Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло - [58]
Сегодня только методом исключения можно определить, что имел в виду древнерусский автор, говоря, например, о добром друге: нужный человек? красивый мужчина? хороший человек? добрый человек? Это зависит от смысла целого, хотя форма единственного числа указывает, что в данном случае вряд ли можно предполагать значение «полезности»; форма мужского рода свидетельствует о том, что нет и значения «красивости», а все сочетание целиком (добрый друг — в отличие от добрый человек) наталкивает на мысль, что перед нами сообщение о «хорошем друге». То же относится и к сочетаниям прилагательного добрый с отвлеченными существительными типа законъ, любовь или жизнь, самый смысл которых не допускал варьирования грамматических форм: нет ни множественного числа, ни сочетания с другим грамматическим родом, ни точного значения слова. Любовь всегда прекрасное чувство — и, следовательно, красива, но именно это качество и делает ее отнесенность к «хорошести» постоянным признаком любви, свойством любви, неотъемлемым ее достоинством.
Из всех примеров и рассуждений мы извлекаем важный вывод: постоянное развитие первосмысла древнего корня добр- связано с отталкиванием его co-значений от противоположной по идее, но равнозначной по смыслу категории Благо. Добро стремится к Благу, решительно отклоняя все случайные признаки своего про-явления, и поскольку в новой, христианской по существу культуре стало оно во-площени-ем Блага, оно и снимало с себя последовательно все признаки поверхностного свойства: указание на пользу, на внешнюю приглядность, на качественность своеобразия, на подобие Благу (но еще далеко не Благо) — и воспаряет в отвлеченном значения и всеобщей положительной ценности. Это такая же духовная сущность, как и само Благо, но только в земном ее обличии. Добро.
Развитие смысла, явленное в множественности значений и связанных с ними словесных форм, есть усиление степеней отвлеченности — от пользы через красоту и добротность к невещественной энергии доброты. Так в XVII в. на место добро́ты (сохраняет все оттенки старых значений) приходит слово доброта́, с иным ударением, которое характерно для слов с отвлеченно собирательным смыслом. Это-то слово и стало выражать выработанное сознанием понятие о добром, добре и всяческой доброте. «Доброта» — отзывчивость, душевное расположение к людям, стремление делать добро и избегать зла. Это — чисто земное чувство, рожденное в человеческом обществе, среди людей и в миру, но под явным давлением со стороны идеи, которая воплощена и развита в столь же древнем корне благ-.
Важно отметить две особенности в развитии понятия о «доброте». Отвлеченность душевного чувства соотносится с русским разговорным словом доброта, а не с книжным добрость и не со словом благость (слово благота в разговорном языке невозможно). До сих пор проявления душевной доброты совмещены с представлением о красоте человеческой души. Напротив, то, что прежде представало как высокое, недоступное человеку Благо, превратилось в свою противоположность, потому что земные блага́ столь же вещны и низменны, как и всякое неуемное добро, накопленное без разбора.
Таково народное отношение к доброте и к добру. Низменность вещного мира и отвлеченность утраченного идеала о Благе сошлись в общей противоположности к простым проявлениям человеческой доброты.
Добрый человек не тот, кто умеет делать добро, а тот, кто не умеет делать зла.
Василий Ключевский
Удивительной особенностью древнерусских текстов является распространение сложных слов с первой частью благо-, добро-, зло-. Конечно, когда-то они появились под влиянием греческих слов, но впоследствии все чаще стали воссоздавать по этому принципу свои собственные, по каким-то причинам важные, слова. Достаточно напомнить, что и благо- и добро- одинаково передают
греч. ευ, а зло - κακός ‘плохой, дурной, жалкий’, даже ‘несчастный’ и только после всего этого ‘злой, порочный, подлый’. Смысловое различие между благом и добром, как мы видим, у славян свое, благоприобретенное, а противопоставление между ευ- и κακός для славян вообще оказалось несущественным. Славянское краткое прилагательное (оно же и существительное) одновременно и наречие (добръ), и даже частица (добро!). Смысловой синкретизм славянского корня удачно соединял в себе все возможные в употреблении грамматические формы, и поэтому, видимо, с самого начала такой корень стал восприниматься как обобщающая по значению «приставка» к слову: благо-нравие, добро-нравие, зло-нравие. Освоив принцип образования новых слов самого общего значения (логического рода — лексически гиперонима), славянский язык тут же использовал его для собственных целей. Освоить же принцип было нетрудно. У славян издавна существовало удвоение корней, помогавшее создать гипероним: честь и слава, например, или с помощью глагола — стрѣмиглавъ и прочие.
Интересно, что как раз в старославянских текстах подобных образований не очень много (всего 74 слова), причем в основном они связаны с корнем благо-, все — высокого стиля: благоволение, благодѣяние, благоизволение, благородие, благосръдие,
