Древнеанглийская поэзия [заметки]

Шрифт

Интервал

Так называют героическую песнь о распре данов и фризов, известную лишь по отрывку в 48 строк (Финнсбургский отрывок). Лист пергамента, на котором он был записан, не дошел до нашего времени, и исследователи вынуждены во всем основываться на тексте Дж. Хиккса (George Hickes), опубликовавшего отрывок в 1705 г. вероятно этот текст несвободен от ошибок, что усугубляет и без того очень значительные трудности толкования песни. Само сказание о Финнсбургской битве континентального происхождения и восходит к временам, когда фризы были соседями англов на землях по берегам Северного моря. О популярности сказания и англосаксов свидетельствуют упоминание Финна и Хнэфа в ст. 27 и 29 "Видсида" (ср. прим. к этим строкам) и в особенности его использование в "Беовульфе", где песнь на тот же сюжет звучит на пиру у датского конунга Хродгара (так называемый Финнсбургский эпизод, ст. 1063-1159 "Беовульфа", см. Дополнения). Сравнение обоих текстов (обозначаемых далее как ФО и ФЭ) позволяет уловить основные сюжетные линии сказания. Датский вождь Хнэф (ФО, ст. 41, ФЭ, ст. 1115) гостит со своей дружиной на пиру у короля фризов Финна (ФЭ, ст. 1081), женатого на его сестре Хильдебург (ФЭ, ст. 1071). Между фризами и данами вспыхивает ссора, может быть возобновление древней распри, которой должен был положить конец брак Хильдебург с Финном (подобный мотив встречается, например, в сказании об Ингельде и Фреавару, см. прим. к ст. 48 "Видсида"). Фризы нападают ночью на своих гостей (здесь и начинается ФО), укрывающихся в палатах Финна. Происходит кровопролитная битва, в которой даны, возглавляемые Хнэфом и его соратником Хенгестом, сначала имеют перевес. Но, как это известно из ФЭ, в конце концов битва заканчивается фатально для обеих сторон. В ней гибнут и Хнэф, брат Хильдебург, и ее юный сын; во главе данов становится Хенгест. Он заключает мир с Финном и остается на зиму у него в доме. Даны, однако, ищут случая отомстить. Они нарушают условия мира, убивают Финна и увозят на родину Хильдебург. Причина распри и многие ее обстоятельства так и остаются неясными, как из-за фрагментарности текстов, так и из-за особенностей поэтики. События, вероятно хорошо известные слушателям, излагаются в ФО вне связи друг с другом, как бы выхватываются поодиночке из темноты, причем на переднем плане оказываются детали, на первый взгляд, второстепенные. Около половины отрывка составляет прямая речь персонажей. Хойслер (Heusler A. Die altgermanische Dichtung. B., 1923, S. 147-149) полагал, что "Битва в Финнсбурге" представляет в западногерманской поэзии, наряду с древневерхненемецкой "Песнью о Хильдебранде", архаический жанр "краткой эпической песни". Связь песни с "Беовульфом" также служила для многих исследователей доводом в пользу ее ранней датировки. С другой стороны указывали (Krapp-Dobbie, vol. VI, p. XVIII) на некоторые языковые и стихотворные особенности песни, которые несут на себе след более поздней эпохи (X в.).

Настоящий перевод основан преимущественно на издании Добби (Krapp-Dobbie, vol. VI, p. 3-4). Из других изданий нужно отметить в особенности: Beowulf and the Fight at Finnsburg, ed. with introduction, bibliography, notes, glossary and appendices by Fr. Klaeber, 3-d ed. Boston, 1950, p. 231-253).

"…то не крыши горят ли?" – Вероятно это последние слова вопроса, с которым один из датских воинов обращается к Хнэфу.

"То не восток светается… новой пагубой". – Слова Хнэфа построены на отрицательном параллелизме. Это нередкий в германской поэзии стилистический прием исполнен здесь замечательной эмоциональной силы: зловещие образы ночного нападения, когда "злые козни подымаются" (в похожих выражениях говорится о роковых событиях – wewurt skihit: "злая судьба вершится" – в "Песни о Хильдебранде"), пророчат кровавый исход битвы.

"Вы вставайте… бейтесь". Так же будит на рассвете дружинников и призывает их к битве герой древнескандинавской "Древней песни о Бьярки" (см. Снорри Стурлусон. Круг Земной. М., 1980, с. 352).

Сигеферт и Эаха… Гудлаф и Ордлаф – дружинники Хнэфа; в ФЭ упоминаются датские воины Гудлаф и Ослаф.

Тут же Гудере Гарульфу молвил… – Действие внезапно переносится в войско фризов, выбирающих удобный момент для нападения на палаты. Гарульф – очевидно молодой воин, рвение которого сдерживает более осмотрительный Гудере. В ст. 32 Гарульф упоминается как первая жертва среди фризов.

…сеггский воитель. – Сегги (сюгги) упоминаются также в "Видсиде" (ст. 31, 62, см. также прим. к ним) как одно из германских племен (от др. англ. secg – меч); Сигеферт сражается на стороне данов.

…лучший из наилучших, на земле живущих… – Превосходная степень, как это обычно в германской поэзии, употреблена здесь в элативном значении, т. е. не свидетельствует о фризских симпатиях автора песни. Как и в ФЭ, события излагаются скорее с датской точки зрения. Обращали внимание (Klaeber), что прямая речь, по крайней мере в этом отрывке, принадлежит только датским воинам.

Гудлафа отпрыск. – Едва ли этот Гудлаф то же лицо, что и датский воин в ст. 17. некоторые исследователи, однако, считают возможным предположить, что в песнь здесь вплетен мотив битвы между отцом и сыном (занимающий центральное место в "Песни о Хильдебранде").

…ворон, исчерна темно-бурый… – Ворон и волк – традиционные "звери битвы". Цвета ворона здесь не реалистическая деталь, а средство сгустить до предела мрачный колорит всей картины. Символика цвета вообще играет важную роль в германской поэзии, и лишь очень редко цветовые обозначения встречаются в своей прямой, изобразительной функции; ср. прим. к "Морестраннику" и "Руинам".

…шестидесяти победителей… – т. е. дружинников Хнэфа; называя данов таким образом, поэт потребляет обычный поэтический синоним для "воина", а не предсказывает им победу.

…пять рубились дней… – Между тем ФЭ в "Беовульфе" начинается с событий, произошедших "наутро" после битвы, т. е. отводит ей всего несколько часов. Обращает на себя внимание, что самая битва – центральное событие распри, ни в том, ни в другом тексте не изображается.

Тут прочь отпрянул… как же юные эти… – Очевидно снова имеются в виду фризы; "ратеначальником" поэт скорее всего называет самого Финна.

Два отрывка эпической поэмы о Вальдере были обнаружены в 1860 г. главным библиографом Копенгагенской библиотеки среди разрозненных листов пергамента. Предполагают, что они могли быть завезены в Данию в конце XVIII в. знаменитым Торкелином, первым издателем "Беовульфа". Находка "Вальдере" стала сенсацией в германистике: за небольшими отрывками угадывается эпическая поэма, сравнимая по своим художественным достоинствам с "Беовульфом". Древнеанглийский памятник представляет большой интерес и как наиболее ранняя германская версия популярного в средневековой Европе сказания о Вальтере Аквитанском. Хронологически "Вальдере" принадлежит той же эпохе (не позже X в.), что и известная латинская поэма "Вальтарий мощный дланью" ("Valtarius manu fortis"), где германское сказание переложено в стилизованные под "Энеиду" гексаметры. Другие версии этого сказания принадлежат значительно более позднему времени (в основном XIII в.). Вальтер является героем южнонемецких эпических песней (вероятно, южнонемецкого происхождения и само сказание); ему посвящены гл. 241-244 древнеисландской "Саги о Тидреке", являющейся переработкой немецких эпических песней (так наз. Ломбардского цикла), а также некоторые строки "Песни о нибелунгах" (ср. особенно строфу 1756, где рассказ о Вальтере влагается в уста самому гуннскому королю Этцелю). О герое по имени Wdał y Walczerz рассказывает и одна польская хроника XII в. Анализ разных версий сказания содержится в лучшем издании "Вальдере", принадлежащем Норманну: Norman Fr. Waldere. Methuen's Old English Library, A.3. L., 1933. Это издание послужило основой предлагаемого русского перевода, а также большинства нижеследующих примечаний.

Проливая в какой-то степени свет на раннюю историю сказания, отрывки из "Вальдере" могут быть, в свою очередь, поняты лишь при сравнении с латинским "Вальтарием" и другими памятниками. Судя по всему, они относятся к кульминационному эпизоду песни – битве между возвращающимся на родину Вальдере и королем бургундов Гудхере (Гунтер немецких версий, Гунтарий латинской поэмы, см. о нем прим. к ст. II.14) – и разделены небольшим промежутком (по Норманну, между ними в рукописи должно было быть около 150 строк). В "Вальтарии" этому предшествуют следующими события. Сын аквитанского короля Вальтарий, знатный франкский юноша Хагано (Хаген древненемецких источников, скандинавский Хёгни, Хагена в ст. II.16 "Вальдере") и дочь короля Бургундии Хильдегунда отправлены заложниками к королю гуннов Аттиле (нем. Этцель, сканд. Атли, Этла в ст. 6 "Вальдере"). По прошествии многих лет Хагано первым возвращается на родину, ко двору короля Гунтария (в латинской поэме он оказывается королем франков). Позже бежит из земли гуннов и Вальтарий, незадолго до этого обручившийся с Хильдегундой. Завязывается битва. Хагано, соединенный с Вальтарием обетом побратимства, первоначально отказывается принять в нем участие. К этому эпизоду и относятся сохранившиеся отрывки из "Вальдере". В первом их них Хильдегюд (= Хильдегунда), как это подобает героине германского эпоса, воодушевляет своего возлюбленного на битву. Не стль ясно, кому принадлежит речь в начале второго отрывка; перевод следует Норманну, трактуя ее как первую часть монолога Вальдере: герой сначала расхваливает свой меч, а затем угрожает Гудхере. В "Вальтарии" рассказывается далее, что Хагано после гибели своего племянника все же соглашается напасть на Вальтария. Герои бьются в решающей схватке и, получив тяжелые увечья, заключают мир. Вальтарий возвращается в Аквитанию и правит там безбедно в продолжение 30 лет.

Хильдегюд. – Не только контекст, но и сохраненная в переводе аллитерация указывают на то, что строка начиналась с имени героини, древнеанглийская фонетическая форма которого реконструируется исследователями.

"Верь мне… Миммингом острым…" – Мимминг – имя меча, принадлежащего Вальдере. Традиция обычно связывала историю знаменитых мечей с именем Веланда, волшедного кузнеца германских сказаний (см. о нем подробнее в прим. к ст. 1-14 "Деора"); в ст. 455 "Беовульфа" также говорится о "мече и кольчуге работы Вилунда".

"Ты, копьеносец Этлы…" – В "Вальтарии" также рассказывается, что герой был приближен к Аттиле и пользовался его покровительством.

Эльфхере – отец Вальтере; ничего более о нем не известно.

"О мече не печалься!" – Это место в оригинале не совсем ясно, но из него как будто следует, что одного меча Вальдере уже лишился и что, следовательно, обе речи произносятся героями в разгаре битвы, перед решающей схваткой.

"…тот наилучший… лезвие покоится…" – Сломанный меч сравнивается с Миммингом (?)

"…сталь эту Теодрик… покинул Теодрик". – В истории Мимминга оказываются связанными в один узел несколько героических сказаний. Теодрик здесь – это исторический Теодрик Великий, основатель остготской державы с центром в Равенне (471-526). Под именем Дитриха Бернского он прославлен в целом ряде средненемецких эпических песней. Легенда превратила его в героя-изгнанника, вынужденного бежать со своими овинами к гуннскому королю Этцелю, на службе у которого он и совершил многочисленные подвиги (ср. прим. к. ст. 18-19 "Деора"). Видья (= Vidigoia, упоминаемый Иорданом в "Гетике" как "храбрейший из готов", см. прим. к "Видсиду") изображается в древнеанглийской поэзии как сын Беадохильд, дочери Нидхада, рожденный ею от кузнеца Веланда. Остается неясным, почему хозяином меча "Велундовой работы" оказался не Видья, а Теодрик и каким образом, будучи предназначенным затем Видье, меч снова попал не к нему, а к Вальдере. Лишь немногие могут объяснить здесь средненемецкие источники, в которых есть рассказ о бегстве Дитриха Бернского от герцога Нитгера и великанов, в котором ему помогали его сотоварищи – среди них Виттиг (= Видья) и Хильдебранд. Вальдере и Теодрик, с другой стороны, могли объединяться сказанием как герои, подвизавшиеся при дворе Этлы (Аттилы).

"…друг Бургундов…" – Обращение к Гудхере. Древнеанглийская версия, сохранившая память о бургундском доме, оказывается в этом отношении более древней, чем версия "Вальтария", где Гунтарий – не бургунд, а франк (переосмысления сказания, последовавшее за присоединением бургундов к франкскому государству Меровингов в 534 г.). "Другом бургундов" (vinr Borgunda) называется и Гуннар в эддической "Песни об Атли", сюжет которой – гибель бургундского дома.

"…что охоту мою… ты укротил…" – Подразумевается, что Гудхере надеялся "рукою Хагены" убить Вальдере, и что эта надежда не оправдалась. Западногерманская традиция неизменно представляет Хагена подданным Гунтера, в то время как в скандинавских сказаниях Гуннар и Хёгни – братья (Гьюкунги).

"…в распре меня укроет… как прежде". – Упоминание "родичей" в этом контексте непонятно.

"Но лишь от него, благого… оберегая богатство…" – Как это обычно в древнеанглийской поэзии, христианская дидактика уживается здесь с героикой германского сказания; ср. I, 23.

Это небольшое стихотворение часто относят к числу "элегий". Действительно, упоминаемые в нем героические сказания включены в лирическое переживание певца: томясь в изгнании, он ищет себе опоры и утешения в воспоминаниях о несчастьях, которые выпали на долю знаменитых героев. Каждому из героев посвящена отдельная строфа ("Деор" – единственное древнеанглийское стихотворение с последовательно выдержанной строфической композицией). Связанные общим лирическим мотивом, который находит выражение в рефрене "как минуло то, так и это минет", строфы "Деора" обладают в то же время полной смысловой законченностью и автономностью – даже в тех случаях, когда они относятся к одному сказанию. Перевод основан на издании Krapp-Dobbie, vol. III, p. 178-179; отдельное издание К. Мэлоуна (Malone K. Deor. Methuen 's Old English Library. A. 2. L., 1933) осталось нам недоступно.

Темой первых двух строф послужило известное в германских странах сказание о кузнеце Веланде (= Велунд "Деора"). Рассеянные здесь намеки не противоречат той версии сказания, которая отражена в эддической "песни о Вёлунде". В ней рассказывается, как конунг Нидуд (др. англ. Нидхад) заточил Вёлунда в кузнице, перерезав ему коленные сухожилия. Вёлунд жестоко отомстил Нидуду, обезглавив его сыновей (из их черепов он сделал чаши) и обесчестив его единственную дочь Бёдвильд (др. англ. Беадохильд). Сам же он с торжествующим смехом взлетел на воздух и скрылся; из песни можно понять, что ему помогло в этом чудесное кольцо, похищенное у него ранее. Другой вариант этого сказания известен по древнеисландской "Саге о Тидреке", основанной на немецких эпических песнях: там Вёлунд взлетает на чудесных крыльях. В "Саге о Тидреке" упоминается и сын Вёлунда – Видга (др. англ. Видья), унаследовавший от него доспехи и оружие (ср. прим. к ст. II.3-10 "Вальдере"). Эти подробности, вероятно, также были известны в Англии. Конец второй строфы содержит намек на рождение Видьи. Сцены, объединяющие оба варианта, изображены на руническом ларце Фрэнкса (резьба по моржовой кости, Нортумбрия, предположительно VII в.). на передней стенке ларца вырезана сцена в кузнице: Веланд держит в руках чашу, рядом лежат тела двух сыновей Нидхада; справа изображены две женские фигуры (Беадохильд со служанкой?). В стороне стоит воин, душащий птиц. Скорее всего, это птицы, из оперенья которых Веланд сделает себе крылья, а воин – его брат, искусный лучник, имя которого Ægli (др. исл. Egill) вырезано на крышке ларца. Связанные с Веландом поверья долгое время сохранялись в Англии. В Беркшире показывали группу камней, называемых "кузницей Веланда" (Wayland's smithy): верили, что, если заплатить кузнецу, он перекует оставленных там лошадей.

…в змеекузнице… – Это непонятное место давало пищу для многих остроумных догадок, большинство из которых, однако, основано на исправлениях текста. Русский перевод сохраняет близость к тексту оригинала. Под "змеями" в таком случае может подразумеваться выкованное Веландом оружие, украшенное змеевидным орнаментом (объяснение Мэлоуна). Такой орнамент на оружии характерен, однако, не для Англии, а для Скандинавии. Представляется возможным и другое предположение, также ведущее в Скандинавию: "змеи" в кузне Веланда ассоциируются со змеиным рвом (ormgar?r), в котором нашел свою смерть Гуннар, герой скандинавского сказания (о представлениях, связанных с этим змеиным рвом, см. The Poetic Edda, vol. 1; Heroic poems / Ed. with transl., introd. And com. Dronke U. Oxford, 1969, p. 65-66).

…в доме зимнестуденом… – Страдания обычно связываются в древнеанглийской поэзии с холодным временем года (ср. начало "Морестранника") и предрассветными часами суток (ср. ст. 7 "Плача жены" и прим. к ней).

Исследователи не оставляют попыток привязать и эти, достаточно темные, строки к какому-либо известному героическому сюжету. Ф. тапер отнес ее к тому же сказанию о Веланде, прочитав M??-hild как два слова и поняв второе как сокращение имени Беадохильд (имя Хильд употреблялось и в сложениях, и самостоятельно, ср. прим. к ст. 5-9 "Видсида"). Геат отождествляется им с Нидхадом (это слово может быть и личным именем и др. англ. вариантом племенного названия "гауты"; правда, в "Песни о Вёлунде" Нидуд не гаутский, а свейский конунг, которому не дает спать скорбь о детях). Имя героини читают как Хильд и многие другие исследователи. К. Мэлоун, посвятивший этой строфе обширную статью (Malone K. On Deor 14-17. – Modern Philology, vol. 40, 1942, p. 1-18), предложил совершенно новое ее прочтение, в соответствии с которым в строфе говорится о муках и бессоннице самой Беадохильд, а Геат упоминается лишь как ее супруг. Автор подтверждает свое прочтение ссылкой на одну скандинавскую балладу, в которой рассказывается о Гаути и Маг(н)хильд. Исландский вариант этой баллады начинается, в прозаическом переложении, так: "Гаути и Магильд, его жена, лежат вместе в постели. Он спрашивает, отчего она так печальна. Она отвечает, что она печалится, зная, что ей суждено утонуть в реке Скотберг". Русский перевод данной строфы "Деора" следует более традиционному ее прочтению (Krapp-Dobbie, vol. III, p. 319).

