Древняя Греция - [8]

Скиптром его избивал и ругал оскорбительной речью:

«Смолкни, несчастный! Садись-ка и слушай, что скажут другие,

Те, что получше тебя! Не воинствен ты сам, малосилен,

И не имел никогда ни в войне, ни в совете значенья».

Если же в толпе спешащих воинов Одиссей встречал вождя или знатного человека, он старался мягкой речью убедить его вернуть своих воинов в собрание:

Что приключилось с тобой? Не тебе бы как трусу пугаться!

Сядь же на место и сам, усади и других из народа.

Что на уме у Атрида, сказать ты, наверно, не можешь.

Вас он сейчас испытует и скоро, пожалуй, накажет.

Эти слова вселили тревогу в сердца вождей. Все они боялись Агамемнона и только сейчас поняли, что притворная речь вождя была лишь испытанием. Он хотел выявить тех, кто подбивал войско бежать от Трои, опозорить их перед лицом собрания, сурово наказать и таким образом укрепить дух воинов перед предстоящим решительным сражением. Увещания Одиссея и жезл оказали свое действие. Воины вернулись от кораблей. Скоро все снова собрались ил площади и водворилась тишина. Только в одном месте продолжался шум. Это шумел и кричал простой воин Терсит…

Аэд отложил кифару и отпил из чаши золотистого вина. Гости из дальних углов пиршественного зала пересели поближе к певцу. Имя Терсита было известно всем. Аэды часто пели об этом воине, который осмеливался перечить басилеям, обличая перед народом их жадность. Его насмешливые слова нередко повторял простой народ, и за это басилеи ненавидели Терсита еще больше.

Все теперь ждали, как слепой певец изобразит этого врага басилеев.

Аэд взял кифару и запел. Чтобы угодить своим слушателям, он изображал Терсита необычайным уродом:

Самый он был безобразный из всех, кто пришел к Илиону:

Был косой, хромоногий, сходились горбатые сзади

Плечи на узкой груди. Голова у него поднималась

Вверх острием и была только редким усеяна пухом.

Последние слова были покрыты громким хохотом. Среди здоровых и сильных гостей образ Терсита казался особенно смешным.

Но когда аэд перешел к речи Терсита, часть гостей, сидевших на левой нижней половине стола, перестала смеяться. Послышались даже сдержанные, одобрительные возгласы… «Чем ты опять недоволен, Атрид, и чего ты желаешь?» — спрашивал Терсит Агамемнона:

— Золота ль хочешь еще, чтоб его кто-нибудь из троянских

Конников вынес тебе для выкупа сына, который

Связанным был бы, иль мной приведен, иль другим из ахейцев?

«Вот и я тоже, — забывшись, громко произнес лохматый, бедно одетый человек, сидевший на нижнем конце стола, — привел локрийского вождя на ремне в наш лагерь. Все их племя собирало золото для его выкупа. А много ли я получил?»

Но он внезапно замолчал, когда заметил устремленный на него грозный взгляд хозяина дома…

А речь Терсита, о которой пел аэд, становилась все дерзостней. Терсит призывал народ покинуть Агамемнона и вернуться домой:

— Слабые, жалкие трусы! Ахеянки вы, не ахейцы!

Едем обратно домой на судах! А ему предоставим

Здесь же добычу свою переваривать! Пусть он увидит,

Есть ли какая-нибудь и от нас ему помощь, иль нету.

Голос аэда звучал грозно и громко. Словно невидимая стена разделила гостей: верхний конец стола во главе с хозяином дома мрачно молчал, на нижнем шептались, у многих разгорелись глаза. Аэд почувствовал, что пора ослабить впечатление, произведенное речью Терсита. Он стал рассказывать, как против Терсита выступил хитроумный вождь Одиссей, которого за его ум ценили больше других ахейских вождей:

— Глупый болтун ты, Терсит, хоть и громко кричишь на собраньях!

Смолкни, не смей здесь один нападать на царей скиптроносных.

Одиссей напомнил собранию, что во время войны твердая власть единого начальника необходима:

— Царствовать все сообща никогда мы, ахейцы, не будем,

Нет в многовластии блага, да будет единый властитель!

Обращаясь к Терситу, он закричал:

«Брось-ка ты лучше трепать языком про царей на собраньях,

Их поносить всенародно и день ожидать возвращенья…»

— Молвил и скиптром его по спине и плечам он ударил.

«Странное доказательство своей правоты, — пробормотал тот гость, который прежде вспоминал, как он захватил в плен локрийского вождя, — дубиной можно доказать все, что угодно». Певец и сам чувствовал, что посрамление Терсита вышло неполным. Боясь разгневать знатных слушателей, он всячески старался теперь показать представителя народа жалким и смешным трусом:

Сжался Терсит, по щекам покатились обильные слезы;

Вздулся кровавый синяк полосой на спине от удара

Царского скиптра златого, и сел он на место в испуге,

Скорчась от боли и тупо смотря, утирал себе слезы,

Весело все рассмеялись над ним…

Образ воина в латах, утирающего слезы кулаками, казался действительно смешным. Знатные гости громко захохотали, послышались крики одобрения. Хозяин сам налил огромный дорогой кубок лучшего вина и послал его аэду.

Когда пир был окончен, гость, сидевший на нижнем конце стола, взялся проводить певца в отведенное ему для ночлега место. Перед дверью слепец споткнулся о собаку. «Осторожнее, не упади, — сказал аэду спутник, поддерживая его за локоть, — ты и так сегодня достаточно замарал себя, угождая басилеям и стараясь опорочить честного Терсита. Дар песен ведь дан тебе от богов, чтобы радовать людей, славить красоту и правду».