Древнерусская литература. Библиотека русской классики. Том 1 - [267]

Зри, не страдал ли Еремей ради меня, паче же ради Христа? Внимай, паки на первое возвратимся. Поехали на войну[416]. Жаль мне стало Еремея! Стал Владыке докучать, чтоб ево пощадил. Ждали их, и не бывали на срок. А в те поры Пашков меня к себе и на глаза не пускал. Бо един от дней учредил застенок и огонь росклал — хочет меня пытать. Я, сведав, ко исходу души и молитвы проговорил: ведаю стряпанье ево: после огня-тово мало у него живут. А сам жду по себя и сидя жене плачющеи и детям говорю: «Воля Господня да будет! А ще живем — Господеви живем, аще умираем — Господеви умираем». А се и бегут по меня два палача. Чюдно! Еремей сам-друг дорошкою едет мимо избы моея, и их вскликал и воротил. Пашков же, оставя застенок, к сыну своему с кручины яко пьяной пришел. Таже Еремей, со отцем своим поклоняся, вся подробну росказал: как без остатку войско побили у него, и как ево увел иноземец пустым местом раненова от мунгальских людей, и как по каменным горам в лесу седм дней блудил, не ядше, — одну белку сьел, — и как моим образом человек ему явился во сне, и благословил, и путь указал, в которую сторону итти. Он же вскоча обрадовался и выбрел на путь. Егда отцу разсказывает, а я в то время пришел поклонитися им. Пашков же, возвед очи свои на меня, вздохня, говорит: «Так-то ты делаешь! Людей-тех столько погубил!» А Еремей мне говорит: «Батюшко, поди, государь, домой! Молчи для Христа!» Я и пошел.

Десеть лет он меня мучил или я ево, — не знаю, Бог розберет.

Перемена ему пришла, и мне грамота пришла: велено ехать на Русь. Он поехал, а меня не взял с собою, умышлял во уме, чаял, меня без него и не вынесет Бог. А се и сам я убоялся с ним плыть, на поезде говорил: «Здесь-де земля не взяла, на дороге-де вода у меня приберет». Среди моря бы велел с судна пехнуть, а сказал бы, бытто сам ввалился; того ради и сам я с ним не порадел. Он в дощениках поплыл с людьми и с ружьем, а я, месяц спустя после ево, набрав старых, и раненых, и больных, кои там негодны, человек з десяток, да я с семьею — семнатцеть человек, — в лотку седше, уповая на Христа и крест поставя на носу, поехали, ничево не боясь. А во иную су пору и боялись, человецы бо есмы, да где жо стало детца, однако смерть! Бывало то и на Павла-апостола, сам о себе свидетельствует сице: «Внутрь убо страх, а вне убо боязнь»; а в ином месте: «Уже бо-де не надеяхомся и живи быти, но Господь избавил мя есть и избавляет». Так то и наша бедность: аще не Господь помогал бы, вмале вселися бы во ад душа моя. И Давид глаголет, яко аще не бы Господь в нас, внегда востати человеком на ны, убо живы пожерли быша нас, но Господь всяко избавил мя есть и до ныне избавляет, мотаюсь, яко плевел посреде пшеницы, посреде добрых людей, а инде су посреде волков, яко овечка, или посреде псов, яко заяц, всяко перебиваесся о Христе Исусе. Но грызутся еретики, что собаки, а без Божьи воли проглотить не могут. Да воля Господня — что Бог даст, то и будет. Без смерти и мы не будем; надобно бы что доброе-то зделать и с чем бы появиться пред Владыку, а то умрем всяко. Полно о сем.

Егда поехали из Даур, Кормию книгу прикащику дал, и он мне мужика-кормщика дал. Прикащик же дал мучки гривенок с тритцеть да коровку, да овечок. Мясцо иссуша, и пловучи тем лето питались. Стало пищи скудать, и мы з братьею Бога помолили, и Христос нам дал изубря, большова зверя, тем и до Байкалова моря доплыли. У моря русских людей наехали, — рыбу промышляют и соболи. Ради нам, миленькие. Терентьюшко з братьею; упокоя нас, всево надавали много. Лотку починя и парус скропав, пошли чрез море. Окинула нас на море погода, и мы гребми перегреблися (не больно широко о том месте: или со сто, или с восмдесят верст), чем к берегу пристали. Востала буря ветренная, насилу и на берегу место обрели от волн восходящих. Около его горы высокия, утесы каменныя, и зело высоки, — дватцеть тысящ верст и больши волочился, а не видал нигде таких гор. На верху их полатки и повалуши, врата и столпы, и ограда — все богоделанное. Чеснок на них и лук ростет больши романовскаго и слаток добре. Там же ростут и конопли богорасленные, а во дворах травы красны и цветны, и благовонны зело. Птиц зело много — гусей и лебедей, — по морю, яко снег, плавает. Рыба в нем — осетры и таймени, стерледи, омули и сиги, и прочих родов много. И зело жирна гораздо, на сковороде жарить нельзя осетрины: все жир будет. Вода пресная, а нерпы и зайцы великие в нем, — во акиане, на Мезени живучи, таких не видал. А все то у Христа наделано человека ради, чтоб упокояся хвалу Богу воздавал. А человек, суете которой уподобится, дние его, яко сень, преходят; скачет, яко козел, раздувается, яко пузырь, гревается, яко рысь, съесть хощет, яко змия, ржет зря на чюжую красоту, яко жребя, лукавует, яко бес; насыщался невоздержно, без правила спит, Бога не молит; покаяние отлагает на старость, и потом исчезает, и не вем, камо отходит: или во свет, или во тьму, — день судный явит коегождо. Простите мя, аз согрешил паче всех человек.

Таже в русские грады приплыли. В Енисейске зимовал и, плывше лето, в Тобольске зимовал. Грех ради наших война в то время в Сибири была: на Оби-реке предо мною наших человек з дватцеть иноземцы побили. А и я у них был в руках. Подержав у берега, да и отпустили, Бог изволил. Паки на Иртише скопом стоят иноземцы: ждут березовских наших побита. А я к ним и привалил к берегу. Оне меня и опступили. И я, ис судна вышед, с ними кланяясь, говорю: «Христос с нами уставися». Варвары же Христа ради умягчилися и ничево мне зла не сотворили, Бог тако изволил. Торговали со мною и отпустили меня мирно. Я, в Тоболеск приехав, сказываю, — и люди все дивятся.