Правил Теодрик… муж всеземнознатный. Эти строки также стали предметом острой полемики. Особый интерес к ним вызывает то обстоятельство, что они имеют прямую параллель в древнешведской рунической надписи на Рёккском камне (IX в.), в стихотворной части которой сказано: "Тиодрик смелый, морской конунг, ехал по берегу (или "правил на берегу"?) Хрейдмара. Вот он сидит на коне… повелитель Мэрингов". Но остается неясным, кто такие Мэринги и которых из двух вошедших в легенду Теодориков имеется здесь в виду: (1) Теодорик Великий (= Дитрих Бернский немецкого эпоса) или (2) Теодорик (Теудерих) франкский, сын Хлодвига, правивший в Реймсе (511-534), в битве с которым пал Хогилайкус (Хигелак "Беовульфа"); он также известен в немецкой эпической традиции под именем Вольфдитриха. Проблема подробно обсуждается К. Мэлоуном в статье: The Theodoric of the Rok Inscription. – Acta Philologica Scandinavica, XIII, 1939, p. 201-14. Оба героя известны преданию не только как знаменитые правители, но и как знаменитые изгнанники. Дитрих Бернский "бежал от гнева" Эрманариха, которого эпос превратил в его дядю (по более ранней версии, гонитель Дитриха – Отахер = исторический Одоакр, в действительности готский вождь, убитый Теодориком), и вынужден был искать прибежища при дворе Этцеля (Аттилы). Вольфдитрих скрывается у своего родича в Меране, пользуясь там полной властью (ср. текст "Деора"). В обоих случаях это эпическое изгнание длится 30 лет. Существуют и другие детали, поразительным образом сближающие сказаниях об обоих Теодориках. Остается думать, что оба исторических лица, хотя с ними связаны разные эпические циклы, могли смешиваться в устной традиции, и, следовательно, загадка строфы не имеет однозначного решения.

Эорманрик – исторический готский король Эрманарик (нач. IV в.), властвовавший, если верить Иордану, "над областями между Черным и Балтийским морем и между Мэотидой и Карпатами" (Иордан. О происхождении и деяниях готов (Getica), вступительная статья, перевод, комментарии Е. Ч. Скржинской. М., 1962, с. 265). Германские сказания изображают его обычно как вероломного тирана, навлекшего гибель на свою жену, сына и племянника (см. подробнее в прим. к "Видсиду").

Муж горемычный…, а другим – злосчастье. Подобные проникнутые христианской моралью строки характерны для элегий. Но здесь они нарушают композицию стихотворения (это единственная строфа без рефрена) и считаются некоторыми исследователями позднейшей вставкой.

Деором звался государев любимец. – Это единственный случай, когда певец называет себя по имени. Но, судя по прошедшему времени глагола, имя также осталось для героя в прошлом: он утратил его вместе со всем тем, что привязывало его к людскому сообществу (ср. также прим. к "Вульфу и Эадвакеру").

Как минуло то… одарил меня прежде. Лишь в конце стихотворения поэт обращается к своей собственной судьбе. Достойно внимания, что он смотрит на героический мир не извне, из другой эпохи: он сам принадлежал ему "когда-то". Упоминание хеоденингов (= др. исл. "хьяднинги", т. е. конунг Хедин и его люди), которым служил Деор и его соперник в певческом искусстве Хеорренда, связывает это стихотворение со знаменитым сказанием о Хильд, известным в разных версиях из древнескандинавских источников и из средненемецкой эпической поэмы "Кудрун". Разъясняя кеннинг "огонь Хьяднингов" = битва, Снорри Стурлусон рассказывает в "Младшей Эдде" о том, как конунг Хедин, сын Хьярранди, захватил в битве Хильд (она отождествляется в древнеисландской литературе с валькирией, носящей то же имя; hildr значит "битва"), дочь Хёгни, и о страшной битве, которая происходит между Хедином и Хёгни: ночью Хильд колдовством возвращает убитых к жизни, и битва возобновляется; как рассказывается в сказании, эта битва будет длиться до конца света (Младшая Эдда / Лит. Памятники. Л., 1970, с. 155-156). Здесь упоминается Хьярранди, но как отец Хедина (др. англ. Хеоден, ср. прим. к ст. 18-35 "Видсида"). Напротив, в "Кудрун", как и в "Деоре", это имя (нем. Хорант) носит певец. Рассказывается, что выполняя волю своего господина (в нем. эпосе его зовут Хетель), он чудесными песнями склоняет Хильд к бегству из отчего дома.

Как предполагают на основании совокупности литературных и языковых данных, "Видсид" сложился как единое целое не позже VII в. и, таким образом, представляет собой древнейший памятник германской поэзии. Но те перечни имен (или "тулы", как такие перечни назывались в древнеисландской поэтике), которые доставили ему наибольшую известность, восходят к еще более глубокой древности, а именно к эпохе "великого переселения народов". Многие из личных имен и племенных названий, составляющих эти перечни, известны и по другим источникам. Одни из них находят соответствие в латинских сочинениях таких историографов германских народов, как Иордан (Getica, VI в.), Григорий Турский ("История франков", VI в.), Бэда Достопочтенный ("Церковная история анлов", нач. VIII в.), Павел Диакон ("История лангобардов", конец VIII в.), Саксон Грамматик ("История данов", ок. 1200 г.); другие сохранены германской эпической традицией, к которой принадлежит и сам "Видсид". Историческому и литературному подтексту этих тул, а также разграничению в них "истории" и "литературы", посвящено много исследований, в том числе две фундаментальные монографии: Chambers R. W. Widsith. A study of Old English heroic legend. Cambridge, 1912; Malone K. Widsith. Copengagen, 1962.

Неоднократно делались попытки очертить географический и исторический кругозор "авторов тул", а тем самым и установить эпоху, когда они сложились. Нельзя сказать, чтобы эти попытки увенчались полным успехом: "круг земной", по которому странствует Видсид, лежит вне реальных измерений, и история предстает здесь "в масштабах героической идеализации" (Жирмунский). Идеальный эпический певец встречает на путях своих странствий героев, исторические прототипы которых жили в разное время между III и VI вв., как на северной, так и на южной окраине Европы. Все же исследователям удалось заметить, что Видсиду лучше знаком ареал древнейшего расселения германцев – берега Северного и Балтийского морей, и в строках тул явственно слышатся отзвуки тех времен (начало "великого переселения народов"), когда восточные германцы (готы и родственные им бургунды и гепиды) еще не покинули земель в устье Вислы и жили в близком соседстве с ингвеонскими (в том числе англскими и саксонскими) и скандинавскими племенами. Напротив, племена и правители внутренней Европы лишь эпизодически упоминаются в "Видсиде". С другой стороны, неоднократно делались попытки судить на основании "Видсида" о тех эпических сюжетах, которые были известны его англосаксонскими слушателям; предполагалось, что возможно таким образом составить некоторое представление об утраченной части англосаксонского эпического наследия. Существует даже точка зрения, что "Видсид" – это своего рода рекламный проспект или репертуарный справочник, с которым странствующий скоп объезжал дворы англосаксонской знати, афишируя таким образом свои познания в области героической сюжетики (Cherniss, p. 13 ff.). Но никак нельзя быть уверенным в том, что все те сказания и исторические факты, которые с такой тщательностью по крупицам восстанавливаются современными исследователями, еще помнились во времена "Видсида". Имена в туле, дошедшие из глубокого и чтимого древними прошлого, могли сохранять свою значимость для слушателей и тогда, когда уже никто не помнил самих связанных с ними преданий. Меньшим, сравнительно с тулами, вниманием пользовались "автобиографические" фрагменты "Видсида", связующие Тулы воедино и сближающие это произведение с так называемыми элегиями. Между тем строки, в которых скоп слагает хвалу своему искусству и говорит о его высоком предназначении, представляют исключительный интерес для изучения эпического творчества и заслуживают не меньшего внимания, чем знаменитый рассказ Бэды о поэте Кэдмоне, из которого были сделаны далеко идущие выводы об устно-эпической поэзии англосаксов (см. прим. к "Гимну Кэдмона").

Видсид – буквально "Широкостранствующий"; раскрыл словосокровищницу. – Формула, часто встречающаяся в древнеанглийской поэзии перед прямой речью и означающая просто "заговорил".

…муж мюрьингский. – Мюрьинги, упоминаемые также в ст. 42 как враги англов, – скорее всего одно из мелких племен гольштинских саксов, живших в IV-V вв. к югу от р. Эйдер.

…с пряхой мира… клятвохранителю. – Многое в этом отрывке возбуждает споры. Эальххильд, называемая здесь "пряхой мира" (обычный кеннинг для женщины знатного рода) – это скорее всего жена Эорманрика (см. о нем прим. к ст. 21-27 "Деора"). В таком случае ее имя может быть соотнесено с именем Сванхильд (оба имени сокращаются в Хильд; ср. имена Беадохильд, (Мэд)хильд в "Деоре"), несчастной героине скандинавского сказания, которую ее супруг Ёрмунрекк велел бросить под копыта коней. Скандинавское сказание о Сванхильд, в свою очередь, соотносимо с сообщением Иордана в "Гетике" (Иордан, с. 91); но там жертву Эрманарика зовут Сунильда, и она жена не короля, а одного из его подданных из племени росомонов.

Из строк "Видсида" не вполне понятно, каково первоначальное отношение Видсида к Эальххильд, которая в дальнейшем изображается как его покровительница (ст. 97 след.): то ли он сопровождает ее брачный поезд из Онгеля ко двору Эорманрика (такая трактовка ближе к букве оригинала), то ли следует видеть в тексте синтаксическую инверсию и читать: "к Эорманрику… с Эальххильд". Второе прочтение легче укладывается в историческую схему, поскольку упоминаемый ниже отец Эальххильд, Эадвине (ст. 98; заметим, что оба имени связаны аллитерацией), – это не англский, а лангобардский король.

Путь из Онгеля (название понимается как фонетический вариант геогр. назв. Ангель, ср. Angulus у Бэды и совр. Angeln на юге Ютландии), прародины англов – это, в таком случае, не что иное, как путь Видсида от двора одного покровителя, короля Оффы (восхваляемого в ст. 35 след.), к другим – Эорманрику и его супруге. Любопытно, однако, почему Онгель помещается Видсидом на востоке. Здесь исследователи усматривают показательный анахронизм, доказывающий, что текст "Видсида" сложился уже в Британии: для жителя Британских островов древняя родина англосаксов действительно осталась на востоке.

И, наконец, по-разному могут пониматься эпитеты Эорманрика. Он называется, во-первых, властителем хред-готов; кто такие "хред-готы", часто упоминающиеся в германских источниках, остается, несмотря на множество предположений, невыясненным, и вероятнее всего это просто готы; но в контексте "Видсида" оправдывается этимология, связывающая этот этноним с др. исл. Hreiðr "гнездо" (Vries J. de. Altnordisches Etymologisches Wörterbuch Leiden, 1961, s. 253): Все нити здесь тянутся от Эорманрика к "гнезду готов" на Висле (см. прим. к ст. 109-124). Эорманрик называется в переводе также "клятвохранителем" (точнее было бы: "врагом нарушителей клятв"), хотя оригинальный текст дает основания и для противоположного перевода: "враждебный нарушитель клятв, клятвопреступник". Второе обозначение как нельзя лучше подошло бы к тому кровожадному деспоту, каким обычно изображается Эорманрик в германском эпосе (ср. прим. к ст. 21-27 "Деора"), но как раз в "Видсиде" об Эорманрике говорится только как о могучем государе, милостями которого пользовался певец. Немыслимо психологическое объяснение Чеймберса (Chembers, p. 24), что Видсид знает о судьбе, которая уготована Эальххильд, и торопится поэтому заклеймить Эорманрика. Гораздо вероятнее, что это место следует понимать все же как "клятвохранитель", и перед нами условное перифрастическое обозначение государя, подобное обычным в скальдической поэзии кеннингам вождя типа "враг преступников", "учредитель законов" и т. п.

Долго Хвала… о ком я слышал. – Эти строки представляют собой вступление к первой Туле, где перечисляются вожди и народы, известные Видсиду. Имя Хвaла встречается в генеалогиях уэссекских правителей (следует иметь в виду, читая Тулы, что все германские имена имеют ударение на первом слоге); упоминание Александра (Великого), неожиданное в данном контексте, заставляет исследователей видеть в строках позднейшую интерполяцию.

В первой туле преобладают имена и названия, относящиеся к североморским и балтийским землям германцев. Начинается она, однако (вероятно, как того требовала традиция; ср. аналогичное начало второй тулы, ст. 57), именами величайшего из гуннов – Этлы (Аттилы) и величайшего из готов – Эорманрика. В этот ряд прославленных вождей попадают и Кесарь (зд. византийский император), и Кэлик (видоизменения имени Калев, героя финского эпоса?). В имени Бека логично видеть вариант имени Бикки, коварного советника Ёрмунрекка из скандинавского сказания о Сванхильд (между обоими именами, правда, нет полного фонетического соответствия). Родственны готам племена бургендов (их король Гивика (= Gibica) латинских источников хорошо известен германскому эпосу как сканд. Гьюки, нем. Гибих) и вернов (= Varni Прокопия, Varini Тацита). Многие имена и этнонимы ведут, как уже было сказано, в Скандинавию: название хольмрюгги соответствует названию норвежского племени Holm rygir (букв. "островные руги") в скандинавских источниках (ср. Rogaland в юго-западной Норвегии), но у Иордана упоминается и повисленское восточногерманское племя с этимологически тождественным названием – (H)ulmerugi. В их правителе Хагене (не имеет отношения к Хагене и "Вальдере") обыкновенно видят отца Хильд, легендарного противника Хеодена (см. об этом сказании в прим. к ст. 35-41 "Деора"). С точки зрения некоторых исследователей это оправдывает конъектуру Henden > Heoden в той же строке. Имя правителя рондингов (букв. "пограничники"), Тюле, обычно принимают как эпоним скандинавского племени Þilir (ср. др. исл. Þelamörk, совр. Telemark в Норвегии). Бреока в ст. 25 – это скорее всего тот самый Брека, с которым юный Беовульф состязается в плаванье ("Беовульф", ст. 507 след.). О племени брондинги (букв. "меченосцы") ничего не известно, но ср. племенные названия "саксы" (др. англ. seax – "нож"), "сегги" (др. англ. secg – "меч") и некоторые другие. Сигхере – вероятно тождествен персонажу датского сказания о Хагбарде, конунгу из рода сиклингов – Сигару. Это сказание хорошо известно из Саксона Грамматика и, в более поздней версии, из скандинавских баллад; Сигар часто упоминается в связи с Хагбардом (напр., как "тот, кто повесил Хагбарда") и в древнеисландской литературе. Сэ-даны, которыми правит Сигехере, – букв. "мореданы", где первый компонент может быть просто украшающим эпитетом. Хнэф, правитель хокингов (ст. 29) – герой "Битвы в Финнсбурге": сестра его Хильдебург один раз называется в "Беовульфе" дочерью Хока. Имя Хельм в той же строке подобным образом может быть понято как имя родоначальника хельмингов – королевского дома, упоминаемого в "Беовульфе" (но, с другой стороны, др. англ. helm – "шлем, защита" – часто встречается просто как компонент в поэтических обозначениях вождя). Сэферт = Сигеферт "Битвы в Финнсбурге" (ст. 16), где он упоминается как один из воинов Хнэфа; где следует поместить сюггов (= сегги, сэгги), которыми он правит, в точности неизвестно. Онгендтеов (ст. 31) – свейский (шведский) король, о войнах которого с гаутами подробно рассказывается в "Беовульфе"; фонетически имя соотносимо с именем героя древнеисландской "Саги о Хервёр" Ангантюра (но см. ниже, прим. к ст. 116). Имя Скеафа (ст. 32) заставляет вспомнить о патрониме родоначальника скильдингов – Скильда Скефинга ("Беовульф", ст. 4); возможно, что оно и было придумано для разъяснения ставшего непонятным патронима (первоначально, может быть, связывающего Скильда с земледелием; ср. др. англ. sceaf – "сноп"). Скеафа называется здесь властителем лонгбеардов (= лангобарды), германского племени, которое, по Павлу Диакону, вышло из Скандинавии; происхождение лангобардов по-прежнему вызывает споры среди германистов, данные о лангобардском языке свидетельствуют о их близости к южно-немецким (эрминонским) племенам. Из ингвеонских племен в этой туле упоминаются юты – племя, скорее всего, близкородственное фризам (в ФЭ "Беовульфа" юты и фризы не различаются); согласно Бэде, юты, вместе с англами и саксами, принимали участие в колонизации Британии и расселились в Кенте; фризы – о их правители, Финне Фольквальдинге, см. прим. к "Битве в Финнсбурге"; умбры (амброны латинских источников; во Фризском архипелаге есть о. Amrum из Ambrum). В тулу вплетено и несколько имен, связанных с племенами центральной Германии; среди них Теодрик, король франков (ст. 24, см. о нем прим. к ст. 18-19 "Деора"), не известный истории Хун, называемый правителем хэттваров (лат. Chattuarii – франкское племя, жившие на нижнем Рейне), и Витта (этим именем Бэда называет отца Хенгеста и Хорсы, легендарных завоевателей Британии), упоминаемый здесь как правитель свэвов (ст. 22); скорее всего под свэвами в "Видсиде" (в ст. 44 о них говорится как о союзниках англов) подразумевается лишь северная ветвь великого племенного союза, известного истории под тем же названием (совр. нем. швабы). Идентификация остальных племен очень сомнительна.

Оффа правил Онгелем… как позволил Оффа. – Оффа, которому посвящен этот эпизод, – легендарный родоначальник англов (IV в.). Упоминание правителя данов Алевиха (из других источников о нем ничего не известно) здесь, очевидно, лишь повод для восхваления Оффы. О его битве с мюрьингами у Фифельдора (устье р. Эйдер в Ютландии) сообщается у Саксона Грамматика. Обращает на себя внимание несообразность: эту битву воспевает Видсид, сам из племени мюрьингов. Можно видеть здесь косвенное свидетельство англского происхождения "Видсида", поскольку древний предок англов сближался в устной традиции с другим, историческим, Оффой – правителем англского королевства Мерсия (VIII в.). Но тогда это место – позднейшая вставка. Вероятно так же объясняется и восхваление Оффы в "Беовульфе" (ст. 1944-1962), где он оказывается единственным персонажем не скандинавского происхождения.

Хродвульф с Хродгаром … хеадобеардов рать. – Датский конунг Хродгар – персонаж "Беовульфа", где рассказывается, что он мирно делит власть со своим племянником Хрод(в)ульфом (знаменитый Хрольв Жердинка скандинавских источников), но некоторые строки в "Беовульфе" можно понять как намек на предстоящее предательство Хродвульфа. В "Беовульфе" есть отрывочные упоминания о вражде данов с племенем хеадобеардов (вероятно то же, что лангобарды; в ст. 47 "Видсида" они называются также викингами, ср. прим. к ст. 57-87). Как рассказывается в ст. 2025-2069 "Беовульфа", вождь хадобеардов Ингельд (за которого Хродгар выдал замуж свою дочь Фреавару), в отместку за давние обиды своего рода нападает на данов; судя по некоторым намекам, в этой битве и сгорели палаты Хродгара – Хеорот.

Жил я в державах… служа властителям. – См. об этом в элегическом мотиве в "Видсиде".

