Дробь - [9]

Выходит, что, скажем, маньяк–убийца, педофил, садист и прочие деструктивные с точки зрения общества личности, попадут в свой персональный Рай после смерти, где смогут безнаказанно насиловать и убивать, разрушать и уничтожать, получая от этого удовольствия, высвобождая свои желания и удовлетворяя свои похоти. А значит, никакого возмездия за совершенное зло не будет. Лишь сам преступник может наказать себя, к примеру, чувством вины, преследовавшим его в течение жизни. А если наш персонаж есть абсолютно аморальная личность, не знавшая чувства вины, а лишь получавшая неимоверное удовольствие от творимого бесчинства – такой персонаж свой Нагльфар построит из ногтей своих жертв и, с превеликим удовольствием, будет странствовать на нем в своей загробной жизни среди чужих страданий. Раз человек – сам себе демиург, следовательно, он сам себе и судья, а если он посчитает, что вины в его поступках нет, то и наказания он себе не назначит.

Тут у меня возникла еще одна мысль: если, скажем, убийца убивает маленького ребенка, значит, он преждевременно отправляет его в мир забвения, а, следовательно, ребенок попадет в сюрреальный, невинный мир, сотканный из детских представлений, детских желаний, детских грез. Такой мир, несомненно, станет Раем – вечное наивное детство (если не считать предсмертной агонии). Получается, что этот персонаж становится благодетелем, он освобождает ребенка от очерствления, огрубения, взросления. В то же время педофил, изнасиловавший и оставивший в живых маленького ребенка, обрекает его на глубокую психическую травму, а значит и сюрреальный мир его будет попран и изуродован. Получается, этот персонаж становится злодеем, причем не столько потому, что изнасиловал ребенка, а потому, что оставил его в живых. Можно сделать вывод, что убийство, исходя из данной логики, не грех, убийство может стать и актом благодетеля, все зависит лишь от самого убийцы, от того насколько гуманно он расправится с жертвой. Выходит и убийство может быть гуманным, а насильник может быть назван гуманным и даже благодетельным.

Если следовать этой идее до конца, выходит, что и понятий греховности и благодетели весьма размыты и субъективны. Человек – сам творец, а значит, он сам определяет границы добра и зла. И выходит, что общество, своими нормами и моралями, законами и традициями, правилами и запретами лишь вводит человека в состояние страха, долга, вины, заставляет его прятать, скрывать, переосмысливать, перефразировать, вуалировать свои истинные побуждения и желания, заставляет его подстраиваться под общепринятые ценности, выдумывать себе чужие мечты, стремиться к чужим перспективам и проживать чужую жизнь. А это все в итоге ведет к череде деструктивных стрессов и мощным внутриличностным конфликтам, что, в конце концов, разрушает, уродует, деформирует ту вечность, тот загробный мир, который мы должны создать в течение жизни. Ведь, исходя из этой мысли, весь смысл нашей реальной жизни лишь в том, чтобы создать такой внутренний мир, в котором мы бы смогли комфортно провести вечность.

Я понимаю, что тут огромное количество спорных моментов, над которыми можно размышлять и размышлять, я понимаю, что это все попахивает субъективным идеализмом, а местами прямо даже сквозит солипсизмом, я понимаю, что я не изобретаю велосипед и я не первый изложил подобные мысли, но, все же, я пришел к этому сам, я нашел в этом огромное количество пищи для размышлений, возможно где–то ошибочных. Эти мысли могут мотивировать человека к проживанию своей собственной жизни, а не чужой, к самоактуализации, самокопанию, к более глубокому пониманию себя и своих желаний. Кого–то это может привести к гедонизму, а кого–то к самосовершенствованию, одних это может навести на мысль о безнаказанности, а кого–то толкнуть на путь альтруизма. По сути это не важно, главное, что эти мысли могут заставить человека сдвинуться с места и начать жить так, как бы он этого хотел, пускай даже для своего субъективного счастья ему потребуется творить не самые благочестивые вещи, идти в разрез с нормами морали и правилами, установленными в обществе. И даже так: исходя из вышеизложенной логики, следовало бы и общественные законы и морали пересмотреть. Быть может, это просто было порождением очередного гашишно–гликодинового трипа, которое внезапно для себя было обнаружено в тот момент в моей голове или это просто было оправданием для моих собственных асоциальных желаний (второй вариант более вероятен).

Тем временем, моя родная альма–матер появилась в поле зрения. Провинциальный университет рассекал небеса своими пятью этажами, словно Барад–дур, разве что ока Саурона недоставало. Проскочив с десяток ступеней, я оказался на крыльце, забитом курящими студентами и преподавателями, облако смога окутывало центральный вход в цитадель знаний.

Я выгреб из карманов все автобусные билетики и сбросил в ближайшую урну, тем самым обозначив новую ступень в своем восхождении к свободе. Я очистил карманы от мусора, словно Тристан Тцара, разрушающий выдвижные ящики сознания.

Внутри меня встретила волна университетской вони: букет из запахов студенческого тунеядства, смрада научных степеней и докторских званий, тяжелый дух бесполезных знаний пропитывал каждый квадратный микрометр этих коридоров. А кафедра была просто насквозь пропитана духом бюрократии: маленькие столики для каждого преподавателя — все это напоминало загоны для одомашненного скота. Загоны для элитного скота, ученного скота, скота который должен обучать еще не зрелое, неопытное поголовье диковатых молодых зверят, обучать правилам интеллигентного, элитного, образованного скота. Скотобаза, инкубатор будущей прослойки дешевых, плохо квалифицированных специалистов и элитарных, высокооплачиваемых бездарей.