Древо жизни - [30]

Вдоль окон располагались четыре «укромных уголка», козетки и удобные кресла, стоявшие вокруг невысоких столиков, так и манили … нет, не к приятной беседе, а к пристальному изучению, потому что все они носили следы состоявшихся намедни бесед. В простенках между окон стояли горки, взломанные и частично опустошенные.

Я отложил их осмотр на потом, продолжая медленно продвигаться вперед по кабинету и зажигая все новые лампы, попадавшиеся по пути. Моя предосторожность была вознаграждена. Я обратил внимание, что на прекрасном, недавно натертом паркете, устилавшем пол, имеется изрядное, в сажень, пятно, которое блестит не так, как остальной пол. Пятно пересекали цепочки неясных следов, обрывавшихся на краях. Было очевидно, что преступники что-то затерли, а потом в спешке прошлись по еще влажному полу.

В двух шагах от пятна высилась гора из книг, около двух аршин высотой. Книги были выброшены из ближайших к столу полок. Многие были раскрыты, я нарочно наклонился посмотреть — сплошь что-то священное, жития святых, всякие «Толкования» и «Рассуждения», история и та священная или наша, столь же древняя.

— Рука сама тянется к спичкам, — усмехнулся один из следователей, молодой еще человек.

Я строго посмотрел на него, но внутренне согласился с замечанием. Вполне возможно, что преступники, желая скрыть следы, намеревались устроить пожар, но что-то им помешало. Впрочем, не менее вероятно было и то, что они что-то искали среди книг, перелистывая их и отбрасывая в сторону, и судя по тому, что разорены были лишь несколько полок, их поиски увенчались успехом.

Еще несколько шагов вперед. Вот и распахнутое окно. Я удовлетворенно кивнул — с краю на подоконнике, один возле другого, виднелись два отпечатка грязных сапог. Я как будто въяве увидел картину: первый преступник, воровато оглядываясь, цепляется за раму, подтягивается на руках, закидывает правую ногу на подоконник и бесшумно спрыгивает на пол, за ним тем же путем следует его сообщник.

Так мы дошли до дальней стены кабинета, и я смог ближе рассмотреть несчастного князя Ш. Это был сравнительно молодой, лет тридцати пяти, мужчина могучего телосложения. Бритая голова и длинная курчавая борода придавали ему вид кавказского абрека, эдакого Шамиля, но черты лица были тонки и благородны, особенно нос, с заметной горбинкой. На левой стороне груди имелась колотая рана, нанесенная, судя по всему, ножом, но крови было совсем немного, как и на руках и ступнях, пробитых металлическими костылями.

Кровь оказалась совсем в другом месте. На полу, почти у самых ног распятого, стоял старинный серебряный потир, в котором было где-то полкружки еще не свернувшейся крови. Оставалось только сетовать на несовершенство современной науки, которая не может надежно определить, принадлежит ли эта кровь убитому человеку, и вообще человечья ли она.

Еще меня поразил какой-то хорошо знакомый, но неуместный здесь запах, явственный, несмотря на распахнутое окно. Наконец, я сообразил, что это деготь, нашел и его источник — надпись над головой князя. Это могло иметь какой-то потаенный смысл, но могло и просто свидетельствовать о том, что у убийц не оказалось черной краски под рукой, это в свою очередь указывало на то, что они действовали в спешке и, возможно, без заранее намеченного плана. Эти мысли могли далеко увести меня, и я поспешил их отставить, конечно, на время.

Я послал одного из следователей за клещами. Когда он вернулся, мы с большим трудом выдернули костыли из стены и опустили тело на пол.

— Он ваш, — коротко сказал я врачу.

После проведенной операции я препроводил товарища прокурора к дверям и усадил на стул, чтобы ему было удобно заниматься привычным делом — надзирать. Следователям я поручил левую половину кабинета, призвав их обратить особое внимание на содержимое ящиков бюро и письменного стола, сам же направился к «укромным уголкам».

На столике первого стояла тарелочка с пресными хлебцами, тонкими как просвирки, и два стакана зеленого венецианского стекла, наполовину наполненные бесцветной жидкостью. Понюхал — вода водой!

На столике второго стоял точно такой же стакан, так же наполовину опорожненный, напротив, на блюдце — красивая чашка тонкого кузнецовского фарфора с остатками кофе, посередине — тарелочка с бисквитами с двумя пустыми местами со стороны чашки, рядом с блюдцем лежали несколько бисквитных крошек.

На третьем: привычный уже стакан, напротив — стакан в тяжелом серебряном подстаканнике с остатками черного чая, рядом со стаканом — хрустальная пепельница, на которой рядком лежали четыре искуренные папиросы с необычайно длинными мундштуками.

Лишь четвертый стол нарушал единообразие — две опорожненные бутылки дорогого французского коньяку и три хрустальных фужера. Пили, по-видимому, в спешке, проливая драгоценную влагу, потому что на столе остались кружки от ножек бокалов. Вот только кружки были двух разных размеров. Я отметил этот странный факт.

Горки носили следы умелого взлома и бестолкового грабежа. Коллекция древних монет и медалей, представляющая, несомненно, огромную ценность, осталась нетронутой. То же относится и к коллекции небольших статуэток из нефрита, мне как-то довелось вернуть похожие, но поменее числом и размером, графу Строганову, сумма оценки была впечатляющей.