Был я у гуннов… и у идумингов. – Во второй туле перечисляются племена, которые посетил Видсид во время своих скитаний. Ее география в общем сходна с географией первой Тулы, и некоторые племенные названия уже встречались. Снова первыми названы гунны и (хред)-готы (ст. 57). В дальнейшем перечне центральное место занимают скандинавские племена: геаты (вероятно то же, что гауты; геатом был Беовульф), свеи, сут-даны (букв. "южные даны"), венлы (= венделы в "Беовульфе"; ср. названия Vendel в шведском Уппланде и Vendill в Северной Ютландии; однако здесь снова есть восточногерманское соответствие – известное истории племя вандалов), викинги (ср. др. исл. Vík – местность в Норвегии; название, может быть, этимологически связано с викингами – скандинавскими мореплавателями и пиратами), руги (= рюгги, см. прим. к ст. 18-35), хэдны (ср. др. исл. Heiðmörk, область в Норвегии), хэледы (др. исл. hölðar, мн. ч., один из синонимов для воинов). Западногерманские племена в этой туле: англы, свэвы, саксы, тюринги, франки, фризы, фрумтинги (племя, принадлежащее к свевам и осевшее в V в. в Испании: в источниках упоминается их предводитель Фрамта), лонгбеарды, мюрьинги, онгенд-мюрьинги (букв. "противо-мюрьинги"?), эст-тюринги. К восточным германцам принадлежат, наряду с хредготами, вэрны, гефты (гепиды латинских источников, заселявшие в начале "великого переселения народов" устье Вислы), бургенды. Среди племен негерманского происхождения названы соседи германцев: винеды (= венеды, венды; так германцы называли полабских славян), финны, скотты и пикты (исконные обитатели Британии), скридефинны (по Прокопию; так назывались саамские племена, букв. "скользящие (на лыжах) финны", к др. исл. skríða "скользить"). В этом же ряду оказываются и средиземноморские народы, упоминание которых некоторые исследователи считают позднейшим добавлением к Туле: серкинги (сарацины, ср. серки и Серкланд в древнеисландских памятниках), серинги (сирийцы?), греки, изралии (израильтяне Священного Писания?) и рядом с ними éврии, úндии, éгипты, персии. Толкование остальных племенных названий очень сомнительно. Эльфвине (ст. 70) – английская передача имени Alboin лангобардского короля, завоевателя Италии (ср. Эатуле, т. е. Италия в той же строке); его отец Audoin называется здесь Эадвине (ст. 74), Гудхере (ст. 66) – бургундский король (см. о нем в прим. к "Вальдере" ст. 14).

У державного Эорманрика… счетом на скиллинги… – С этих строк начинается эпизод, возвращающий слушателей к началу "Видсида". Неясно, имеется ли в виду вес золотого обручья или то, что оно действительно состояло из золотых монет. Скиллинги (шиллинги) – денежная единица в древней Англии.

…потом я это… отчью мне отдал. – Мэлоун предлагает следующее толкование этого не очень понятного места: "Видсид находился при дворе Эорманрика в то время, как умер его отец. В отсутствии наследника король (Эадгильс – О. С.) взял его родовые земли под свою охрану и передал их наследнику по его возвращению. Тот щедро отблагодарил короля, подарив ему обручье" (Malone, p. 46).

…мы со Скиллингом … звонко текущие… – Некоторые исследователи полагают, что Скиллинг – это имя упоминаемой тут же арфы (по-древнеанглийски hearp – мужского рода), которой воздает должное Видсид. Но более вероятно, что так зовут сотоварища Видсида по песенному искусству; в этом случае можно усматривать здесь свидетельство амебейного (двухголосого) исполнения хвалебных песен древними певцами (см. об этом: Стеблин-Каменский М. И. Древнескандинавская литература. М., 1979, с. 67).

…потом я пустился… Вудью и Хаму… – Путь Видсида по "старым готским исконным землям" (т. е. по землям, которые готы занимали в Восточной Европе, покинув – предположительно в III-I вв. до н. э. – Скандинавию), оказывается, с точки зрения современных историков, скорее блужданием по истории остроготского дома. Действительно, в центральной части третья тула основана на готских сказаниях, некоторые из которых известны по пересказам Иордана. В ст. 116-117 оказались соединенными имена, ассоциирующиеся с именами героев скандинавских эпических песней, также восходящих к готским сказаниям. Хэтка и Беадека (ст. 112), называемые здесь приближенными Эорманрика, соотносимы, как полагает Мэлоун (его мнение разделяется не всеми исследователями), с Хахиульфом (по Иордану, отец Эрманарика) и Бадуилой (остроготский король VI в.). Херелинги, Эмерка и Фридла отождествляются с племянниками Эрманарика, Эмбрикой и Фритлой, называемых харлунгами; в одной хронике XI в. рассказывается, что Эрманарик велел повесить их по навету Сибки (= Сифека в ст. 116). Эастгота – легендарный основатель остроготского дома, Острогота "Гетики" Иордана; древнеанглийская передача его имени отражает восходящую к древности народную этимологию: "остроготы" (Ostrogotae) > "остготы" (буквально "восточные готы"). Унвене (ст. 114) может быть искаженным до неузнаваемости отражением имени Hemuil, сына Остроготы, о котором также сообщается в "Гетике". О Бекке см. прим. к ст. 18-35. Если считать, что Теодрик в ст. 116 – это Теодрик Великий (ср. ст. 24, где упоминается Теодрик франкский), то Сеавола в той же строке может быть предположительно сопоставлен с одним из приближенных остроготского короля – Сабеной. О героях следующей строки рассказывается в "Песни о Хлёде", или, как ее еще называют, "Песни о битве готов с гуннами", входящей в состав древнеисландской "Саги о Хервёр" (одна из "саг о древних временах"). В этой песни, относимой к числу древнейших эддических песней, рассказывается о битве единокровных братьев Хлёда (матерью которого была пленная дочь короля гуннов) и Ангантюра (короля готов) у леса Мюрквид, который "отделяет гуннскую землю от земли готов". Хеодрик в "Видсиде" соответствует отцу братьев Хейдреку, Хлиде – самому Хлёду, а Ингентеов занимает в этом контексте место Ангантюра (хотя более близким фонетическим соответствием скандинавскому имени является имя Онгентеов, которое в англосаксонской традиции носит не готский, а шведский король, ср. прим. к первой туле). В одном ряду с именами готов стоят в туле и имена бургундских и лангобардских вождей, из которых более всего известно об Эгельмунде (Agelmund Павла Диакона, легендарный предок лангобардских королей) и Гисльхере (в "Песне о Нибелунгах" ему соответствует "млад Гизельхер", младший брат Гунтера); предполагается, что исторический Gislaharius мог быть скорее одним из предков короля Гундахария (Гунтера). Именем Видергильд зовут воина хеадобеардов в "Беовульфе" (в эпизоде, посвященном распре между ними и данами, ср. прим. к ст. 45-49); не исключено, что Фреодерик в ст. 124 – это сын Эорманрика (Фредерик поздних латинских источников; в скандинавской традиции сын Ёрмунрекка носит имя Рандвер), также ставшей жертвой его жестокости. Большинство остальных имен (Эльса, Хунгар, Вульфхере, Вюрмхере, Рондхере, Румстан) из других источников неизвестно. Все эти герои, как уже было сказано, предстают в Видсиде как "содружники" окруженного легендами Эорманрика. Совершенно так же и все битвы, какие когда-либо происходили между готами и гуннами и воспоминания о которых рассеяны в различных германских сказаниях, слились здесь в образе одной "непрестанной" войны, которую ведет в лесах Вислы (на прародине готов? ср. Мюрквид в сказании о Хлёде) воинство Эорманрика, обороняя свой древний престол от гуннов – "народа Этлы".

…эти двое… и златом. – Последними в третьей туле названы Вудья и Хама – герои, отрывочные сведениям о которых содержатся и в других поэтических памятниках. Вудья (= Видья) упоминался в "Вальдере" как сын Веланда; однако чаще германские памятники связывают его с Теодориком (Дитрихом Бернским): Виттих и Хейне называются вместе в средневерхненемецких поэмах о бегстве Дитриха как изменники, перешедшие на сторону Эрманариха. Что же касается Хамы, то он упоминается в "Беовульфе" как похититель ожерелья Бросингов, бежавший "от гнева Эорменрика" (ст. 1201-1202). Эти характеристики хорошо согласуются с тем, что мы узнаем о Хаме и Вудье в "Видсиде", где они предстают как изгнанники, основавшие собственную державу (в данном случае, в отличие от элегий, на первый план выступает юридический смысл понятия изгнанник – "человек, живущий вне закона").

так скитаются… и славу вековечную. – Нигде древнеанглийский поэт не воспевает с таким пафосом свое искусство, как в этих строках, завершающих "Видсид". Обращает на себя внимание, что в части, следующей за последней тулой, столько же строк (13), сколько и во вступлении, предшествующем первой туле. Видимо, такая симметричность композиции неслучайна; она соблюдается и в некоторых других произведениях, например, в "Скитальце".

Заклинания принадлежат к "низовым жанрам" (Хойслер) древнегерманской поэзии, наиболее близким к фольклору и не предполагающим письменной фиксации. Тем большую ценность представляют разрозненные между пятью рукописями стихотворные тексты заклинаний (их всего 12, стихи нередко перемежаются с прозой), которые дошли до нашего времени. В умышленно темных текстах смогли уцелеть не искорененные христианством следы языческих верований, нередко очень древние. На глубокую древность заклинаний указывают и некоторые общие особенности их стиха и стиля (в частности, использование, наряду с аллитерацией, и рифмы), в то время как христианские элементы в них, напротив, сравнительно легко вычленяются как позднейшие добавления (напр., молитвенные вступления) и подмены языческих формул. К древнеанглийским заклинаниям есть единичные параллели в древненемецкой ("Мерзебургские заклинания") и древнескандинавской (несколько надписей на рунических камнях) поэзии. Приведем текст первого из двух "Мерзебургских заклинаний":

Древле сели девы семо и овамо,

Эти путы путали, те полки пятили,

Третьи перетерли твердые оковы.

Верви низвергни, вражьих пут избегни.

(заговор на освобождение из плена, перевод Б. И. Ярхо)

Все заклинания были изданы Ф. Грендоном: Grendon F. The Anglo-Saxon Charms. – The Journal of American Folklore, 1909, v. 22, p. 105-237 (в 1930 г. Перепечатано отдельным изданием) и Керком ван Добби (Krapp-Dobbie, vol. VI ). "Заклинание бесплодной земли" сохранилось в рукописи Cotton Caligula A VII, 171 Британского музея в непосредственном соседстве с текстом древнесаксонского "Хелианда" (так наз. Коттонская рукопись "Хелианда"). Рукопись "Заклинания против колотья в боку" помещена в одном древнеанглийском лечебнике (Harley MS., 585 Британского музея); "Заклинание пчелиного роя" сохранилось в составе MS. Corpus Christi College, 41 библиотеки Кембриджского университета.

Это заклинание, наряду с тремя другими стихотворными текстами, представляющими собой в основном христианские формулы и обращения к Христу, деве Марии и святым, является частью сельскохозяйственного обряда, все действия которого подробно описаны в прозаической части текста. С четырех углов поля срезают по куску дерна, на них кладут масло, мед, молоко от каждой породы скота, дрожжи, ветки и всякие травы. Все это кропят святой водой и произносят молитвы. Затем куски дерна несут в церковь, где над ними служат мессу. После этого их кладут на старое место, освящают плуг и, прокладывая первую борозду, говорят заклинание.

Эрке, Эрке, Эрке. – Я. Гримм полагал, что это имя германского богини плодородия, восходящее к древнему культу "матери-земли" (Herke или Erke в немецком фольклоре). Эта точка зрения получила распространение среди фольклористов, но некоторые из них (Я. де Фрис, Ф. Грендон) скорее склонны видеть здесь лишенные смысла сочетания звуков – остаток магической формулы.

Гремели, ох, гремели… пока по земле скакали. – Заклинание начинается с эпической экспозиции, в которой действуют мифологические существа (ср. начало второго "Мерзебургского заклинания": Пфол и Водан / выехали в рощу. // Тут Бальдеров жеребчик / вывихнул бабку). Может быть злые духи, здесь подразумеваемые, – это какая-то трансформация валькирий (слово wælcyrge в значении "колдунья" встречается в древнеанглийских памятниках); ср. упоминание "жен многожильных" в ст. 6; ср. также начало приведенного выше первого Мерзебургского заклинания.

…ковал стрекало кузнец. – Существует мнение (Кеннеди), что под кузнецом следует подразумевать Веланда, но тогда непонятно, кто имеется в виду в ст. 14 ("шестеро в кузне").

…коли ведьмы кололи… от боли тебя избавлю. – Эсы (божества языческой мифологии, др. сканд. Асы) попадают здесь в один ряд с нежитью и ведьмами, напустившими болезнь; прямое противопоставление языческого и христианского бога ср. также в "Гномических стихах", ст. 62.

Заклинание, сопровождавшееся симпатическими обрядовыми действиями, должно было удержать отроившихся пчел возле дома.

…от людского лукавого языка злосильного. – В оригинале буквально: "от великого человека языка". Неясно, к чему относится определение, и нельзя поэтому исключить точки зрения Р. Майсснера, полагавшего, что речь идет о "языке великого человека", где "великий человек" – это табу охочего до меда медведя (Meissner R. Die Zunge des grossen Mannes. – Anglia, vol. 40, 1916, p. 375-393).

Жены державные, сажайтесь наземь. – Некоторые исследователи и здесь предлагают видеть валькирий.

Один из величайших писателей раннего средневековья, предшественник и единоплеменник Алкуина (Ealhwine, 735-804), Бэда Достопочтенный (673-735), жил в эпоху расцвета культуры в Нортумбрии на севере Англии. Большую часть жизни Бэда провел в монастыре Ярроу. Бэда – автор множества экзегетических сочинений, ученых трактатов, проповедей и латинских поэм. Но наибольшую славу ему составила "Церковная история англов" (Historia Ecclesiastica Gentis Anglorum), завершенная около 731 г. и по сей день сохраняющая значение одного из основных письменных источников по ранней истории англосаксонских королевств. Широчайшая эрудиция писателя богослова, стоящего у вершин латинской культуры своего времени, соединяется в труде Бэды со знанием устного германского предания. Если верить сообщению биографа Бэды Кутберта (Epistola Cuthberti de obitu Bedae), – а большинство исследователей относится к нему с доверием, – последнее, что он сочинил, было пятистрочное древнеанглийское стихотворение, известное под названием "Предсмертная песнь Бэды". Слава, еще при жизни сопутствовавшая Бэде, послужила причиной того, что это стихотворение известно по многим спискам: в 11 из них оно записано на родном, нортумбрийском, диалекте Бэды, в 18 – на нормализованном уэссекском. "Предсмертная песнь Бэды" показывает, насколько высоко уже в VII в. стояло в Англии поэтическое искусство. Стихотворение строго следует всем канонам аллитерационной поэзии и выделяется совершенством композиции. Все оно состоит из одной фразы, тройное упоминание смертного часа в которой (в оригинале три сложных слова, представляющие собой hapax legomena: neidfærae, hiniongae, deothdaege) как бы проводит границу между тем, что было "прежде" (т. е. приобретенной на земле мудростью), и тем, что будет "потом" (т. е. судом, совершаемым над душою после смерти). Благодаря такому весьма непростому построению и скрытой в стихотворении литоте ("никто не становится мудрее" ~ "многие оказываются недостаточно мудрыми") выраженная в нем мысль получает особенную многозначительность и глубину.

Этот гимн богу-творцу известен по "Церковной истории англов" Бэды (Кн. 4, гл. 24). Он подробно рассказывает о некоем неграмотном монахе монастыря в Уитби, по имени Кэдмон, который "был осенен божией благодатью", ибо "все, что он узнавал от других из Священного Писания, он в самом скором времени перелегал на поэтический лад", побуждая слушавших "проникнуться презрением к этому миру и устремиться мыслию к жизни небесной". Особенно замечателен рассказ Бэды о том, как достался Кэдмону этот божественный дар песнопения. Приведем из него отрывок. "Жил он в миру, покуда не достиг преклонного возраста. И он никогда не учил не единой песни. И посему нередко во время пиршества, когда наступало время для увеселения, и все они должны были петь в свой черед под арфу, он, завидев, что арфа к нему приближается, вскакивал в смущении посреди пира и уходил домой. И вот однажды он так и сделал: покинул дом пиршества и отправился в хлев, где ему было поручено тою ночью смотреть за стадом. Когда настало время, он расправил члены и уснул. Тут явился ему во сне некий человек и, обратись к нему со словами привета, назвал его по имени и сказал: "Кэдмон, спой мне что-нибудь". На что тот ответил: "Я ничего не умею петь. Я потому и ушел с пира и пришел сюда, что я не мог ничего спеть". Тогда тот, кто говорил с ним, сказал снова: "И все же ты можешь петь". Тогда Кэдмон сказал: "Что же мне спеть?". Он сказал: "Спой мне Первое Творение". Получив сей ответ, Кэдмон вскоре начал петь во славу Бога Творца стихи и слова, каких он прежде не слышал". После этих строк Бэда приводит латинский перевод "Гимна" (его англосаксонский текст вписан переписчиками на полях рукописей "Церковной истории" Бэды). Наутро, – как рассказывает далее Бэда, – Кэдмон пошел к градоправителю и рассказал о ниспосланном ему свыше даре. Тот отвел певца к настоятельнице монастыря в Уитби, Хильде, которая, убедившись в чудесном искусстве Кэдмона, призвала его остаться в монастыре и принять обет послушания. Проведя в монастыре остаток дней, Кэдмон составил множество стихов "о сотворении мира и человека, а также и о многом другом, что рассказывается в Священном Писании". Хильда была настоятельницей монастыря с 658 по 680 г. Это дает основу для датировки "Гимна", хотя действительные события в рассказе о его создании не отделимы от легенды. Рассказ, принадлежащий перу такого авторитетного писателя, как Бэда, всегда привлекал к себе особое внимание издателей и исследователей древнеанглийской поэзии. В 1655 г. Франциск Юниус положил начало изданию древнеанглийских поэтических памятников, опубликовав поэмы из рукописного кодекса, впоследствии получившего его имя (Codex Junius Бодлеанской библиотеки в Оксфорде, см. с. 173 наст, изд., а также прим. к "Грехопадению"). Основываясь на том перечне сюжетов Кэдмоновой поэзии, который приводит Бэда, Юниус безоговорочно приписал Кэдмону все поэмы своего кодекса: "Бытие", "Исход", "Даниэль" и "Христос и Сатана", обозначав все собрание как Caedmonis Monachi Paraphrasis. Так было положено начало растянувшейся на несколько веков дискуссии об авторстве древнеанглийской поэзии, причем ведущую позицию и этой дискуссии долгое время занимали исследователи, стремившиеся распределить большую часть сохранившегося корпуса стихов между двумя поэтами, известными по имени – Кэдмоном и Кюневульфом (см. также прим. к "Видению Креста" и "Отпадению ангелов"). Поводом в пользу принадлежности "Гимна" и произведений Codex Junius одному автору, Кэдмону, считали текстуальные совпадения в. них (поэма "Бытие" начинается, например, почти такими же словами, как "Гимн"). Совершенно другое объяснение дают этому сходству исследователи новейшего времени. Фр. Мэгаун, посвятивший рассказу Бэды специальную статью (Magoun Fr. P. Bede's Story of Caedman: The Case History of an Anglo-Saxon Oral Singer, Speculum, vol. XXX, 1955), видит в нем уникальное свидетельство современника об устно-эпическом творчестве, всецело основанном на готовых (и лишь варьируемых поэтом) формулах и, таким образом, не знающим различия между сочинением (импровизацией) и воспроизведением. Вербальное сходство "Гимна Кэдмона" и других произведений религиозной эпики оказывается, таким образом, лишь естественным проявлением формульности этой поэзии и ее принадлежности к обшей традиции. Как показал Мэгаун, Гимн Кэдмона почти целиком разлагается на такие формулы, что, однако, не противоречит его художественному совершенству. Обращает на себя также внимание, что, принадлежа эпической традиции, "Гимн" имеет и некоторые точки соприкосновения с поэзией скальдов. Его композиция напоминает композицию восьмистрочной скальдической строфы (висы): две относительно самостоятельные части стихотворения (соответствующие полустрофам висы) связаны общим движением поэтического образа. Строгое равновесие между всеми композиционными элементами "Гимна" и в особенности его необычайно разнообразная и пышная синонимика (понятия бог, например, выражено в оригинале семью различными словами, среди которых есть и архаизмы, и поэтические новообразования), придают этому маленькому стихотворению особую торжественность, почти монументальность. О толковании "Гимна" в духе теологической доктрины Бернаром Юппе см. с. 204 наст. изд. Древнеанглийский текст "Гимна" известен по 17 рукописям "Церковной истории англов". В четырех наиболее ранних латинских рукописях (одна из них, середины VIII в., известная как MS. Lat. Q. V, I, 18, находится в Гос. Публичной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде) представлен исконный, нортумбрийский, вариант, являющийся древнейшей записью англосаксонского поэтического текста. В остальных рукописях, как латинских, так и содержащих древнеанглийский перевод "Истории", "Гимн" записан в нормализованной уэссекской орфографии.

