Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло - [54]
Конечно, и позже внутренний смысл самих слов определял еще социальные предпочтения и пристрастия. Важно, например, что благо всегда выражает беспредельность высокого качества, а добро — действие и дело; следовательно, мних устремлен к благу, а рядовой крестьянин творит добро. Добро и зло язычниками славянами понимались как две самостоятельные, независимые, но противоположные силы, управлявшие человеческой волею: но если добро — это дело, а зло — борьба, то в средневековом обществе только они и могли стать единственным источником блага и благ. По-видимому, подобной равноценностью добра и зла в глазах славян объяснялись и некоторые особенности их религиозных представлений, в частности, богомильство, «поклонение бесом» и др., т. е. боязливо-уважительное отношение и к темной стороне бытия, воплощенной в злом божестве.
Все остальные признаки добра и зла, второстепенные атрибуты, по которым их и различали, уже несоединимы в общем, родовом понятии, и они расходятся в разные стороны.
Например, для Древней Руси добръ и лѣпъ почти синонимы (Филин 1949, с. 222-224); следовательно, добро всегда понимается как красота. «Жены нелѣпыя» Владимира Мономаха не просто безобразные женщины, они еще и недобрые — колдуньи и ведьмы. Зло, напротив, с красотою никак не связано, оно безразлично к признаку красного или лѣпого, но зато чувствительно в отношении к необходимо нужному. Зло как признак блага и кружится в гранях полезного, злом пользуются только тогда, когда без него не обойтись, когда оно жизненно необходимо: «нужею бысть зло»...
Благо же — всегда истина, ибо определяется волей небес.
Таково моральное обоснование цельности и законченности отвлеченных степеней блага. Благо > добро > зло, т. е. истина > красота > польза, или, в понятиях действия: состояние > действие > борьба. По внутренним своим признакам эти степени блага, добра и зла слишком конкретны в своих проявлениях, они материализованы в десятках самых различных признаков, которые связаны с той или иной степенью блага. Именно поэтому каждая из них столь многолика, многоцветна и многозначна, подчас ускользает от внимания современного наблюдателя, заменяясь другою, подобной ей, но совсем иной по качеству. Однако именно так и понимает наши абстракции древний русич, только таким и предстает цепочка категориальных переходов в образно-символическом его мышлении.
В ее основе — языческая противоположность добра и зла, которая осложнена новой степенью — благом. Законченной мысли о данной модели, описанной здесь, в Древней Руси еще нет; это всего лишь цель, которой нужно достичь. Многочисленные признаки родовых категорий «блага», заложенные в значениях славянских слов, еще воплощают благо, добро и зло как частности жития.
В особенности завидную роль играют добрые люди в русском мире, потому что и в самом деле без добрых людей невозможно жить на свете.
Михаил Салтыков-Щедрин
Итак, «добро» и «благо» в отвлеченном смысле понимались по чти как равнозначные ценности, но в конкретном смысле уже намечалось некоторое расхождение: благо предстает в ореоле красоты, тогда как добро — это польза.
Впоследствии, когда, по обычаю, потребовалось «развернуть» семантический синкретизм слова добро, выделить из сложного его состава некоторые значения, особенно выразительные для данного контекста, древние книжники сопрягали слова добро и добрый со многими близкозначными словами. Особенно важно это было при переводе греческих слов, потому что их многозначность также требовала уточнений, да и писцы постоянно уточняли свое представление о том, что за «добро» они имеют в виду. Так в «Житии Василия Нового» и в «Пандектах» появляются удвоения слов на месте какого-то одного греческого: «добрый и духовный», «добрый и правый» (это сочетание любил и Кирилл Туровский), «доброе и полезное», «добра и люба ему», «добръ и крѣпокъ», «добръ и лѣпъ»... Необходимое развертывание смысла всегда целенаправленно, выражаются духовность, праведность, полезность, сила или красота, которые привлекают к себе человека (люба); положительные свойства вещного мира конкретизируются в общем — как «добро», да и само добро всегда конкретнее блага, потому что явлено вещно.
Теперь мы можем проследить последовательность развертывания идеи «добра» и представлений о нем в Древней Руси.
В языческом мире славян добрый — полезный, необходимый, потому что по-доб-ен (нужен) в у-доб-ное время. Вступив в отношение к «благу», которое стало как бы мерилом всякого, в том числе и земного, «добра», под влиянием многозначности соответствующих греческих слов, слово добро сужает свой смысл до выражения внешнего блага, становится просто «красивым», ладным, добротным. Другими словами, добро соответствует небесному Благу как овеществленное «благо», для которого внешний признак явленности и есть то единственное, что отличает его от сущности Блага.
