потеряла его любовь.

— Если придешь на следующей неделе с семенами для газона и покажешь мне, как засевать, я тебе налью чего-нибудь, — сказала она. — Даже ужином угощу. Мне стыдно думать, что за все эти годы ты ни разу не сидел у меня за столом.

— Газон придется вспахать и начать все заново.

— Ну так вспаши! Можешь прийти в среду? Или этот вечер у тебя отведен на Рут-Энн Лезерби?

Она была пьяна. Она уронила голову Моррису на плечо, и твердый комок серьги впился ему через пиджак и рубашку в тело.

На следующей неделе Моррис послал одного из рабочих вспахать и засеять газон Матильды — забесплатно. Но рабочий скоро вернулся. По его словам, Матильда вышла и стала на него орать — велела убираться с ее земли, чего он вообще сюда приперся, она у себя на участке сама управится. Шуруй отсюда, сказала она ему.

«Шуруй отсюда». Моррис помнил, что это выражение употребляла его мать. И миссис Баттлер тоже — в те дни, когда была еще бодра и злобна. Миссис Бункер, миссис Карбункул. «Шуруй отсюда». «Дохлый Глаз».

После этого он некоторое время не виделся с Матильдой. Они не сталкивались на улицах города. Если у него были какие-то дела в здании суда, он посылал Рут-Энн. До него доходили слухи о переменах, и отнюдь не в смысле бордовых ставен или ремонта дома.

— «О, что за дивная краса», — неожиданно произносит Джоан по дороге домой. И как только они входят в квартиру, она бросается к книжному шкафу — тому самому, с застекленными дверцами. Моррис его не продал, хотя шкаф едва влез в квартиру по высоте. Джоан находит «Антологию английской поэзии», принадлежавшую матери.

— Первые строки, — говорит она, глядя в конец книги.

— Присядьте, пожалуйста, располагайтесь поудобнее. — Рут-Энн входит с ранневечерними коктейлями. Моррис получает виски с водой, а Джоан и Рут-Энн пьют белый ром с содовой. Их общая любовь к этому напитку стала шуткой, связью, в которой кроется надежда: обе женщины понимают, что им понадобится что-то общее.

Джоан, довольная, садится и пьет. Она ведет пальцем по странице вниз. «О что за, о что за…» — бормочет она.

— И грация, и стать! — Моррис удовлетворенно вздыхает. Эврика.

Нас учили быть особенными, думает Джоан без особых сожалений. Поэтические ярлычки, первый глоток спиртного, закатный свет октябрьского дня, — может быть, все это настраивает ее на мирный лад. Их учили особому, бережному отношению к себе — и в результате научили идти и хватать желаемое, будь то любовь или деньги. Но это ведь не совсем так? Моррис строго контролирует себя в любовных делах. Он очень воздержан. Сама Джоан точно так же относится к деньгам — в денежных делах она неловка и застенчива, словно девственница.

Однако в ее неожиданной радости — небольшая закавыка. Нужная строчка не находится.

— Ее здесь нет. Но как ее может не быть? Все мамины стихи были отсюда.

Джоан еще раз — деловито — отпивает из стакана и смотрит на страницу. Потом восклицает:

— Знаю! Знаю!

Еще секунда — и вот они, нужные строки. И она читает — игриво и с чувством:

О, что за дивная краса,

И грация, и стать!

Тебя послали небеса,

Роз Эйлмер, — Роз Матильда, — нам сиять.

Моррис снял очки. Он теперь это делает в присутствии Джоан. Может быть, при Рут-Энн он начал их снимать раньше. Он потирает шрам, словно тот чешется. Глаз — темный, покрытый серыми жилками. На него совсем не страшно смотреть. Покрытый рубцовой тканью, он безобиден, как слива или камушек.

— Вот, значит, как, — говорит Моррис. — Значит, я был прав.

Иначе

Джорджия как-то брала курс писательского мастерства, и преподаватель говорил ей: у вас слишком много всего. Слишком много всего происходит одновременно; и людей тоже слишком много. Подумайте, сказал он. Что самое главное? К чему вы хотите привлечь внимание читателя? Думайте.

Она в конце концов написала рассказ про то, как ее дедушка резал кур, и преподаватель, кажется, остался доволен. Сама Джорджия считала этот рассказ фальшивкой. Она составила длинный список всего, что выкинула из рассказа, и сдала этот список в качестве приложения. Преподаватель сказал, что она слишком многого требует от себя и от творческого процесса и что она его утомила.

Но курс прошел не совсем зря, потому что Джорджия и преподаватель в конце концов поселились вместе. Они до сих пор живут вместе — в Онтарио, на ферме. Они продают малину и держат небольшое издательство. Когда Джорджии удается наскрести денег, она едет в Ванкувер навестить сыновей. В этот осенний день, в субботу, она поехала на пароме в Викторию, где когда-то жила. Она отправилась в эту поездку под влиянием минутного порыва, которому не доверяла, и к середине дня, шагая по дорожке к роскошному каменному дому, куда когда-то ходила в гости к Майе, она полна дурных предчувствий.