Кровли для земнородных – небеса; мир срединный, предел для землерожденных, обитель смертных – земля.

В древнеанглийских рукописях сохранилось два собрания изречений, или гномических стихов: так называемые Коттонские гномы (Cotton Ms. Tiberius B. 1) и Эксетерские гномы (Ex. B. Fol. 88b-92b), подразделяемые на три группы: A, B и C; в рукописи начальное слово каждой группы выделяется буквами латинского капитального письма. В настоящее издание включены Эксетерские гномы группы B. В отличие от всякого рода наставлений и поучений, рассыпанных во многих древнеанглийских стихах, дидактический элемент в гномах в чистом виде почти отсутствует. Здесь суммированы наблюдения о природе вещей и человеческой природе, и "сущее" в них не отделено от "должного" (ср. в русском переводе: "Стужа, чтобы стыло; костер – чтобы тлело…"). Одни из гномов предельно кратки, другие более пространны, некоторые, при развитии в них описательных элементов, разрастаются в целые сценки (такова знаменитая сценка "о фризской жене" в приводимых гномах, ст. 24 след.). Большая их часть, сохраняя древнюю мудрость, может восходить ко временам язычества, некоторые несут на себе отчетливый след христианства. Трудно обнаружить какой-либо порядок в этих пестрых собраниях. Первая исследовательница древнеанглийских гномов Б. Уилльямс (Williams B. C. Gnomic Poetry in Anglo-Saxon. N. Y., 1914, repr. 1937) готовая была даже допустить, что иные из них могут быть плодом версификаторских упражнений: их автор механически нанизывает разнородные изречения, заботясь лишь о том, чтобы привести их в соответствие с правилами аллитерационного стихосложения. Едва ли это мнение справедливо; более вероятно, что элементы стихотворной организации не вторичны, но издревле присуще подобным произведениям (равно как и поговоркам, пословицам, загадкам и другим малым речевым формам, в которых сконденсирован человеческий опыт), придавая им сжатость и весомость формул. Следует допустить, что мудрости могли передаваться в устной традиции как по отдельности (представляя собой в этом случае более или менее развитые стихотворные тексты), так и в виде перечней. Обе возможности представлены в древнескандинавской поэзии (ср. разные части "Речей Высокого" в Старшей Эдде). Для современного читателя гномические стихи представляют немалый познавательный интерес, приоткрывая завесу над теми будничными сторонами жизни, которые не входили в тематический круг эпической поэзии. Перевод выполнен в основном по изданию Крэппа-Добби.

…стужа отступит…лето светлознойное… – Германцы различали первоначально два времени года – зиму и лето. Названия для весны и осени более позднего происхождения и различны в отдельных германских языках.

Смутен путь умерших…смерть извечная тайна… – Это место в оригинале можно прочесть по-разному. Т. Шипи (Shippey, 2, p. 69), например, связывает его с предыдущими строками и переводит: "…и беспокойные волны, глубокая тропа мертвых, далее всего будут скрыты (льдом. – О. С.)". Далеко не всегда можно понять, какие фразы связаны в гномических стихах общим ходом мысли, а какие представляют собой изолированные изречения.

в полымя подь, падуб. – Э. Чеймберс ссылается на обычай сжигать падуб, или остролист (Ilex aquifolium ) после рождества (Chambers E. K. The Medieval Stage, Oxford, 1903, I, p. 251).

…слава всего превыше. – Самая лаконичная формулировка древней истины, выраженной в более развернутом виде во многих других произведениях. Ср. прим. к ст. 72-80 "Морестранника".

…вождь невесту купит… – Ср. у Тацита ("Германия", гл. X VIII, см. в кн.: Древние германцы. Сборник документов. М., 1937, с. 65-66). Далее в ст. 15-22 перечисляются качества идеальной супруги, созвучные с образом Вальхтеов в "Беовульфе".:

Вышла Вальхтеов,

супруга Хродгара,

гостей приветствовать

по древнему чину,

высокородная:

вождю наследному

вручила первому

чашу пенную

(ст. 614-618)

Ср. также в "Беовульфе" ст. 642 след., 1216 след., рисующие портрет мудрой советчицы и помощницы государя на престоле. Обозначение женщины как "раздавательницы пива" и т. п. закрепилось в скальдических кеннингах.

…а жене желанен…не почил бы в объятьях пучины. – Эта жанровая картинка, в которой звучат и лирические ноты, более всего доставила известность Эксетерским гномам. Фризы упоминаются и в других памятниках как опытные мореходы.

Чёлн, мореходу радость…закупит припасов… – В понимании этого места исследователи не пришли к единогласию. Многие, вместе с Б. Уилльямс, полагают, что в ст. 36 речь идет не о корабле, а о деве ("радость мужчине дева"). С точки зрения Т. Шиппи, последующие строки – это рассказ о богатом купце, который, расположившись на зимовку, расселяет, как это было принято, свою команду на принадлежащих королю землях (Shippey, 2, p. 38). Он присоединяет сюда и ст. 39 след. – о пользе всяких припасов и сытной пищи.

…даже на вольном воздухе оздороветь не сможет. – Можно понять это место и как изречение типа "человек живет не единым воздухом".

Закопал бы убийца…смерть, зарытая в землю… – Перевод проясняет это довольно трудное место. В нем, судя по всему, сохранился отзвук существовавшего в древнем обществе противопоставления: убийство, о котором убийца объявлял во всеуслышание, тем самым сохраняя право откупиться вирой, и тайное, позорное убийство, которое ставило его вне закона. Об этом противопоставлении хорошо известно из древнеисландских источников. См. Стеблин-Каменский М. И. Мир саги. Л., 1971, с. 83-84.

Воден воздвиг кумиров… – Единственный случай в древнеанглийской поэзии, где упомянуто имя Водена, верховного божества языческой мифологии (др. исл. Один, др. нем. Вотан, Вуотан). Это имя проникло в название среды – Wednesday, благодаря отождествлению Водена с Меркурием (ср. лат. dies Mercurii).

Как и гномы, это деловитое перечисление более чем 40 ремесел и умений содержит сведения о повседневной жизни англосаксов, контрастируя с героической и духовной поэзией, углубленной в идеальный мир. Стихи "О дарованиях человеческих" более единообразны, чем гномы, и скорее всего не связаны с устной традицией. Весь перечень призван иллюстрировать тезис о справедливости промысла божьего.

…ратеначальником… – Бог постоянно обозначается в древнеанглийской поэзии теми же словами, что и вождь, князь. Подобно вождю, он раздает и дары (в оригинале понятия "дар", "дарование" обозначаются одним словом). Однако дарования, которые здесь перечисляются, не заслужены людьми (как должен был заслужить дары воин), а "благообретены", не возвышают одного над другим, а посылаются господом, милостивым ко всякому (см. особенно ст. 110 след.).

Стихотворение относится к древнеанглийскому Бестиарию. Так называют сборники, получившие в средние века чрезвычайную популярность. Они восходят к эллинистической египетской традиции. Рассказы о внешнем облике и повадках животных, нередко баснословные, получают в бестиарии символическое христианское истолкование. Древнеанглийский Бестиарий включает три стихотворения: о Пантере, Ките и Куропатке (от последнего сохранился лишь небольшой фрагмент), имеющие прямой источник в латинском "Физиологе" (Physiologus, рукопись VIII-IX вв.). первоначально предполагалось, что эти три стихотворения представляют собой лишь отрывок несохранившегося "полного" Бестиария, но современные исследователи видят в них композиционное единство (Krapp-Dobbie, vol. III, p. L-LI). Пантера, Кит и Куропатка суть животные земли, воды и воздуха. В первом из упомянутых стихотворений дается фантастическое описание переливающейся всеми цветами Пантеры, которая имеет обыкновение погружаться после трапезы в трехдневный сон, а пробуждаясь, испускает громкий рев, на который идут все звери. Пантера, как разъясняется в стихотворении, символизирует Христа, ее сон и пробуждение должный пониматься как смерть и воскресение Христа. В приводимом стихотворении описывается Кит, символизирующий сатану. Распространенный сказочный мотив – кит, принимаемый моряками за остров, – смешивается здесь с христианскими легендами о дьявольских чудищах. Ср. в качестве поздней параллели к "Киту" описание Левиафана в "Потерянном Рае" Мильтона (ст. I, 200-206), где этой чудовище сравнивается с сатаной.

Фаститокалон. – Искаж. греч., обычно толкуемое как "морская черепаха", ср. лат. aspido-trestudo. Приведем начало латинского стихотворения из "Физиолога": "Есть морское чудище, называемое по-гречески aspidochelone, т. е. кит. Кит огромен и его кожа покрыта песком, вроде того, какой бывает на морском берегу. Спина чудовища так высоко поднимается над морскими волнами, что мореходы, обманываясь, принимают его за остров" (Allen-Calder, p. 160).

морские кони – корабли.

…а после за падшими… врат адских… – Адские Врата в виде чудовищных челюстей – образ, распространенный в средневековом искусстве, ср. одну из миниатюр в Кодексе Юниуса: Kennedy Ch. The Earliest English Poetry, p. 307.

Приводимые здесь загадки из Эксетерской книги опубликованы под №№ 5, 6, 7, 8, 16, 20, 21, 27, 34, 47, 60 в издании Уайетта, послужившим основой для перевода (Wyatt A. J. Old English Riddles. Boston, L., 1912). Всего в Эксетерском собрании сохранилось 95 загадок, но некоторые из них с трудом читаются из-за повреждений рукописи. Древнеанглийские загадки также имеют непосредственный источник в латинских загадках (enigma) – жанре, получившем особое развитие именно в Англии, откуда происходят сборники загадок VIII в. Татвине (Tatwine), Альдхельма (Aldheim) и Эвсебия (Eusebius). В этих сборниках можно найти оригиналы таких, например, загадок, как Соловей (Альдхельмова De luscinia) или Кольчуга (De lorica из того же лат. сборника). Однако, как часто отмечают, древнеанглийские загадки превосходят эти оригиналы по своим художественным достоинствам, а некоторые из них являются и вполне самобытными. Это связывают с существованием другого, более глубоко, корня загадок, уходящего в германскую традицию. Предрасположенность древнегерманской поэзии к затейливым иносказаниям находит яркое выражение в таких перифрастических обозначениях предмета, как кеннинги, с которыми иногда сравнивают загадки. Их сравнивали не раз и с гномическими стихами. Подобно последним, загадки охватывают самый широкий круг тем, спускаясь "с небес" к предметам низменным (ср. загадки "Соха", "Грабли", "Книжный червь") и выражали представление средневекового человека о мировом порядке. Предмет предстает в них не в своем внешнем образе, а со стороны своих функций, связывающий предмет с человеком. Отсюда нередкое "очеловечивание" самого предмета, а в иных случаях и появление в загадках лирических нот, для этого жанра неожиданных. Древнеанглийские загадки предстают тем самым как особый способ поэтического изображения, а испытание сообразительности партнера, т. е. установка на разгадывание, отходит в них на второй план. Это, как и пространность описания, нередко охватывающего предмет с самых разных сторон, отличает древнеанглийские загадки (как и их латинские прототипы) от фольклорных. Многие из них разрастаются в самостоятельные произведения, занимающие место среди лучших стихов древнеанглийской поэзии. Истолкование ряда загадок остается тем не менее проблемой для исследователя, и некоторые из снабжающих перевод разгадок гипотетичны (см. ниже прим.). Вероятно и существование намеренно двусмысленных загадок.

Загадка основана на восходящем к фольклору представлении, что оперение лебедя рождает музыку при полете.

Некоторые исследователи считают, что это описание больше подходит к сойке или какой-либо другой птице-пересмешнику.

Загадка, в особенности ее вторая часть (сетования "меча" на неудавшуюся личную жизнь?) вызывают затруднения у истолкователей. Оригинальное ее объяснение предложил Л. Шук (Shook L. K. Old English Riddle N 20: heoruswealwe. – In: "Medieval and linguistic, studies in honor de Francis Peabody Magoun, Jr.", London, 1965, p. 194-204), который, несколько иначе читая ее, полагает, что речь идет о боевом соколе, др. англ. heoruswealwe, букв. "меч-ласточка". Украшенный цепями и кольцами сокол принужден жить в неволе и в одиночестве.

В загадке опоэтизировано изготовление рукописной книги, начиная с выделки пергамента (ст. 1-6) и кончая украшением уже переплетенного кодекса. От древнеанглийской эпохи сохранилось немало богато иллюминированных кодексов. Древнеанглийское письмо, как и его ирландский прототип (так называемый инсуларный вариант маюскульного письма), отличается большим изяществом очертаний; его характеризует, о словам палеографа, "неспокойная игра угловато-кривых линий с окружностями и полукругами" (Киселева Л. И. О чем рассказывают средневековые рукописи. Л., 1978, с. 72-73).

В стихотворении, наряду с канонической аллитерацией, большую роль играет рифма, что, вероятно, указывает на его связь с фольклором. Ср. разработку этой темы Робертом Бернсом в его знаменитом стихотворении "Джон Ячменное Зерно".

Стихотворение известно также на нортумбрийском диалекте (рукопись IX в. хранится в библиотеке Лейдена). Оно непосредственно связано с загадкой Альдхельма De lorica. Подобно загадке о книге, интересно детальным описанием ремесла, в данном случае ткацкого: см. по этому поводу: Von Erhardt-Siebold E. Old English loom riddles. – Philologica. The Malone anniversary studies. Ed. By Th. A. Kirby and Henry Bosley Woolf. Baltimore, 1949.

молота потомок – меч.

Тростник (или аналогичное прибрежное растение) мало подходит для вырезывания рунических знаков, поэтому некоторые исследователи предлагают читать конец загадки как описание музыкального инструмента (свирели, дудки). То или иное толкование загадки зависит от того, где проводится граница между нею и последующим стихотворением, никак в рукописи не обозначенная.

Начало этого необычного стихотворения, как уже было сказано, неотграничимо от Загадок; понимание последних строк осложняется включенными в текст руническими знаками; некоторые места в рукописи безнадежно испорчены (прожжены?) и не поддаются прочтению. Поэтому, в частности, так и остается неясным, кому принадлежит весь монолог. И все же "Послание мужа" представляет гораздо меньше проблем для интерпретации, чем остальные элегии, к которым причисляют это стихотворение. За монологом-сообщением здесь без труда улавливается незатейливая сюжетная схема – повесть об изгнании знатного "мужа", вновь обретшего богатство и благополучие на чужой стороне и призывающего к себе супругу, без которой остается неполным его счастье. Не только эта надежда на счастливую встречу, окрашивающая все стихотворение в спокойные и светлые тона, но и простота его композиции, большая роль в нем повествования – все это ставит "Послание мужа" особняком среди элегий. О меньшей выраженности в нем лирического начала очевидно свидетельствует и то обстоятельство, что весь монолог влагается здесь в уста не героев элегии, а некоего третьего лица – посредника между разлученными супругами. Перевод опирается на издание Лесли: Leslie R. F. Three Old English elegies. Manchester Univ. Press, 1961.

Вот об этой, о древесовидной… – Несомненно имеется в виду руническая палочка, или кусочек дерева, на котором начертано послание. Неоднократно высказывалось мнение, что руническая палочка и "говорит" все нижеследующие слова. Слова "я сызмала вырос" (ст. 2), оборванные лакуной в тексте, перекликаются в таком случае с текстом загадки "Тростник" и, еще более явно, с рассказом Креста в "Видении Креста" (см. особенно ст. 28-29). Но некоторые строки (напр., 6, 13) все же скорее указывают на то, что рассказчик здесь – это человек, доставивший "через валы соленые" послание жене своего господина.

…кольцеукрашенная… – Этот эпитет указывает в древнеанглийской поэзии на знатное происхождение героини и подготавливает, таким образом, к обращению "дочь государева" в ст. 47.

…кукушки тоскующей в кущах голос… – Кукушка предвещает лето, когда море освобождается тот льда и плаванье по нему становится более безопасным; но ее "тоскующий голос" вселяет в то же время тревогу в сердце. Ср. аналогичное место в ст. 53 "Морестранника".

вотчина чаек – море.

Теперь я слагаю… вы обменялись. – В заключительные строки элегии включены пять рунических знаков, со звуковым значением S, R, EA, W, M (или D?). Руническое письмо, унаследованное англосаксами от общегерманской традиции (в древнеанглийском варианте рунического ряда было до 33 знаков), было довольно широко распространено в VII-VIII вв., о чем свидетельствуют такие его памятники, как ларец Фрэнкса (см. о нем прим. к "Деору") и Рутуэльский крест (см. прим. к "Видению Креста"). Но руны изначально употреблялись не только как буквы, но и как тайные знаки, или идеограммы предметов и понятий, соответствовавших их имени. Так, руна "S" служила, по своему имени sigel ("солнце"), обозначением солнца, руна "R" обозначает дорогу (др. англ. rād), руна "EA" – океан (eār) или землю (eorðe), "W" радость (др. англ. wyn), "M" – мужа. Не может быть установлено, следует ли читать руны в "Послании мужа" как буквы или отдельные слова (ссылаясь на пунктуацию текста, Добби отдает предпочтение второй точке зрения). В первом случае они могли бы быть, например, начальными буквами личных имен (свидетелей супружеских обетов?). Читая же руны как слова, некоторые исследователи полагают, что из них и составляется текст того послания, которое должна была расшифровать "жена". Элиотт, например, предлагает такую расшифровку: "Плыви путем на солнце через океан и обретешь радость, соединившись с мужем" (Elliott R. W. V. The Runes in "the Husband's Message". – Journal of English and Germanic Philology, vol. 59, N. 2, 1955). Точка зрения Лесли состоит в том, что "небо" и "земля", зашифрованные рунами, призываются здесь в подтверждение обетов, которыми обменялись супруги.

Неоднократно делались попытки отождествить героев этой и предыдущей элегий и представить обе элегии как дополняющие друг друга части какого-то сказания. Но сходство изображенной в них ситуации едва ли свидетельствует о большем, чем о традиционности элегических мотивов. Тон обеих элегий совершенно различен: в "Плаче жены" ситуация изображена как трагическая, не оставляющая для героев надежды на счастливый исход. Здесь всецело господствует чувство скорби, и воспоминания героини о прошлой ее жизни с мужем, отрывочные и невнятные, постоянно перебиваются ее сетованиями на горькую участь в настоящем. Это доставило немало трудностей исследователям элегии, задавшимся целью непротиворечиво истолковать отношения между ее персонажами и восстановить ее фабульную основу. Каждая строка подавала здесь повод для разногласий; обсуждалось самое число участников "драмы"; время от времени возобновляются и попытки доказать, что автор лирического монолога – мужчина (впервые у Шюкинга; в недавнее время та же мысль показалась привлекательной Бамбасу: Bambas R. C. Another view of the Old English "Wife's lament". – Journal English and Germanic philology, vol. 62, 1963, p. 303-309. Публикуемый перевод опирается в основном на издание Лесли (см. выше), и различные толкования элегии отмечаются лишь в тех случаях, когда они требуют разного прочтения текста).

