Друг и лейтенант Робина Гуда - [80]

последней. Что ж, я почти научился не думать о мире, в котором родился и вырос, значит, смогу научиться не думать о Катарине. Это будет потрудней, чем выучиться стрелять из лука, но когда меня выносило на легкие и прямые пути?

— Если ты не собираешься в Аннеслей, тогда пойдем со мной в Йоркшир, в Локсли, — предложил Робин Гуд.

— Что? — я стер с лица капли дождя. — Ты хочешь, чтобы я зазимовал у тебя? Но что скажет твоя мать?

— Я не знаю даже, что она скажет при виде меня, а ты хочешь узнать, что будет, когда ты стукнешься башкой о ее притолоку! — засмеялся Робин. Его тон был самым беззаботным, но почему-то он отвернулся и пониже опустил капюшон на лицо. — Может, нас обоих не пустят и на порог. Но с такими деньгами мы всегда найдем где перезимовать, верно?

— Что верно, то верно, — кивнул я. — Ладно, договорились. Когда уходим?

Зима ударила внезапно, покрыв пожухлую траву серебристым налетом изморози. На коре Великого Дуба тоже поблескивал иней, и Дикон заботливо стер его рукавом с нижней ветки, прежде чем высыпать на обычное место хлебные крошки для белок и птиц. Последнее подношение обитателям Шервуда, которым предстояло здесь зазимовать.

Все аутло уже готовы были двинуться в дорогу; и те, чей путь лежал в деревню всего за пять миль отсюда, и те, кто уходил в другое графство, — все мы прощались с Шервудом до весны.

—  Да хранит вас Господь, братия мои, — срывающимся басом проговорил монах Тук, обряженный в новую теплую рясу. — Да увижу я вас всех весной в полном здравии!

Фриар крепко обнял Локсли, потом меня, потом заставил жалобно задребезжать арфу Аллана... Аллан всхлипнул, обнимая в ответ своего соперника по музыкальному искусству. Дикон Барсук часто-часто крестил нас и бормотал, чтобы мы были осторожны, богохульник Дик Бентли несказанно меня удивил, вдруг крепко облапив и дружески стукнув по спине:

—  Увидимся весной, Джон... Робин... Кеннет...Когда были сказаны все прощальные слова, мы в последний раз посмотрели на могучий дуб, дававший нам тень в жаркие дни, защищавший от дождя в прохладные, служивший нам и спальней, и дозорной вышкой, и кладовой. Весь Шервуд был для вольных стрелков родным домом, но английский дом обязательно должен иметь очаг, и наш очаг хранил этот лесной великан.

Бывай до весны, приятель!

Милостью судьбы, которая нас хранит, мы обязательно увидим тебя снова в наряде из свежей зеленой листвы, а пока пусть жители Ноттингемшира длинными зимними вечерами рассказывают истории о приключениях вольных стрелков. Можно дать на отсечение волчью голову — когда мы вернемся, баллад и историй прибудет!

Глава двадцать восьмая

Подходит к виселице Вилл,

Врагами окружен.

И тут из ближнего куста

Встает Малютка Джон.

«Я вижу, Вилл собрался в рай,

Меня не захватив!

Уж это другу не к лицу,

Не правда ли, шериф?»

Клянусь душой, — сказал шериф, —

Верзила мне знаком,

И я его в свою тюрьму

Отправлю прямиком!»

Но, разом к Виллу подскочив,

Рассек веревки Джон,

И у кого-то острый меч

Он вырвал из ножон.

Плечом к плечу, спиной к спине

Рубились Джон и Вилл,

А в это время Робин Гуд

На помощь к ним спешил.

«Робин Гуд освобождает Вилла Статли» (перевод Игн. Ивановского)

МАРТ, ГОД 1194

ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА

Это было чистой воды невезением, вроде того, как вместе с медовухой иногда случается проглотить пчелу. А ведь день начался так отменно: за отличной ночью последовало восхитительное утро, когда ревнивый кожевник вломился в дом вдовы Хоуп, угрожая убить бродягу, которому она дала приют.

Что может быть лучше драки рано поутру? После нее даже самая жидкая гороховая похлебка охотнее лезет в глотку. Жаль только, что все закончилось слишком быстро, — кожевник оказался грозным лишь на словах. Вылетев в дверь спиной вперед, он прилег во дворе, тихий и молчаливый, а вдова наградила победителя от всех щедрот своей нежной души, крепкого тела и далеко не пустых кладовых. Вилл даже подумал — не остаться ли здесь еще на одну ночь? Но ограничился тем, что умял половину окорока и две миски бобов под чесночным соусом, прежде чем проститься со всхлипывающей хозяйкой и начавшим понемногу шевелиться кожевником и двинуться дальше на юг.

В питейном доме следующей деревушки подавали отличный эль — редкость по нынешним временам, — поэтому Вилл задержался здесь до полудня. Правда, каша там была дрянная, и Вилл без сожаления надел горшок овсянки на голову норману, ввалившемуся в питейный дом и с ходу прижавшему в углу перепуганную служанку. Здешние мужики словно только и ждали этого сигнала. Норманского подонка отходили на славу, все, что от него осталось, забросили на коня, и мальчишки погнали коня по дороге палками и камнями.

Вилл сполоснул руки в бочке с дождевой водой и в самом расчудесном настроении отправился дальше. Он уже подходил к Ретфорду, когда коварная судьба подсунула ему в медовуху пчелу.

Несколько знакомых вилланов, заравнивавших яму на дороге, при виде него сперва принялись креститься, а потом накинулись с расспросами. Из этих расспросов Вилл узнал, что он еще зимой был повешен сразу в двух местах — в Ноттингеме и в Ньюарке, что на виселице погиб и Кеннет Беспалый, а про Робина Гуда вообще нет ни слуху ни духу. Йоркширец как ушел осенью из Ноттингемшира, так и не возвращался, поговаривают, что его тоже вздернули, и вообще — скоро наступит конец света! Король Ричард принес присягу германскому императору, признав Англию леном империи, — если уж это не начало конца света, тогда чего тебе еще надо? Мало нам было французов, гасконцев, фламандцев, шастающих везде и всюду, как у себя дома, мало мытарей и людей принца Джона, вымогающих у честных людей последний фартинг, мало шерифских наемников и бандитов — так теперь прибавятся еще германцы! Ежели раньше хоть Робин Гуд не давал негодяям житья, то теперь на небе вовсе не останется ни просвета. А король Ричард, запродав нас германцам, видно, решил совсем не возвращаться в Англию, — может, отправился драться с французским королем, а может, обратно с сарацинами или еще с кем, да только в Англии он так и не появился, а шериф вместо того, чтобы разделаться с бандитами, от которых честным людям нету житья, любезничает с принцем Джоном, что ни день, то у них пирушка или охота — да и то сказать, что ж теперь не охотиться в Шервуде, раз там больше нет вольных стрелков и никто не всадит в тебя стрелу, как всадили когда-то в окаянного сынка Вильгельма Бастарда[47]...