Древний Китай. Том 2: Период Чуньцю (VIII-V вв. до н.э.) - [249]

В этом нет ничего удивительного. Составители текстов, о чем уже немало было сказано, находились на службе у правителей и в силу своего служебного положения были заинтересованы в укреплении власти центра и преодолении феномена децентрализации. Этот их интерес был — наряду с аналогичным стремлением их хозяев, особенно сына Неба, — важным стимулом для написания тех глав второго слоя «Шуцзина», о которых уже было подробно рассказано. Поэтому явный акцент на принцип этического детерминизма и стремление реформаторов создать упорядоченную администрацию и гармоничное общество сами по себе понятны. Вопрос лишь в том, насколько описываемые реформы адекватны тому, что было на самом деле. Иными словами, не выдавали ли авторы источников желаемое за действительное? Отвечали ли реформы — как они представлены в текстах — потребностям централизации структуры, в рамках которой они осуществлялись? И если да, то насколько?

Обратим внимание сначала на первый вопрос. Оперируя косвенными данными и опираясь на социологический стандарт здравого смысла, найти ответ на него вообще-то вполне возможно. Так, например, тот самый принцип этического детерминанта, который был отмечен и даже вынесен за скобки всего изложения материала о реформах как некая константа, явно был реальностью, а не неким фантомом, вписанным в тексты задним числом. Уже не раз упоминалось о том, что драматическая противоречивость ситуации заключалась в разрыве между генеральным принципом этической нормы (включая аристократическую этику во всех ее проявлениях, в том числе и то, как она была позже описана в трактатах типа «Или») и политическими страстями борьбы за власть. Страсти то и дело одолевали норму, и это стоит признать нормальным, ибо жизнь есть жизнь и страсти в ней практически всегда играют очень важную роль — по меньшей мере до тех пор, пока общество не окажется в состоянии строго обуздать их жесткими обручами четко формализованной и обычно религиозно санкционированной этической нормы.

Общество времен Чуньцю шло к этому состоянию, которое позже нашло свое блистательное воплощение в имперском ханьбком конфуцианстве, ставшем на тысячелетия государственной идеологией Поднебесной. Но только шло. Оно, как о том не раз было уже сказано, находилось в состоянии становления и соответственно изменений. И потому нет ничего удивительного в том, что страсти в нем еще доминировали. А так как любые страсти, и в первую очередь те, что разгораются вокруг желанного трона, деструктивны и для общества, и для государства, то нет ничего удивительного в том, что все имевшие власть и заполучившие ее всегда стремились к их ограничению.

Это означает, что любой из стоявших у рычагов власти был за ее укрепление и тем самым за преодоление децентрализации. Здесь практически нет и не может быть исключений. Даже ситуация в Лy косвенно подтверждает именно это. Проанализируем ее с точки зрения только что сформулированного постулата.

Три могущественных и близкородственных клана из дома Хуань-гуна разделили между собой царство. Но правитель (пусть марионетка) остался на троне и формально признан как сыном Неба, так и всеми чжухоу. Больше того, за него склонны вступиться в Цзинь, этом сильнейшем из государств, призванном следить за порядком в Поднебесной. Естественно, что трем кланам приходилось лавировать. Их сила — в единстве и взаимовыручке, что было наглядно продемонстрировано в критический момент неудавшейся попытки луского Чжао-гуна вернуть себе власть. Можно предположить, что в чуть иначе складывавшейся ситуации могущественный клан Цзи, представители которого фактически управляли царством, сумел бы избавиться от соперников (даже и родственных ему — родство в таких случаях, как было многократно доказано политической практикой времен Чуньцю, значения не имеет) и занять трон. И нет сомнений, что он в этом случае тоже действовал бы в пользу центростремительных тенденций. Но добиться этого он не мог и потому вынужден был делить власть с другими кланами, т. е. действовать вроде бы деструктивно, поддерживая тенденцию раздробленности. Однако если обратить внимание на действия этого клана (в 562 г. были созданы три вроде бы равные армии, а в 537 г. были созданы лишь две, из которых одна была у Цзи, а другая — у двух кланов, Мэн и Шу), то трудно не увидеть, что клан Цзи делал все что мог в сложившейся ситуации, чтобы способствовать укреплению власти центра — в данном случае своей власти.

Практически сказанное означает, что все властители, обладавшие реальной силой (включая и нелегитимных, типа луского клана Цзи), стремились к укреплению власти центра, но не к феодальной децентрализации. А это позволяет полагать, что и описания реформ в наших текстах — даже учитывая возможные нарочитые акценты — соответствуют реальности. Можно сказать и больше. Если и предпринимались в уделах попытки реформ, направленных на усиление децентрализации государства и укрепление данного удела, то они скорее всего игнорировались составителями текстов как нечто маловажное и, главное, идущее против уже практически всеми осознанной желанной социально-этической и социально-политической нормы. Уделы, разумеется, укреплялись и в некоторых случаях, как в Цзинь в конце периода Чуньцю, становились государствами в государстве. Но рассказа о механизме этого укрепления, равно как и повествований о соответствующих реформах, в текстах нет. Есть лишь краткая хроника событий.