Эту горькую слагая песню… – Сходным образом начинается и "Морестранник". В оригинале употреблено др. англ. Giedd – слово, которое могло обозначать любое стихотворное произведение небольшого объема, в том числе и песню; с народной песней эту элегию роднят многие стилистические черты (см. по этому поводу Malone K. Two English Frauenlieder. – Comparative literature, vol. 14, N. 1, p. 107-117).

плакала я на рассвете… – Этот традиционный песенный образ дополнительно осложнен в древнеанглийской поэзии, где предутренняя пора обычно ассоциируется с холодом, страхом и одиночеством. В эти часы являлись в Хеорот Грендель и его мать ("Беовульф"), на рассвете начинались обычно битвы ("Битва в Финнсбурге"). Среди поэтизмов встречаются сложные слова, буквально переводимые как "утренне-холодный", "утренне-больной", "утренний ужас", "утренний крик", "рассветная беда".

…собиралась в дорогу за супругом, как должно… – Было замечено (Лесли), что во фрагментах "Плача", повествующих о прошлом, муж героини неизменно обозначается более формально ("супруг", "господин", "хозяин"), часто терминами, подчеркивающими его главенство в супружеских отношениях. Напротив, в строках о разлуке и страданиях героев, особенно эмоционально насыщенных, часто встречаются такие слова, как "любимый" или "друг". Можно думать, что это распределение синонимов преследовало не только стилистические цели. Как и во всех элегиях, источником трагизма в "Плече жены" является разрушение связей героя с обществом. Не последовав, "как должно", за супругом, героиня не только обрекла себя на разлуку и физические лишения, но, помимо своей воли, разорвала супружеские узы.

100

…приказал мне хозяин… изболелась я душой… – Перевод учитывает конъектуру Лесли. Смысл этих строк, видимо, состоит в том, что замужество оторвало героиню от родного дома и принудило ее жить среди чужих и, судя по всему, враждебных к ней людей.

101

…и супруга законного… и гонения из-за любимого… – Эти строки несколько прояснены в переводе. Чаще всего в них видят намек на то, что муж (вняв наветам своих родичей?) замыслил недоброе против героини, может быть, стал прямым виновником ее заточения в подземную темницу. Но Лесли справедливо отмечает, что слова оригинала mor? ("убийство"), ст. 20, f?h?u ("распря"), ст. 26, употреблялись в древнеанглийских памятниках только в не допускающем инотолкований терминологическом значении. Речь, стало быть, идет о какой-то (внутрисемейной?) распре, которая ведет к изгнанию "мужа" и за которую безвинно платится героиня элегии.

102

…сидеть мне долгими днями летними… – Обычно в древнеанглийской поэзии страдания ассоциируются с зимою и холодами (ср. "Деор", "Морестранник", "Скиталец"). Здесь же "долгие летние дни" скорее подразумевают не конкретное время года, а лишь длительность страданий. Ср. выражение "краткий зимний час" в значении "самое малое время" в ст. 136 "Грехопадения". В "Беовульфе" (ст. 2894) встречается даже выражение "(сидели) долгий утренний день (погруженные в печаль)", представляющее на первый взгляд оксюморон; здесь очевидно сливаются представления об утренней тоске и о страданиях, долгих, как летний день в северных широтах.

103

…и мужу смолоду… тоску такую же… – Неясно, к кому относятся эти слова. Некоторые исследователи даже вчитывали в них угрозу некоему третьему лицу, "Яго" предполагаемой семейной драмы. Но всерьез могут приниматься, по-видимому, лишь два толкования: 1) слова обращены к "мужу" и непосредственно связаны с последующими строками, в которых воображение героини рисует его "под диким льдистым утесом", "в неизбывной печали"; 2) слова представляют собой типичное для элегий нравоучение (ср. особенно "Скиталец", ст. 112 след.), которому, заметим, во всем соответствует поведение героя, описанное в ст. 20-21 ("как он духом страдает, обдумывая убийство, а кажется беззаботным").

104

Этот стихотворный текст непосредственно предшествует в рукописи Загадкам. В течение долгого времени он был известен как "первая загадка" Эксетерской книги (ср. Brooke, p. 160) и предполагалось возможным, что в нем зашифровано имя Кюневульф (на этом основании Кюневульф считался автором всех загадок). Г. Брэдли первым выдвинул гипотезу (1888), что в данных строках следует видеть драматический монолог, родственный "Плачу жены". Новое понимание, скоро ставшее общепринятым, не убавив трудностей истолкования стихотворения, придало новое направление поискам. "Вульф и Эадвакер" – самая короткая из элегий; но, вместе с тем, это единственная элегия, в которой встречаются собственные имена. Остается неясным, представляет ли сохранившийся текст фрагмент какого-то более связного произведения (мнение, восходящее к Брэдли) или он обладает собственной композиционной целостностью, на что указывает как будто его строфическая форма, впрочем непоследовательно выдержанная, и в особенности завершающее двустишие, полное глубокого лиризма. Нет единого мнения и относительно связи элегии с эпическими сказаниями. Собственные имена служат вескм доводом в пользу такой связи, поскольку во всех остальных случаях они конкретизируют в древнеанглийской поэзии "место действия" в героическом мире (ср. появление имени певца в "Деоре"). Делались попытки раскрыть эту связь: например, представить текст как отрывок эпической поэмы об Одоакре = др. англ. Эадвакер (Имельманн). Сравнит ельно недавно П. Фрэнкис решился даже отождествить Вульфа с Деором (др. англ. dēōr – "животное, зверь"): Frankis P. J. "Deor" and "Wulf and Eadwacer": some conjectures – Medium Ævum, vol. 31, 1962, p. 161-175. Особенную известность получила теория, согласно которой героиня лирического монолога соответствует Сигню, дочери Вёльсунга, героине скандинавского эпического сказания, история которой известна из "Саги о Вёльсунгах". Эадвакер в этом случае занимает в стихотворении то же место, что и Сиггейр, ненавистный муж Сигню, которому она мстит за смерть своего отца и братьев, героически погибая и сама. Вульф же, возлюбленный героини в элегии, понимается как трансформация образа брата Сигню – Сигмунда, причем в имени Вульф видят намек на изгнанничество героя (ср. обозначение изгоев как "волков" в скандинавских источниках; ср. также рассказ в "Саге о Вёльсунгах" о том, как Сигмунд и его сын от Сигню, Синфьётли, жили в лесу, приняв образ волков). Большинство исследователей, однако, скептически относится к попыткам проследить связь элегии с тем или иным из известных эпических сказаний. Отмечают, что изображенная здесь ситуация более чем типична для эпической героини, этой "пряхи мира", которую обстоятельства вынуждают на брак с вождем враждебного племени, делая в конце концов трагической жертвой междоусобных распрей. Таковы Фреавару и Хильдебург в сказаниях об Ингельде и Финнсбургской битве (ср. прим. к ст. 45-49 "Видсида" и к "Битве в Финнсбурге"). В этом смысле героиня "Вульфа и Эадвакера" действительно эпизирована, по сравнению с героинями элегий, в которых господствует более поздняя концепция "любви во браке" ("Послание мужа", "Плач жены"). Но традиционный мотив преломляется здесь всецело как личная, любовная трагедия героини. Темный и временами бессвязный стих элегии, напоминающий заклинание, с трудом поддается рациональному истолкованию. В переводе лишь отчасти удалось сохранить ту завораживающую многозначительность каждого слова, которую чувствует даже современный читатель этой замечательной элегии.

105

Жертвой, поживой… безрадостного пришельца? – Строки мало понятны в оригинале, но можно предположить, что речь идет о какой-то смертельной опасности, подстерегающей Вульфа во враждебном ему доме героини.

106

…когда обнимал меня муж-воитель… – Эадвакер?

107

Эй, слышь, Эадвакер, этого пащенка Вульф утащит в чащу… – Строки многомысленны. "Пащенок" переводит здесь др. англ. hwelp, обычно употребляемое по отношению к детенышу животного (чаще всего "щенок"). Здесь оно скорее всего относится к сыну героини (ср. в эддической "Песни об Атли", ст. 12, обозначение детей Гуннара и Хёгни как "медвежат"), но трудно сказать, свойственен ли ему при этом уничижительный оттенок. В последнем случае слова скорее всего означают угрозу и приводят на память эпизод из "Саги о Вёльсунгах", где Сигню требует, чтобы Сигмунд и Синфьётли зарубили ее детей от Сиггейра. "Вульф" в этом случае несомненно собственное имя. Но некоторые исследователи видят здесь игру слов (ср. мнение Гринфильда: Greenfield St. B. The Old English Elegies. – In: Continuations and Beginnings / Ed. Stanley E. G. L.; Edinburgh, p. 165), считая, что героиня тревожится за свое дитя, которое волк (др. англ. Wulf) может утащить в лес.

108

Элегии "Морестранник" и "Скиталец", значительно более пространные и сложные по композиции, можно считать зачатками германской медитативной лирики. Собственные горести героя, скитающегося по волнам океана, служат в них поводом для размышления о превратности судеб и бренности этого мира. Текст элегий представляет сравнительно немало языковых затруднений, и основные усилия исследователей сосредотачиваются на интерпретации их замысла, прежде всего на выяснении соотношения в них языческого (т. е. традиционного для германской поэзии) и христианского мировоззрения. Элегия "Морестранник", с ее немотивированными переходами от отчаяния к воодушевлению, получила множество различных осмыслений. Ее толковали и как случайное соединение элегических и дидактических фрагментов; и как диалог между старым, изнемогшим в борьбе с волнами моряком и юношей, рвущимся в дальние странствия; и как предвосхищающий романтиков гимн непокорной морской стихии. В последние годы утвердилось мнение, что "Морестранник" – это утонченная христианская аллегория, в которой изображается путь жизни или путь от мирского знания (отождествляемого с этикой героической поэзии) к высшему, религиозному знанию. Однако и сами интерпретаторы иногда признают неадекватность толкований этой элегии (ср.: Greenfield. Op. cit., p. 154; Shippey I, p. 54).

109

Быль пропеть я о себе могу… – Формульное начало элегии, ср. прим. к ст. 1 "Плача жены".

110

…повестить о скитаниях… клекотал непрестанно. – Эти безостановочные в свое движении строки (знаки препинания в изданиях элегии расставляются с большой долей произвольности) – замечательный пример того искусства, с которым поэт изображает единство природы и внутреннего состоянии героя. Обращает на себя внимание редкостный по конкретности подбор разных видов морских птиц в ст. 20-24; в поэзии (если не считать загадок) почти не встречаются другие птицы, кроме условных орла и ворона и, дважды, – кукушки.

111

…взывает сердце… путешественница по водам. – В этих и последующих строках элегический мотив морского скитания получает новое, символическое, переосмысление. Сторонники аллегорического истолкования "Морестранника" иногда отождествляют это, желанное для души, путешествие в "заморские страны" со смертью.

112

…вот кукушка… грудь-сокровищницу. – Ср. сходное место в ст. 23 "Послания мужа". Грудь часто называют в древнеанглийской поэзии "сокровищницей духа (разума и пр.)"; ср. также ст. 13-18 "Скитальца".

113

…вотчина китовая – море.

114

…пути китовые – то же самое, если принять традиционную конъектуру. Но в рукописи стоит wælweg, что значит "путь мертвых".

115

…пускай же каждый… дружины блаженных. – Примечательное видоизменение героической заповеди древнего германца, жаждущего славы на земле. Ср. в "Беовульфе":

Каждого смертного

ждет кончина! –

пусть же, кто может,

вживе заслужит

вечную славу!

Ибо для воина

лучшая плата –

память достойная!

(ст. 1386-89)

116

Знатной казной… что она скопила. – И в этих строках переосмыслены, в соответствии с евангельским "не собирайте себе сокровищ на земле" (Мт. 6, 19) традиционные представления германской поэзии: стремясь к славе, герои домогались и материальной платы за подвиги; золото служило на земле подтверждением удачи и доблести воина и сопровождало его в загробный мир.

117

…стяжает милость Божью. – В переводе опущены последние 16 строк этой проповеди, очень слабые по стиху и к тому же испорченные в рукописи.

118

Элегия очень близка к предыдущей и по изображенной в ней ситуации и по общему ее движению – от сетований героя на свою судьбу к горестным размышлениям об участи всего сущего. Она производит, однако, впечатление большей законченности и стройности во всех своих композиционных элементах. Монолог Скитальца обрамлен строго симметричными вступительными (1-5) и заключающими элегию (111-115) строками. Но если в начале элегии герой изображен лишь как изгнанник, плывущий по морю "с тоской на сердце" (таким образом, намечено содержание ее первой части, 6-57), то в конце – это погруженный в думы мудрец (завершение второй части монолога, 58-110). В новейших исследованиях элегию принято рассматривать как вариацию на тему consolatio philosophiae: обретенная в лишениях мудрость – вот та "помочь господня", которая дарована Скитальцу; ср. обсуждение разных оттенков этой трактовки в последнем издании элегии: The Wanderer. Ed. by T. P. Dunning and A. J. Bliss. London, 1969.

119

Судьба всесильна, - др. англ. слово wyrd, родственное глаголу weorðan "становиться", означает во многих контекстах не столько "рок, фатум", сколько "судьбу" как долю, определенную каждому смертному; в др. сканд. мифологии это имя старшей из трех норн – Урд (др. исл. Urðr).

120

…как часто я печалился, встречая рассветы. – Ср. примеч. к ст. 7 "Плача жены"; ср. также замечательное изображение зимнего моря, символизирующего людские бедствия, в конце элегии (ст. 101-105).

121

…под спудом и на запоре. – Традиционная метафора (ср. прим. к ст. 53-55 "Морестранника") развернута здесь в глубоко поэтичный образ.

122

златоподатель – кеннинг вождя, как и кольцедаритель в ст. 25.

123

…надолго утратив. – Характерный пример преуменьшения (литоты); подразумевается, конечно, "навсегда".

124

…делил он дары престола. – В оригинале не вполне понятное место; очевидно имеется в виду, что Скиталец был приближен к государю и тот щедро оделял его дарами.

125

…рад он встрече… песнями памятными. – Это место в оригинале толкуется очень по-разному. Неясно, идет ли здесь речь о видениях, во сне "проплывающих" перед Скитальцем (но глагол flēōtan "плыть" нигде более не встречается в переносном употреблении), или просто о морских птицах, которые своими криками возвращают его к действительности.

126

Да станет он терпеливым… муж мудрый. – Эта проповедь сдержанности и укрощения чувства мыслью (ср. Гномические стихи, ст. 51 след.) вполне уместна здесь как переход ко второй части монолога.

127

…ветрам открытые… созданья гигантов. – Выразительное описание разрушенного города имеет близкую параллель в "Руинах" (ст. след.). Выражение "созданье гигантов" (enta geweorc) встречается не только здесь и в "Руинах", но и, дважды, в "Беовульфе" (2717, 2774). Оно возникло, видимо, как обозначение римских городов и укреплений в Британии, которые и впрямь могли показаться англосаксам творением каких-то сверхчеловеческих существ.

128

Где же тот конь… не минует погибель. – Здесь узнается излюбленный мотив (ubi sunt) латинских проповедей (см. об этом: Cross J. E. "Ubi sunt" passages in Old English – sources and Relationships. Vetenskaps - Societens i Lund Årsbok. 1956, pp. 24-44). Но этот отрывок, составляющий эмоциональную вершину элегии, может иметь и германские корни: тема недолговечности всего, что некогда процветало, была глубоко внедрена и в германскую поэзию, черпавшую свои сюжеты в завоеваниях и в гибели династий. Строки 107-110 перекликаются и контрастируют по выводу со знаменитым изречением из "Речей Высокого" в "Старшей Эдде":

Гибнут стада

Родня умирает,

И смертен ты сам;

Но смерти не ведает

Громкая слава

Деяний достойных

(строфа 76, перевод А. И. Корсуна)

129

Это небольшое стихотворение сильно пострадало от тех же причин, что и "Послание мужа", за которым оно непосредственно следует в рукописи; в строках 12-17 могут быть разобраны лишь отдельные слова. Стихотворение во многих отношениях отличается от элегий, с которыми его обычно объединяют. Авторское "я" не находит здесь непосредственного выражения, и размышления о превратности судьбы мотивированы не личными переживаниями поэта (как в "Морестраннике", "Скитальце" и даже в "Деоре"), а созерцанием развалин некогда великолепного города. В элегии нет прямых христианских реминисценций. Обилие архитектурных подробностей, изобразительная точность и красочность описания ("ограда кирпичная", "стены кирпично-красные … серо-мшаные", "мороз на известке") совершенно необычны для древнеанглийской поэзии, образы которой как правило условны и расплывчаты, и создает иллюзию непосредственного лирического отклика на поразившее поэта зрелище. Историческая достоверность описания не ставится под сомнение большинством исследователей; вызывает разногласия идентификация изображенных в стихотворении развалин. Чаще всего здесь видят описание римских построек и бань в Бате (Bath, на месте лат. Aquae Sulis), славившемся в древности своими горячими источниками. Производившиеся в Бате археологические раскопки открыли взгляду остатки многочисленных банных залов (ср. ст. 21), прямоугольные и круглые бассейны (ср. ст. 44), к которым подводилась по акведукам вода (ср. ст. 38). Но стены, изображенные в начале стихотворения, могли бы принадлежать многим римским сооружениям, которые в ту пору еще во множестве высились в разных частях Британии. Делались даже попытки датировать стихотворение на основе содержащегося в нем описания: предполагается, что здесь зафиксирована та стадия разрушения, которую могли бы иметь развалины спустя 3-4 в. после того, как римляне оставили Британию. Таким образом указывают на VIII в., как на наиболее вероятное время создания "Руин". Стихотворение неоднородно по своей стилистике. В его первой, описательной, части нередко нарушение синтаксических связей; предложения, почти лишенные личных глагольных форм, кажутся разорванными. В организации этой части большую роль играют повторы – грамматические и звуковые, в том числе рифма. Напротив, в описании прошлого стих становится плавным и связным, здесь широко используются формулы героической поэзии и ее традиционная лексика. Перевод выполнен по изданию: Leslie R. F. Three Old English elegies. Manchester Univ. Press, 1961.

130

…великанов работа. – Ср. прим. к ст. 87 "Скитальца".

131

…пока не минет поколений смертных. – Для средневекового слушателя здесь был ясен намек на земные сроки второго пришествия Христа, когда наступит "конец времени" и мертвые предстанут вместе с живыми на Страшный суд. По наиболее распространенному представлению, однако, конец света должен был наступить в 1000 г.

132

…крыши крутоверхие. – Прошлое римского города представляется поэту в образах героического мира; римские здания уподобляются здесь германским пиршественным палатам с их высокими коньками крыш.

133

Автором этой проникновенной поэмы из Верчелльского Кодекса (Cod. Vercelli, fol. 104b-106a) прежде считали Кюневульфа, поэта, жившего предположительно в IX в. Теперь обычно произведением Кюневульфа считаются лишь четыре поэма "Елена", "Юлиана", "Христос II" и "Судьбы Апостолов", в которые вплетено рунами его имя. Говоря же о "Видении Креста", отмечают лишь общее сходство поэмы с "подписанными" произведениями Кюневульфа в стиле и трактовке материала. Так, подчеркивают большое влияние на поэму литургии (Patch H. K. Liturgical influence in the dream of the Rood. – Publications of Modern Linguistic Association. XXIV). Почитание Креста, особенно широко распространившееся в Англии после того, как папа Марин (Marinus) даровал королю Альфреду часть Святого Креста (885), является общей темой "Видение креста" и Кюневульфовой "Еленой", где рассказывается о поисках Святого Креста Еленой, матерью императора Константина. "Видение Креста" замечательно особой утонченностью и многосмысленностью христианской символики. Крест предстает в поэме и как символ торжества Бога, и как орудие истязания, как крест поруганный и почитаемый, "древо", соединяющее землю с небесами. Христос здесь и жертва, и царь, и смерть его оказывается вместе с тем моментом его наивысшей победы. Но теология "Видения Креста" входит в образную ткань германской поэзии и во многом осмысляется через традицию (ср. особенно сцену распятия и погребения Христа, самую впечатляющую в поэме).

Прямые литературные источники поэмы неизвестны. Есть определенное сходство между нею и проповедью Псевдо-Августина (текст в Patrologia latina, vol. 47, p. 1155-56; английский перевод в изд. Allen-Calder, p. 53). Отмечая необычность замысла поэмы (рассказ о распятии, вещаемый самим Крестом), искали связи его с загадками, среди которых в Экситерском собрании есть и загадка о Кресте (№ 56); ср. так же включенную в это издание загадку о тростнике, начало которой напоминает начало "Видения Креста". В другом направлении ведет связь поэмы с надписью на придорожном руническом кресте (так наз. Рутуэльский Крест, Нортумбрия, VIII в.), частично совпадающий со ст. 39-64 "Видение Креста". В зависимости от общих взглядов исследователей, эта связь трактуется двояким путем: "Видение Креста" считают поздней ученой переработкой формульной надписи на кресте, либо видят в обоих текстах ответвления общей традиции, далеко разошедшиеся версии одного поэтического произведения.

Поэма неоднократно публиковалась отдельным изданием. В основе перевода лежат издания: Dickins B., Ross A. S. C. The dream of the Rood. L., 4th Ed., 1954; Swanton M. F. The dream of the Rood. Manchester, 1970.

134

…древо Креста, – Крест и в других древнеанглийских памятниках иногда обозначается как "древо" (др. англ. trēōw).

135

…окрест на земле. – В оригинале выражение, которое можно понять и как "края земли", осененные Крестом. Этот образ Бюгге связывал с образом Иггдрасиля, мирового древа скандинавской мифологии.

136

…ветви – перекрестие Креста. Кресты с пятью камнями на перекрестии изображены в Равеннской мозаике (VI в.).

137

…древо победное – ср. lignum triumphale в лат. источниках. Представление о Кресте как символе торжества Бога вероятно соединялось с верой, что крест или его изображение на доспехах, на знамени дарует победу в битве.

138

…лентами опеленутый. – По предположению А. Кука, имеются ввиду пурпурные ленты, которыми украшали крест во время церковных процессий.

139

…то красным оно показывалось… либо златом и самоцветами. – Пэтч дает следующее объяснение этого места: "На Великий Пост принято было ходить с простым красным крестом, на Вербное Воскресенье его заменяли крестом, более богато украшенным, а на Пасху был в употреблении crux de cristallo" (Patch H. R., Op. cit., p. 251).

140

…герой нестрашимый. – Здесь и далее Христос изображается как безупречный эпический герой (ср. эпитеты в ст. 30-41). Крест повинуется ему, как господину.

141

…и все во вселенной твари о пастыре возопили. – Отмечают сходство этих строк со сказанием о смерти Бальдра из "Младшей Эдды": "И если все, что ни есть на земле живого или мертвого, будет плакать по Бальдру, он возвратится к асам. Но он останется у Хель, если кто-нибудь воспротивится и не станет плакать" (Младшая Эдда "Лит. памятники", Л., 1970, с. 85).

142

…и всего-то никого с ним осталось. – Так в переводе передана литота оригинала.

143

…только мы на холме. – Вероятно подразумеваются и те кресты, на которых висели два разбойника, распятые с Христом.

144

…зарывали нас в ямовину. – Одно из мест, в котором ясно выступает параллелизм между судьбами Иисуса и Креста.

145

Слуги господни… – На месте второй полустроки лакуна, по-разному заполняемая издателями.

146

…златом и серебром. – Здесь кончается первая, наиболее самобытная, часть поэмы. Проповедь, составляющую ее вторую часть, было принято считать раньше позднейшим прибавлением.

147

…от смертного сна вкусил он, – буквальный перевод лат. gustare mortem.

148

…сюда придет он… Христу отвечая. – Ср. – отражение той же темы в "Руинах", ст. 8-9.

149

…на земле не осталось… все веселье вкушают. – Общее место элегической поэзии получает здесь более явственную, чем в элегию, религиозную окраску.

150

Где внимают блаженные… радость вечную. – В переводе несколько сглажено описание оригинала, формулы которого уподобляют небесное царство пиршественным палатам вождя.

151

…и явилась надежда… в его обители. – В последних строках поэмы подразумевается сошествие Христа в ад, легенда, происходящая из апокрифического Никодимова Евангелия, получившая в средние века широчайшее распространение.

152

В издание включена первая и наиболее знаменитая часть поэмы о Фениксе (Ex. B., fol. 55b-56a), часто публикуемая отдельно (под названием The Happy Land, например, в англосаксонской хрестоматии Г. Суита: Sweet H. An Anglo-Saxon Reader, 9 th ed. Oxford, 1928, p. 151-153). Поэма отчасти представляет собой пространную перифразу латинской поэмы Лактанция (философ и писатель, приближенный имп. Константина, ум. ок. 340 г.) De Ave Phoenice, в которой излагается сказание о Фениксе, отчасти аллегорическое истолкование этого сказания. Восставший из пепла Феникс символизирует праведных христиан, которых очистительное пламя Страшного Суда приведет к жизни вечной.

Блаженная Земля – родина Феникса, где, согласно сказанию, он живет тысячу лет, а состарившись, улетает на запад, в сирийские пустыни, дабы сжечь себя в солнечных лучах и, вновь возродившись, вернуться на родину. В общем контексте поэмы Блаженная Земля – это также земной рай. Однако, подобно тому, как описание Рая у Лактанция все пронизано реминисценциями из античной мифологии (ср. прим. ниже), англосаксонский поэт приспосабливает это описание к понятиям германской поэзии. Основная трудность состояла для него в том, что в германской поэзии почти нет идиллического пейзажа (если не считать стереотипных выражений типа "зеленые тропы" или "широкие луга"); пейзаж здесь, как правило, мрачен и враждебен человеку. Это топи, бурное море, лесные чащобы (ср. знаменитый пейзаж в "Беовульфе", ст. 1358 след.). Благоустроенность символизируется в этой поэзии пиршественными палатами, где дружинники собираются под защитой вождя. Это твердыня, противостоящая мраку и хаосу, царящим за ее стенами. Поэтому и царствие небесное в англосаксонской поэзии нередко уподобляется пиршественным палатам – средоточию всякой радости (напр., beorte burhweallas, букв. "яркие стены града" в поэме "Христос и Сатана": ср. также ст. 139 след. "Видение креста"). Рай как пейзаж, райские кущи (а таково задание в сюжете в поэме о Фениксе) могли быть изображены германским поэтому, не порывающим с традицией, только одним способом – по его несходству с традиционным пейзажем. Поэт чрезвычайно широко пользуется теми возможностями, которые предоставляет ему отрицание: земной Рай это место, где нет ни северных ветров, ни метелей, ни снов, ни печалей, куда не налетают снежные вихри, и "стужа лютая льдышками студеными людей не колет" (ср. описание пейзажа в "Морестраннике" или "Скитальце"). Такое косвенное изображение несказанно прекрасного оказывается и большой художественной удачей: отсюда тот глубокий лиризм и проникновенность, которые отмечают эту часть поэму.

Ссылки на текст Лактанция даются ниже по изданию: Allen – Calder, p. 114 ff.

153

…на востоке. – Так у Лактанция. Земной рай помещали, следуя Писанию, в Междуречье. На восток ведет и сказание о Фениксе, зародившееся в Египте и рано вошедшее в античную, а затем христианскую культуру.

154

средимирье – вся земля (middangeard).

155

…остров. – Слово, с которым для англосакса связано представление о недоступности этой земли (также ст. 3). Ср. упоминание "дальних земель в заморских странах", к которым стремится герой "Морестранника" (ст. 52).

156

…там настежь в небе… врат благодатных створы. – Ср. у Лактанция: "там раскрыты врата, ведущие на вечные небеса".

157

…но от века покоится… счастья обитель. – Образ постоянства, защищенности от всех напастей (ср. также ст. 31, 40 и др.) обладает особой значимостью для поэзии, которую столь тревожила тема непрочности всего сущего (см. прим. к элегиям).

158

…как нам сказания поведали… отмечали в писаниях… – Ср. у Лактанция: "но земля эта возвышается над нашими горами на дважды шесть мер" (Per bis sex ulnas).

159

…леса эти солнечны… – У Лактанция более определенно: "это роща Солнца". В латинской поэме здесь и там встречаются отголоски солярного мифа, и о самом Фениксе сказано, что он "повинуется и служит Фебу как наиславнейший его слуга".

160

…и до века безжалостный огонь ее не погубит… – Все, что осталось от упоминания в латинской поэме "пламени Фаэтона", которое, спалив небо, не коснулось этой земли.

161

…море когда-то… берега эти берегущего… – У Лактанция: "когда поток залил землю волнами, она поднялась над водами Девкалиона (Deucalioneas exsuperavit aquas)". Среди христиан была более распространена легенда, что земной рай, устроенный богом для первых людей, был смыт потопом.

162

…покуда огонь не грянет… тогда отверзнутся. – Пределом для этой земли, как и для всего земного мира, будет Страшный Суд, который настанет в конце времени (ср. также ст. 83-84).

163

…единожды в месяц… по кущам изобильным… – Ср. у Лактанция: "в середине (земли) расположен источник, который называют живым источником. Он чист, ласков и полон сладостных вод. Он изливается единожды в месяц, орошая двенадцать раз в году всю рощу струями".

164

Под таким названием публикуется перевод знаменитых в истории германской филологии строк 235—851 (в нашем переводе они нумеруются с 1 ст.) стихотворной «Книги Бытия» — первой из четырех поэм, составляющих «Codex Junius» и в течение долгого времени приписывавшихся Кэдмону (см. прим. к «Гимну Кэдмона»). Своей самобытностью (остальная часть «Книги Бытия» представляет собой пространный пересказ канонического библейского текста), необычайной художественной яркостью, а также рядом формальных особенностей — стихотворных и языковых — этот отрывок давно привлекал к себе внимание исследователей. Еще в 1826 г. было высказано предположение (Соnуbеarе), что он представляет собой интерполяцию в основном тексте «Книги Бытия» части другой самостоятельной поэмы. Теория интерполяций на сей раз получила блестящее подтверждение. В 1875 г. Э. Сиверс посвятил строкам 235—851 специальную работу (Sievers E. Der Heliand und die angelsachsische Genesis. Halle, 1875). Обратив внимание на далеко идущее сходство языка отрывка (необычная для древнеанглийской поэзии лексика) в его стиха (беспорядочное чередование нормальных аллитерационных строк с гиперметрическими), Сиверс выразил убеждение, что строки 235—851 являются поздним (X в.) переводом неизвестной древнесаксонской поэмы, автора которой Сивере счел возможным отождествить с автором древнесаксонской поэмы VIII в. «Хелианд». В 1894 г. произошло знаменательное событие: в библиотеке Ватикана был обнаружен, вместе с двумя другими фрагментами, фрагмент древнесаксонской рукописи, содержащей текст, за 19 лет до этого реконструированный Сиверсом (25 строк, соответствующих строкам 791—817 древнеанглийской «Книги Бытия»). Ввиду большого сходства между древнесаксонским и древнеанглийским языками (особенно в поэзии), оба текста, обозначаемые по традиции как «оригинал» и «перевод», относятся друг к другу скорее как разнодиалектные варианты: большинство строк различаются лишь фонетикой и морфологией слов, изменения, вносимые англосаксонским переводчиком, ничем не отличаются по существу от вариантов, возникающих при переписке (ср. с. 207 наст. изд.). Находка не устранила всех текстологических трудностей, связанных с древнеанглийским текстом: до сих пор, в частности, неизвестно, представляет ли он законченную поэму, частично совпадающую с известной по трем фрагментам древнесаксонской поэмой, или относительно самостоятельную часть произведения большего объема. Стало, однако, несомненным, что тематическое единство поэм, составляющих «Codex Junius», не дает основания для атрибуции их одному автору и не исключает значительного хронологического разрыва между ними. С этого времени за интерполированными строками «Книги Бытия» в науке закрепилось название «Genesis В», или «The later Genesis». Последнее название оправдывается предположительной датировкой древнеанглийского текста (X в.). Но древнесаксонский оригинал восходит, по всей видимости, к значительно более ранней эпохе (VIII в.), отражая влияние на саксонскую христианскую поэзию традиции, процветающей в эту эпоху в Англии. Тем самым (парадокс развития традиции!) вместе с «Поздней книгой Бытия» в Англию вернулись некоторые черты «раннего» эпического стиля (ср. с. 181 наст. изд.).

Открытие Сиверса вновь привлекло внимание к другой, имеющей долгую историю, проблеме, связанной с данным памятником. В «Грехопадении» видят иногда один из основных источниквв «Потерянного рая» Мильтона. Отмечают множество текстуальных совпадений (ср. прим. к ст. 45—46, 75—93, 104—121 перевода) и большое композиционное сходство обоих произведений, которые с равным правом могли бы именоваться «Потерянным Раем». Хронологическое взаимодействие их судеб делает эти черты сходства особенно примечательными. «Потерянный Рай» был опубликован в 1667 г., т. е. через 12 лет после того, как увидел свет в Амстердаме «Codex Junius» (см. прим. к «Гимну Кэдмона»). Нет ничего невероятного в том, что Мильтон узнал содержание поэмы от Юниуса, долгое время жившего в Англии. Эта привлекательная гипотеза, однако, недоказуема. Разительное сходство обоих произведений может объясняться и тем, что оба они, несмотря на разделяющие их столетия, основывались на общих, недостаточно известных современным исследователям, источниках. Указывают на один из таких источников — латинскую поэму венского епископа Авита (Avitus, сер. V в.) «De Mosaicae Historiae Gestis Libri Quinque», упоминаемую таким автором раннего средневековья, как Алкуин и, с другой стороны, известную по нескольким изданиям XVI—XVII вв. Как бы ни решался вопрос об историко-литературной связи обоих поэм, остается несомненным: среди предшествующих «Потерянному Раю» произведений на данный сюжет нет ни одного, которое было бы более достойно сравнения с поэмой Мильтона, чем эта затерянная в англосаксонской рукописи и лишь недавно оцененная по достоинству поэма.

Вопрос об источниках «Грехопадения», несмотря на значительную посвященную ему литературу, остается весьма запутанным. Множество нитей связывает этот памятник с современной ему традицией, но наиболее интересные его черты не находят параллелей, побуждая исследователей говорить об авторе «Грехопадения» как о редкостно самобытном и оригинальном поэте (ср. Timmer В. J. The later Genesis. Oxford, 1948, p. 47—48).

«Грехопадение» принадлежит традиции, почти не отраженной в канонической библейской Книге Бытия. Змей, соблазнивший Еву, не отождествляется в Библии с Сатаной (Быт., гл. III), да и сам Сатана, упоминаемый в связи с грехопадением в основном в поздних книгах Библии — у пророков (ср. Премудр. Солом. 2, 24) и в Новом Завете (ср. 2 Петр. 2, 4; Иуд. 1, 6; Откр. 12, 7—9; 20, 2), имеет здесь еще мало общего с образом, сложившимся в средневековой европейской традиции. Создание легенды о восстании ангелов и связанной с нею легенды о грехопадении человека отчасти прослеживается по апокрифической литературе (Книга Еноха, Книга Адама и Евы), находя завершение в сочинениях отцов церкви, где легенда становится составной частью доктрины, а также в более поздних экзегетических комментариях на Шестоднев («Hexaemeron»). Комментарии эти, целью которых мыслилось раскрытие сокровенного смысла Священного Писания, на деле нередко несли на себе печать собственного творчества их авторов (см.: Майоров Г. Г. Формирование средневековой философии: латинская патристика. М., 1979, с. 35 след.). В западной церкви они восходят к блаженному Августину, особенно его «De civitate Dei» («О граде божьем»). Но древнегерманская поэма едва ли прямо сообщается с патристикой или такими высокоучеными богословскими трактатами, как «Hexaemeron» Бэды Достопочтенного. Более вероятно, что между теологическими комментариями, в которых выкристаллизировалась официальная версия грехопадения, и драматическим повествованием поэмы из Кодекса Юниуса были и сыгравшие роль связующего звена сочинения, авторы которых искали путей к сближению августинской доктрины с представлениями новообращенных христиан в германских странах. Еще дальше могла зайти популяризация учения церкви в устных проповедях на Шестоднев, обращенных к непросвещенной пастве. Если о последних нам ничего не известно, то попытки приспособить доктрину к понятиям читателей несомненны у таких авторов, как Алкуин. В сочинении «Interrogationes et responsiones in Genesis» ответы на расспросы германца по имени Сигевульф позволяют Алкуину соединить неясные, а иногда и способные привести верующего в смущение фразы Писания в связное «эпическое» повествование. Сигевульф интересуется прежде всего мотивами поступков, что дает право Дж. Эвансу заметить: «вопросы Сигевульфа вполне естественно пришли бы на ум аудитории, усвоившей себе понятия германского эпоса» (Evans J. M. Genesis В and its Background. — Review of English Studies, vol. 14, 1963, p. 4). Так, он спрашивает, с какой целью были посажены в райском саду древо жизни и древо познания (ср. прим. к ст. 226—264 «Грехопадения»); отчего дьявол относится враждебно к человеку (ср. прим. к ст. 122—207); почему Ева поверила Змею (ср. прим. к ст. 314—315). В стихотворном «Грехопадении», однако, мотивы поступков персонажей трактуются сплошь да рядом совершенно иначе, чем толкует их Алкуин, верный ортодоксальному учению церкви. Некоторый дополнительный свет на поэму проливает литературная традиция эпохи — латинские поэмы IV—VI вв. Среди сочинений, имеющих точки соприкосновения с «Грехопадением» (сочинения Драконтия, Киприана Галльского и других авторов), особенно выделяют (впервые у Сиверса) уже упомянутую поэму венского епископа Авита (ср. ниже в прим.).

Большую роль для правильного понимания самобытности «Грехопадения» сыграли исследования последних десятилетий, в которых выясняется связь поэмы с традицией германского героического эпоса: Evans J. M, Op. cit.; Idem. Paradise lost and the Genesis tradition. Oxford, 1968; Woolf R. E. The devil in Old English poetry.— Review of English Studies (New Series), vol. 4, N 13, p. 1—12; Cherniss M. Op. cit., p. 151—170.

Настоящий перевод выполнен в основном по изданию: Behagel О. Der Heliand und die angelsachsische Genesis. Halle, 1910, p. 211—234.

165

«.. ,u от прочего вкушайте... поганых плодов бегите. ..» — Этими словами бог запрещает Адаму и Еве есть плоды древа смерти; последнее занимает в «Грехопадении» место библейского древа познания добра и зла. Ср.: «а от древа познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт., 1, 17). См. подробнее прим, к ст. 226 след.

166

...десять ангельских родов... — Привычное англосаксам понятие «род» (суп) подставлено здесь на место ангельских иерархий. Отцы церкви учили (впервые у Псевдо-Дионисия), что ангелы принадлежат к трем иерархиям, которые, в свою очередь, подразделяются на три чина: Серафимы, Херувимы, Престолы; Господства, Силы, Власти; Начала, Архангелы, Ангелы.

167

Государь-всевладетель... мановением десницы. .. — Неожиданное, но встречающееся в древнеанглийском эпосе (ср. рассказ о происхождении Грен-деля в ст. 106 след. «Беовульфа») нарушение временной последовательности повествования. Как явствует из дальнейшего текста (ср. ст. 161), поэт относит сотворение ангелов и их падение в согласии с современным ему учением церкви к временам, предшествующим созданию человека и видимого мира. В ранней патристике вопрос о том, что произошло прежде — сотворение человека или отпадение ангелов — не считался решенным. Существовало мнение (Татиан, Юстин Мученик), что низвержение Сатаны в ад — наказание за искушение человека.

168

... своими дланями плоть их вылепил... — Существа потустороннего мира представляются поэту вполне материальными. В древнеанглийской поэме не может найтись места для теологического спора о том, имеют ли ангелы эфирные тела или они совсем бестелесны.

169

.. благодарностью, как должно... тогда бы служил он дольше... — Тема служения господину одна из центральных в поэме. Небесное воинство всюду приравнивается к дружине вождя или (если учесть «феодализированную» саксонскую лексику) к вассалам (ср. далее ст. 36—37, 50—53 и др.). Отплачивать верностью за дары, полученные от господина — первейший долг дружинника (ср. «Битву в Финнсбурге», ст. 40—41).

170

...выше поставит престол на небе. . . — Так же в ст. 47. Это место в тексте может быть понято двояко: 1) поставит более высокий престол или 2) поставит престол более высоко на небе. Второе понимание соответствует Авиту, у которого сказано: «Я буду зваться богом и построю себе вечный престол выше всех небес, как Всевышний» (цитаты из Авита приводятся по изданию: Allen-Calder, p. 5 ff.).

171

..что не прочь он и север.. себе обитель… — В теологической космогонии сторонам света приписывалось различное символическое значение. Запад мог, например, символизировать будущее. Здесь север и запад, судя по всему, противостоят юго-востоку, где восседает на престоле Господь (ср. напр. ст. 432).

172

..«зачем труждаться? . . . ходить под господином» . . . — Ср. знаменитые слова мильтоновского Сатаны: «Лучше быть Владыкой Ада, чем слугою неба» (Потерянный Рай, I, 263; здесь и ниже перевод А. А. Штейн-берга: Джон Мильтон. Потерянный рай, Стихотворения. Самсон-борец/ Биб-ка всемирной литературы. М., 1976).

173

.наказания ослушник не избегнул. . . ссориться с государем... — Господь и карает ослушников как земные государи, которых он превосходит прежде всего своим могуществом. Низвержение восставших ангелов в ад равносильно, по германским понятиям, объявлению вне закона и изгнанию.

174

...три дня и три ночи... — Ср. наглядность этого описания с космическими мерами Мильтона, ад у которого находится «. . .втрое дальше от лучей Небес / И Господа, чем самый дальний полюс / От центра мирозданья отстоит» (I, 72-74).

175

...и за это в предел всесветный... послуживатъ всевластному богу. — Ад и адские муки также трактуются здесь в сугубо земных образах, что не лишает, однако, эти образы символической значимости. Изображение преисподней как «темного пекла» (ср. у Мильтона: «.. .как в печи, пылал огонь, /Но не светил, и видимою тьмой/. Вернее был...»), где «с вечера мученья вечно длятся», не отступает от традиций средневековой христианской литературы; ср.: Гуревич А.Я. Западноевропейские видения потустороннего мира и «реализм» средних веков. — Труды по знаковым системам, VIII/ Уч. зап. Тартуского Гос. у-та, вып. 411. Тарту, 1977, с. 3— 27. Вместе с тем оно напоминает эпические картины того необитаемого мира, который служит прибежищем для отверженцев и изгнанников (ср. знаменитый пейзаж в «Беовульфе», ст. 1358 след.: см. об этом также с. 226 наст. изд.).

176

И вскричал он ... и вскричал он такое слово. .. — Для стиля «Грехопадения» характерны постоянные возвраты к одним и тем же центральным в поэме темам; см.: Britton С. С. Repetition and contrast in the Old English later Genesis. — Neophilologus, vol. 58, N 1, p. 66—73.

177

...краткий зимний час. — См. прим. к ст. 37 «Плача жены».

178

...крылья... — В оригинале слово feðerhama (букв, «покров из перьев»), точное соответствие др. исл. fjaðrhamr. Так обозначаются в скандинавских сказаньях чудесные крылья Вёлунда (в «Саге о Тидреке», см. прим. к ст. 1—14 «Деора») и те, принадлежащие Фрейе, крылья, с помощью которых летал злокозненный ас Локи (см. напр. эддическую «Песнь о Трюме»).

179

Это тесное место ...и ему ненавистны стали. За ораторским пафосом этого замечательного монолога прощупываются связи с различными — нередко взаимоисключающими — темами англосаксонской поэзии. Начало речи Сатаны построено на элегических стереотипах (ср. ст. 137 след.), но постепенно пафос изгнанника сменяется пафосом вождя, воодушевляющеге дружинников и сулящего им место у своего престола (в аду!), ср. ст. 204. Возгордившись и нарушив обеты верности, Сатана уподобляется взбунтовавшемуся вассалу; вместе с тем он рассчитывает на верность своих собственных воинов (ст. 179 след.). Своею завистью к людям, пользующимся земными благами, он напоминает Гренделя, прислушивающегося к звукам арфы в пиршественном зале («Беовульф», ст. 86 след.), а коварством — лжесоветчиков германского эпоса (ср. в прим. к ст. «Видсида» о Бикки). Вместе с тем этот монолог находит близкую параллель у Авита: «Горе мне! Вот такое-то существо было возвышено надо мною, мое падение вызвало к жизни сие ненавистное племя. Смелостью я некогда возвысился, теперь же, увы, я отвержен и изгнан. .. Одно утешение остается мне в моем падении — знать, что если я не могу вновь подняться в запретные для меня небеса, то они запретны и для Адама с Евой». Отсюда может брать истоки и сходство с Мильтоном (ср. речи Сатаны в I кн. «Потерянного Рая»).

180

...богопротивник. .. — Лакуна перед этой строкой мешает заметить, что все последующее изложение относится уже не к Сатане, а к некоему его посланцу, которому отводится в дальнейшем главная роль искусителя. Появление посланца согласуется с последними словами речи Сатаны, но при этом оно находится в прямом противоречии со всеми известными версиями грехопадения, где Сатана действует без подручных. Этот решительный шаг в изменении легенды можно отчасти объяснить стремлением автора к правдоподобию: изобразив Сатану в оковах (образ, вероятно навеянный популярной в средние века легендой о сошествии Христа в ад; ср. прим. к «Видению креста»), поэт не оставляет для него возможности покинуть ад и осуществить задуманную месть самому. Достойно внимания, однако, что посланец в дальнейшем повествовании изображается совершенно в тех же словах, что и сам Сатана («враг могучий», «диавол», «герой зломыслый», «враг небесного владыки» и т. д.), наделяется его красноречием. Лишь в конце поэмы (ср. ст. 490 след.) автор считает нужным напомнить, что искуситель лишь выполняет волю пославшего его хозяина (ср. также с. 228 наст. изд.).

181

Тут изготовился .. . накрепко пристегнул. .. — Требуемое эпической темой (выступление воина в поход) описание не сообразуется с дальнейшим повествованием: искусителю не требуется никакого оружия, кроме «дия-вольской хитрости». Шлем-невидимка — сказочная подробность, встречающаяся в «Ките» (также в описании Сатаны, ср. ст. 45).

182

Тут же высились два древа ... человеку на вечное время. — Библейские древо жизни и древо познания добра и зла претерпели здесь примечательную метаморфозу. В Библии два древа не противопоставлены друг другу, и кет речи о необходимости выбора одного из них. Напротив, судя по тексту (Быт. 3, 32) о6a они запретны для человека: «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал, как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». С другой стороны, древо познания добра и зла в Библии не уступает красотой всему, сотворенному богом в Раю и содержит лишь скрытую пагубу для человека (Быт. 2, 9). Отрывочные и двусмысленные намеки Писания сведены поэтом к не допускающей инотолкований альтернативе: от человека зависит выбор между жизнью (приравниваемой к добру, свету) и смертью ( = зло, тьма). На контрастах строится вся образная система поэмы, поляризующей мироздание (см. Britton С. С. Op. cit.).

183

... на древо смерти ...злокозненный диавол . .. — Из текста поэмы нельзя установить, в каком же обличье разговаривал посланец Сатаны с Арамом и Евой. Из одних строк как будто следует, что он так и оставался «змеем кольчатым» в соответствия с текстом Писания (Быт. 3, 1), и именно это смутило Адама («Даже видом ты не подобен/ чистым ангелам», ст. 303—304); в таком случае слова Евы о прекрасном облике божьего посланца и великолепии его одежд (ст. 421—422) должны объясняться наваждением, мороком, равно как и уверенья ее в том, что плоды с древа смерти «отрадны для утробы» (ст. 421). Но другие места побуждают думать, что посланец «перекинулся змеем» лишь для того, чтобы достать плод с дерева, а к человеку явился в обличье, внушающем больше доверия (ср. ст. 348 след.). Скорее всего, полной ясности на этот счет не' было и у аудитории поэта, а может быть и у него самого: показательно, что в рукописи «Codex Junius» соблазнитель дважды изображен в виде змея, а в остальных случаях — в виде ангела (ср. по этому поводу: Robinson F. N. A note on the source of the Old Saxon Genesis. — Modern Philology, vol. 4, p. 389—396). Любопытно отметить в связи с этим, что слово wyrm обладало очень широким значением: так называются червяк (ср. совр. англ. worm), змея; но этим же словом обозначается и крылатое чудовище — дракон (напр. дракон в «Беовульфе»), «Змей Горыныч» англосаксонской поэзии.

184

«Чего тыхотел бы ныне, Адам, от небодержца?» — В противоречии с Писанием, дьявол является сперва к Адаму. Этот мотив встречается и в белее поздних средневековых мистериях. Примечательная черта дьявольской тактики: искуситель играет не на слабых струнах человека — его тщеславии, корыстолюбии, непокорстве, но на его чувстве долга и желании выказать верность богу. Как заметил один из исследователей поэмы, вся она — о том, что «путь в ад вымощен добрыми намерениями». Церковь также учила, что вина человека не столь тяжка, как вина Сатаны, ибо «ангел своею волей учинил преступление, а человек был введен в заблуждение» (Alcuin. Interrogationes...IV).

185

...он сказал что великие беды ее потомкам тут уготованы... — В разговоре с Евой дьявол применяет еще более действенные средства: угрожает божьей карой ее потомкам и ослушнику — Адаму. По германским представлениям, желая быть советчицей мужа, Ева лишь выполняла свой долг (ср. прим. к «Гномическим стихам», ст. 12); древние заповеди героической поэзии здесь снова конфликтуют с учением церкви (ср. 2 Тимоф. 2, 12: «а учить жене не позволяю ни властвовать над мужем, но быть в безмолвии»).

186

...дивно и непостижимо... жаждавших правды. — Чистосердечное сочувствие к людям и изумление перед непостижимостью промысла божьего с особенной силой прорывается в этом восклицании.

187

...показались ей светозарней земь и небо. — О видении Евы упоминается и у церковных авторов. Существовало мнение (Cyprianus Gallus. Heptateuchos; на Киприана есть ссылки у Бэды, Алкуина и Альд-хельма), что жизнь Адама и Евы в раю длилась лишь сутки; Сатана является к Еве в предрассветные часы и обещает ей возвращение света. Неясно, существует ли связь между этим толкованием и тем, что божий престол, открывшийся Еве, помещен в поэме на юго-востоке (ст. 432). См. о видении Евы: Vickery J. E. The vision of Eve in Genesis B. Speculum, vol. 44, 1969, p. 86—102.

188

взвеселилсяпосланный... воздал благодарностью. .. — Эти торжествующие речи посланца возвращают читателя к монологу Сатаны в начале поэмы, повторяя его основные темы и образы. Если «Грехопадение и является отрывком не дошедшей до нас поэмы, то следует признать, что этот отрывок обладает композиционной стройностью целого.

189

...и просили, ниц павши... они провинились. — Самоунижение человека и готовность его к любым карам акцентируются в поэме сильнее, чем в других известных произведениях о грехопадении (ср. Allen— Calder, p. 4). «Светозарное видение» Евы быстро сменяется видением «наихудшего царства» — геенны, поджидающей человека.

190

...обречь меня может. . . путям скитаться... — Адам предвидит для себя и участь изгнанника, ставшую основной темой элегий.

191

Эти стихи, воспевающие громкие победу англичан над объединенными силами скоттов и викингов, записаны в Англосаксонской хронике под годом 937. В Хронике этого периода (сер. X – сер. XI в.) встречаются и другие версифицированные записи (напр. о коронации Эдгара в 973 г., о смерти Эдуарда Исповедника в 1065 г.), но "Битва при Брунанбурге" выделяется среди них своими художественными достоинствами. Назначение этого стихотворения двояко. С одной стороны, "Битва" занимает свое место в ряду других погодных записей "Хроники" и содержит насыщенное фактическими подробностями (личные имена, географические названия) сообщение о действительно имевшем место событии. Но в то же время это и "песнь триумфа" (Dobbie), панегирик английскому оружию, создавая который, поэт равнялся на образцы древней героической поэзии. Формальная сторона героической поэзии воспроизведена здесь с большим мастерство (хотя и не без некоторого налета "академизма"; an academic-laureate work – так назвал "Битву" У. Кер). Стих "Битвы" звучен и регулярен, поэтическая речь предельно насыщена формулами и украшена сложными словами, создаваемыми поэтом в соответствии с традиционными моделями. Жанровые особенности героических песней в "Битве", однако, не во всем выдержаны. "Сцены" и "речи" уступают в ней место всеобъемлющему панорамному взгляду на события. Поле битвы, над которым солнце совершает свой дневной путь, обозревается с некоей высокой точки, соответствующей масштабности событий. Поэт стремится и к созданию надлежащей исторической перспективы, сравнивая победу Этельстана с победами его дедов над викингами (ст. 8 след.) и его праотцов над бриттами и валлийцами (ст. 69 след.). "Битва при Брунанбурге" – первый известный образец хвалебной песни в английской поэзии. Не раз искали к ней параллели в скальдической поэзии, в том числе среди скальдических стихов, сочиненных в эпическом размере. Так, сравнивают ее с "Битвой при Хаврсфьорде", воспевающей победу конунга Харальда Прекрасноволосого, положившую начало объединению Норвегии (Kershaw N. Anglo-Saxon and Norse Poems. Cambridge, 1922, p. 64-65). Та же битва описывается, по-видимому, в гл. 52-54 древнеисландской "Саги об Эгиле" (см.: Исландские саги. М., 1956, с. 153-162). Сага, однако, иначе называет место битвы ("равнина Винхейд возле леса Винуског") и выводит в центр событий других исторических лиц; скальд Эгиль Скаллагримссон сражался в этой битве на стороне Ательстана.

Поэму переводил в стихах А. Теннисон: Battle of Brunanburh. – In: The poetical works of Alfred Tennyson. N.Y., 1900, p. 589-591. В основу настоящего перевода положено издание: Campbell A. The battle of Brunanburh. Oxford, 1938.

192

В это лето… – Выдерживается начальная формула погодных записей в Хронике. В этой же строке называется Этельстан (924-940), прославленный в английских и скандинавских источниках внук Альфреда Великого. При нем достигло вершины могущество уэссекской короны. Подчинив в 927 г. Нортумбрию, которой до этого (920-927) правил Сигтрюгг, скандинавский владетель Ирландии, Этельстан стал первым единовластным правителем Англии.

193

Эадмунд – впоследствии преемник Этельстана (940-946). Во время битвы ему было 16 лет.

194

…под Брунанбургом… – Несмотря на точное указание места битвы, локализовать его не дуается, так как Брунанбурга нет на современной карте Англии. Скорее всего противники встретились где-то на северо-западном побережье (Dobbie). Щитов ограда. – Особым образом сложенные воинами щиты, защищающие строй не только спереди, но и сверху. "Ограда (стена, крепость и т.п.) из щитов" часто упоминается в древнеисландской литературе.

195

…молота потомками… – кеннинг меча, ср. ст. 7 загадки "Щит".

196

Эадверд – король Уэссекса (901-924), сын Альфреда Великого и отец Этельстана.

197

…как это ведется… и разили противника… – Эти слова – не просто риторическая фигура: правители Уэссекса первыми сумели дать отпор викингам, разорявшим Англию с конца VIII в. В 878 г. Альфред Великий заключил с ними Уэдморский мир, по которому скандинавы получили право законно селится в центрально-восточной части Англии (так наз. "Область датского права").

198

Скотты – шотландское войско, вождь которого, Константин, назван в ст. 38; морские скитальцы – викинги.

199

…скольких северных… и так же скоттов… – В оригинале это место не совсем ясно; его также читают "уложили, несмотря на щиты".

200

…сечей пресыщенных… – Здесь литота, подразумевающая "мертвых".

201

…камнеострёнными… – т.е. "заточенными на точильном камне", нигде более не встречающийся эпитет меча. Мерсии – жители Мерсии, одного из англских королевств в Британии.

202

Анлаф – скандинавский правитель Дублина; в "Саге об Эгиле" в связи с этой битвой упоминается его тезка и сородич Олав Красный, потомок знаменитого викинга Рагнара Кожаные Штаны.

203

…ярлов Анлафа… – Слово eorl, обычный в древнеанглийской поэзии синоним "мужа, воина", относясь к скандинавам, могло отождествляться по значению с этимологически тождественным ему словом др. исл. yarl – "ярл". В "Битве при Брунанбурге", как и в "Битве при Мэлдоне", есть примеры и других скандинавизмов. Они служат в этих стихах лишь для обозначения скандинавских реалий, но именно к X-XI вв. – эпоха глубоких и многообразных англо-скандинавских контактов – восходит большинство скандинавских заимствований, сохранившихся и по сей день в английском словаре.

204

моряки – викинги.

205

знатный норман – Анлаф.

206

конь морской – корабль.

207

Константин державный – см. прим. к ст. 11.

208

…игрой копейной… муж похвастать. – Подразумевается просто: "вождь потерпел поражение".

209

…их не радовала… – Еще один пример литоты (ср. ст. 20).

210

…работа бранная… ошибка дружинная… – В этом нагнетании кеннингов битвы (некоторые из которых нигде больше не встречаются) несколько утрирован стиль эпической поэзии.

211

Дюфлин – Дублин; название Дингес-моря встречается только здесь, не известно, какая часть Атлантики им обозначается.

212

…на поле павших… с волчиной из чащи. – Перечисление "зверей битвы" – также щедрая дань стилю эпической поэзии.

213

…как сказано мудрецами в старых книгах… – Обычная ссылка на авторитет (ср. ст. 28-29 "Счастливой Земли") может подразумевать в данном случае конкретные письменные источники, в том числе саму Англосаксонскую хронику, начальные записи которой сообщают о победе англов и саксов над исконными жителями Британии.

214

Поэма о поражении англичан в битве со скандинавами и о гибели эссекского алдермана Бюрхтнота – выдающийся памятник позднедревнеанглийской эпохи. В более старых изданиях она известна также под названием "Смерть Бюрхтнота". Битва при Мэлдоне – исторически засвидетельствованное событие. Большинство рукописей Англосаксонской хроники относят ее к 991 г., а Паркерская рукопись – к 993 г. В записи Паркерской рукописи сказано: "В тот год Анлаф пришел с 93 кораблями к Фолькестану и разграбил всю округу, а затем направился в Сандрик и оттуда в Ипсвик и, опустошив их, двинулся в Мэлдон. Алдерман Брихтнот выступил против них с войском и дал им бой, и они убили там алдмерана и оставили за собой поле битвы". В упоминаемом здесь Анлафе (в других рукописях данное имя ответствует) некоторые исследователи видят Олава сын Трюггви, будущего конунга Норвегии (994-1000 гг.). Другие выражают сомнение в этом, замечая, что битва в Эссексе была лишь одной из рядовых стычек со скандинавами, чьи набеги на Англию особенно участились в годы правления короля Этельреда Неразумного (Æþelred Unræde, 979-1016 гг.) и приносили большой урон стране. В Хронике из одной записи в другую повторяется как формула: "викинги делали все, к чему они были привычны, убивали и сжигали всю округу". Память об этих набегах сохранили и скандинавские источники тех лет – скальдическая поэзия. Ср., среди целого ряда подобных, стихи Халльфреда Трудного Скальда, сподвижника Олава сына Трюггви:

Гневен в сече княжич

Гнал нещадно англов,

Тьму нортимбров, грозен,

В громе стрел угробил.

(Снорри Стурлусон. Круг Земной. Сага об Олаве сыне Трюггви, глава XXX)

Упоминание о гибели Бюрхтнота встречается также в латинских сочинениях, относящихся к истории монастыря Эли (Эссекс), которому Бюрхтнот оказывал покровительство. Там рассказывается, между прочим, что Бюрхтнот был необыкновенно высокого роста и пользовался еще при жизни большой славой.

В течение последних десятилетий не утихает полемика между тем исследователями поэмы, которые видят в ней почти протокольное сообщение об исторических фактах, и тем, кто настаивает на том, что поэма равняется на древние эпические образцы и содержит немалую долю художественного вымысла. Первое направление восходит к работам Лаборда (см. особенно: Laborde E. D. Byrhtnoth and Maldon. London. 1936), доказывавшего, что сам поэм был одним из немногих, уцелевших в битве воинов Бюрхтнота и дал, едва оправившись от ран, достоверное ее описание. Сторонники полной исторической правдивости видят ее основной конфликт в тактическом просчете Бюрхтнота, который, "воскичившись" (ст. 89), переоценил свои силы и позволил викингам обмануть себя (ст. 86), поставив под удар свое войско. К числу недостатков поэмы относят при этом слабую мотивированность, поскольку поэт так и не объясняет, в чем же состоял обман викингов (ср. особенно: Vills A. D. Byrhtnoth's mistake in generalship. – Neuphilologische Mitteilungen, vol 67, 1996, p. 22). Их оппоненты, напротив, считают, что основной пафос поэмы определяется стремлением восстановить пошатнувшиеся в век Этельреда героические идеалы. События местного значения вырастают в ней до эпических масштабов, и Бюрхтнот здесь – не просто должностное лицо, совершившее непоправимую (хотя и оправдываемую психологически) ошибку, а герой, под знаменем которого собралась "вся Англия" (ср. прим. к ст. 80). Ситуация, как она задана в поэму, с самого начала исключает возможность мирной развязки, и последующие действия Бюрхтнота не нуждаются в реалистической мотивировке: в них находит предельное выражение его героический дух. Не менее, чем Бюрхтнот, прославляются в поэме дружинники, принявшие смерть вместе с вождем. Напротив, навеки заклеймили себя позором те воины, которые, подобно дружинникам Беовульфа ("Беовульф", ст. 2595 след.), бросили вождя в его последней битве. Нельзя не признать предпочтительность этого взгляда (ср. особенно: Klark G. The Battle of Maldon: A Heroic Poem. Speculum, 1968, vol. 43, N 1, p. 53-68) с тою, однако, оговоркой, что ориентация повествования на героический эпос и предполагаемый ею художественный вымысел (говоря о последнем, особенно часто приводят в пример речи "Битвы") едва ли исключали в глазах современников ее правдивость.

Рукопись "Битвы при Мэлдоне", принадлежавшая кодексу MC Cotton Otho A. XII, не дошла до наших дней; она сгорела в 1731 г. во время пожара в Коттонской библиотеке. К счастью за несколько лет до пожара библиотекарь Джон Эльфинстон выполнил тщательную транскрипцию рукописи, послужившую основой для первой публикации рукописи Хирном (Hearne, 1726), которому следует русский перевод.

215

Сам он всадникам приказал всех коней отпустить… – Кони использовались как транспортное средство. Отогнанные кони и спущенный с руки сокол (ст. 7-8) символизируют, по-видимому, неотвратимость битвы.

216

Оффы родич – один из воинов Бюрхтнота. Оффе отводится центральная роль во второй половине поэмы; исторический прототип этого персонажа, как и большинства других, называемых в поэме, неизвестен.

217

…среди приближенных дружинников… – проводится различие между войском и личной дружиной вождя, его "гридью" (др. англ. heorðwerod).

218

Тут вестник викингов… возвышая голос… – Глашатого викингов и Бюрхтнота разделяет, по-видимому, значительное пространство. Предполагаемое место битвы было досконально исследовано Лабордом (Laborde E. D. The Site of the Battle of Maldon. – English Historical Review. Vol. 40, 1925, p. 161-173). Как он предполагает, викинги вошли в устье р. Панта (совр. Blackwater) и высадились с кораблей на островке в ее дельте (совр. Northey); островок соединяется с большой землей, где стояло войско Бюрхтнота, каменной грядой, отходящей от его юго-западной оконечности (в переводе "брод" ср. ст. 74 и др.) и открываемой во время отлива.

219

…дроты отравленные… – эпитет, относящийся иногда к оружию, едва ли должен пониматься буквально.

220

…владение Этельреда… – Здесь это вся Англия, защитником которой предстает в поэме Бюрхтнот.

221

…язычники… – Обычное обозначение скандинавов в древнеанглийских памятниках. Стоит заметить в связи с этим Олав сын Трюггви, упомянутый Хроникой в связи с Битвой при Мэлдоне (см. выше), вошел в историю как ярый поборник христианства в своей стране.

222

…бурлил прилив… рукава заливая… – См. прим. к ст. 25-26.

223

…войско ясеневое… – обозначение викингов. "Ясенями" назывались как копья (ср. ст. 149), так и легкие струги викингов (др. англ. æscas).

224

Маккус – кельтское имя. Вероятно поэт не случайно подчеркивает разноплеменность воинов Бюрхтнота, соединившихся в этой битве; ср. упоминание мерсиев в ст. 217 и нортумбрийцев в ст. 266.

225

…и сложить повел… ограду… – См. прим. к ст. 5 "Битвы при Брунанбурге".

226

…морестранник… отказали руки. – Последовательность действий в нижеследующем отрывке такова: викинг ранит Бюрхтнота (134-135), тот поражает его ответным ударом копья (138-142) и убивает еще одного врага (143-146), но вскоре и сам получает смертельную рану (149-151), юный Вульфмар вырывает копье из раны Бюрхтнота и поражает им убийцу, выполняя тем самым долг мести (152-158); Бюрхтнот пытается отразить новое нападение, но один из викингов отрубает ему руку (165), лишая его возможности обороняться.

227

…седовласый… – Этот традиционный эпитет не противоречит в данном случае историческим фактам. Исследователи высчитали, что Бюрхтноту было в битве при Мэлдоне около 65 лет.

228

…и спешили тогда из сшибки… он привечал их. – Поэт не жалеет слов, чтобы выразить презрение к тем воинам, которые бежали от тела вождя; особенно подчеркивается их неблагодарность.

229

…наследник Эльфрика… – Этот Эльфрик отождествляет с упоминаемым в источниках алдерманом Мерсии (ср. с Бюрхтнота, ср. прим. к ст. 80.

230

…рати ясеневой… – см. прим. к ст. 69.

231

Тогда же Дуннере, простолюдин, воскликнул. – Стремление расширить и социальный состав перечисляемых в поэме воинов нарушает традицию героической поэзии, среди называемых по именам персонажей, которой не бывает, как правило, людей незнатного происхождения.

232

За них же прилежно и заложник ратовал… – Почему в войске Бюрхтнота оказался заложник из Нортумбрии, неизвестно; о смелости, проявляемой заложниками в битве, рассказывается и в других источниках.

233

…родичу Гадда… – очевидно сам Оффа.

234

…сила иссякла – сердцем мужайтесь! – Формула героического поведения, достойная стоять рядом с такими формулами из "Беовульфа", как: "Судьба от смерти // того спасает, / кто сам бесстрашен!" (574-575); "Уж лучше воином // уйти из жизни, / чем жить с позором!" (2889-2990).

235

«Видение о Петре Пахаре» переведено прозой на русский язык: Ленгленд У. Видение Уилльяма о Петре Пахаре/ Пер., вступ. ст. и прим. акад. Д. М. Петрушевского. М.; Л., 1941.

236

Chambers R. W. Modern study of the poetry of the Exeter Book. — In: The Exeter Book of Old English poetry, with introductory chapters by R. W. Chambers, M. Forster and R. Flower and collotype facsimile of the Exeter Book. L., 1933.

237

В нескольких списках сохранились прежде всего стихи, вошедшие в латинские рукописи и связанные с именем Бэды Достопочтенного («Гимн Кэдмона» и «Предсмертная песнь Бэды»), а также стихи из Англосаксонской хроники.

238

Кеr W. P. The dark ages. N. Y., 1958, p. 149.

239

Kennedy Ch. Early English Christian Poetry. N. Y., 1952, p. VII.

240

Shippey Т. A. Old English verse, L., 1972, p. 83.

241

Примечателен скептицизм одной из последних статей Ф. Нормана, ученого, много занимавшегося проблемами датировки: Norman Fr. Problems of the dating of Deor and his allusions. — In: Medieval and linguistic studies in honor of Francis Peabody Magoun, Jr. L., 1965, p. 205–213.

242

Хойслер А. Германский героический эпос и сказание о Нибелунгах. М., 1960, с. 297 cл.

243

Там же, с. 317.

244

О первом из них, Кэдмоне, известно лишь из рассказа Бэды в «Церковной истории англов» (ср. подробнее ниже, §f, а также прим. к «Гимну Кэдмона»); о Кюневульфе неизвестно ничего, кроме его имени, вплетенного рунами в тексты четырех христианских поэм (см. прим. к «Видению Креста»).

245

Ср., напр., главу «Ученая и народная поэзия» в кн.: Wrenn C. L. A study of English literature. L., 1967, p. 160 ff.

246

Ker W. P. The dark ages. N. Y., 1958, p. 165.

247

Kennedy Ch. The earliest English poetry. 1943, p. 20.

248

Фрейденберг О. М. Миф и литература древности. М., 1978, с. 13.

249

Greenfield S. The interpretation of Old English poems. L., Boston, 1972, p. 12.

250

Beowulf and its analogues/ Ed. and transl. Garmonsway G. N. Simpson J. L.; N. Y., 1968.

251

Как и в античном стихе, группа из двух кратких приравнивается здесь к одному долгому.

252

Первоначально реконструировали как арфу и остатки музыкального инструмента, найденного при раскопках богатого погребения в Саттон-Ху. Новая реконструкция придает ему облик лиры; см., напр., изображение в кн.: Lloyd and Jennifer Laing. Anglo-Saxon England. L.; Henley, 1979, p. 56.

253

Жирным шрифтом выделена каноническая аллитерация, курсивом — важнейшие из дополнительных звуковых повторов.

254

Впрочем, как утверждают языковеды, хотя «этимологи интересуются в первую очередь происхождением слов, история слов часто показывает, что не связанные по происхождению слова могут затем сходиться и даже срастаться» (Wisman W. Skop. — Sitzungsberichte der deutschen Akademie der Wissenschaften zu Berlin. В., 1955, S. 24).

255

Конечно, аллитерационный стих перевода не тождественен подлинному: В. Г. Тихомиров не мог сохранить исконную функцию аллитерации, несовместимую с законами русской акцентологии. Но этот урон отчасти удается возместить, обогатив аллитерацию ассонансами и внутренними рифмами (в оригинале канонизованные и второстепенные звуковые повторы разграничиваются сильнее, чем в переводе); древнеанглийский стих звучит более чеканно, русский перевод требует протяжного, распевного произнесения всего ударного слога: ДОЛго ХВАла / достоХВАЛЬно ПРАвил.

256

Schramm G. Nemenschatz und Dichtersprache. Göttingen, 1957. Отдельные наблюдения в этом направлении делались и раньше. Существуют и этимологические словари древнегерманских имен.

257

Тем самым на древнеанглийскую поэзию были перенесены принципы теории устно-эпических формул Пэрри-Лорда. Зачинателем этого направления в англистике явился Ф. П. Мэгаун: Magoun F. P. Oralformulaic character of Anglo-Saxon narrative poetry. — Speculum, vol. 28, 1953, p. 446–467.

258

Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет. М., 1975, с. 461.

259

Greenfield S. The interpretation of the Old English poems. L., Boston, 1972, p. 3.

260

Wilson J. H. Christian theology and Old English poetry. — Mouton, the Hague-Paris, p. 179–180.

261

Cherniss, Michael D. Ingeld and Christ. Heroic concepts and values in Old English Christian poetry. The Hague-Paris, Mouton. 1972, p. 21.

262

Сошлемся, кроме уже названных, на книги: Huppè В.F. Doctrine and Poetry: Augustine's influence on Old English poetry. N. Y., 1959; Goldsmith M.E. The mode and meaning of Beowulf. L., 1970; Lee A.A. The guest-hall of Eden. New Haven, L., 1972; Gardner J. The construction of christian poetry in Old English. L., Amsterdam, 1975. С большой прямолинейностью проводится этот взгляд в одной из последних общих работ о средневековой английской поэзии: Pearsail D. Old English and Middle English poetry. L., 1977.

263

Ср. критику ее в работе: Greenfield S. Op. cit., p. 133 ff.

264

Ср. предельно ясную формулировку этого положения А. Лордом: Lord, Albert В. The singer of tales. Cambridge, Mass., 1960, p. 13.

265

Ср. оценку теории Пэрри-Лорда у Стеблин-Каменского. Стеблин-Каменский М. И. Историческая поэтика. Л., 1978, с. 148.

266

Стеблин-Каменский М. И. Указ. соч., с. 149.

267

Ср. обсуждение этого вопроса в обобщающей книге: Watts А.Ch. The lyre and the harp. A comparative reconsideration of oral tradition in Homer and Old English epic poetry. New Haven, 1969, p. 58 ff.

268

Стеблин-Каменский М. И. Указ. соч., с. 144–145.

269

Примеры превращения формы в условную оболочку и, как следствие, упадка поэзии есть и среди аллитерационных памятников (они, конечно, не вошли в этот сборник). Ср. интересный разбор самого последнего из аллитерационных стихотворений, написанного спустя полвека после нормандского завоевания, в кн.: Shippey T.A. Op. cit., p. 176–177. По остроумному замечанию автора, традиционный поэт подобен мальчику на велосипеде: едва задумавшись над тем, что ему следует делать, он падает.

270

Huppè В. Op. cit., p. 99 ff. Автор проводит поэтому параллель между «Гимном» и библейской Книгой Бытия, в которой, как верили, записано знание, полученное Моисеем путем откровения, и экзегетический комментарий на которую разрастался в многие тома теологических сочинений.

271

Таким образом, сведения об имени поэта ничего не говорят в данном случае о том, что его считали автором «Гимна» и других произведений: «Кэдмон» для Бэды — это прежде всего имя человека, с которым произошло чудо. Ср. убедительное, на наш взгляд, объяснение так называемой «подписи» Кюневульфа в книге Т. Шиппи: Shippey T. Op. cit., p. 158.

272

Magoun F.P. Bede's story of Cædman: the case-history of an Anglo-Saxon oral singer. Speculum, vol.30, p. 62. Заметим, что эта статья Мэгауна, оказавшая большое влияние на развитие формальной теории в англистике, была опубликована почти одновременно с упомянутой работой Б. Юппе.

273

Lord A. The singer of tales. Cambridge, Mass., 1960.

274

Важные замечания в этом направлении содержатся в целом ряде работ. Укажем, напр.: Greenfield S. Op. cit., p. 9 ff, 133 ff; Shepherd C. Scriptural poetry. — In: Continuations and beginnings, Studies in Old English literature/ Ed. Stanley E. G. L., Edinburgh, 1966, p. 14–15.

275

О развитии древнескандинавской литературы см. в кн.: Стеблин-Каменский М. И. Древнескандинавская литература. М., 1979.

276

См. о ней: Стеблин-Каменский М. И. Скальдическая поэзия. — В кн.: Поэзия скальдов. М., 1979, с. 77–127; см. также статью: Смирницкая О. А. Поэзия скальдов в «Круге Земном» и ее перевод на русский язык. — В кн.: Снорри Стурлусон. Круг Земной. М., 1980, с. 597–611.

277

Веселовский А. Н. Историческая поэтика. Л., 1940, с. 63.

278

Есть поучительная история, рассказанная его биографом Ассером, о том, как он внимал в восьмилетнем возрасте «саксонским песням» из книги (sic!), которую получил от матери.

279

В качестве низовой аллитерационная поэзия могла, по-видимому, сохраняться в каком-то виде и безо всяких условий. Только это могло бы объяснить «возрождение» аллитерации в письменной поэзии XIV в. (ср. выше, §a).

280

Приведены слова из антологии, изданной выдающимися специалистами по истории английской литературы (English literature. A period anthology, ed. by Albert C. Baugh and George Wr. McClelland. N. Y., 1954, p. 56), но данная формулировка стереотипна и могла бы быть найдена в десятках учебников и хрестоматий.

281

Стеблин-Каменский М. И. Валькирии и герои. — Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз., 1979, т. XXXVIII, №5, с. 446.

282

Кемп Мелоун ставит их в связь с фольклорными песнями — Frauenlieder (Malone К. Two English Frauenlieder. — Comparative literature, 1962, vol.14, N1); сравнивают их также с причитаниями, заплачками. Несомненно, что между всеми этими жанрами есть нечто общее, вытекающее из самой действительности. Но в Frauenlieder и причитаниях выражение чувства носит более обобщенный характер и не нуждается в опоре на конкретные события (как в «Плаче жены») или собственные имена (как в «Вульфе»).

283

Если, конечно, они не находят себе нового поприща при дворе какого-либо покровителя (ср. сказания о Дитрихе Бернском).

284

Бахтин М. М. Указ. соч., с. 460.

285

Shippey T. Op. cit., p. 54–55. Глава об элегиях носит здесь комментирующее название: «Мудрость и опыт: древнеанглийские «элегии».

286

Если, конечно, не считать вместе с некоторыми исследователями (ср., напр.: Goldsmith M. Op. cit.), что «Беовульф» — это нравоучительная история о наказании героя за гордыню.

287

Бахтин М. М. Указ. соч., с. 457.

288

О восприятии времени средневековым человеком, в том числе и об антропоморфном его толковании см.: Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1972, с. 84–138.

289

Здесь напрашивается любопытный вывод. Героическое прошлое, как известно, имело своим историческим прототипом «эпоху великого переселения народов». С другой стороны, об «эпохе викингов», нанесшей чувствительный удар по англосаксонской культуре, говорят иногда как о «последней волне великого переселения народов», подразумевая под этим экспансию скандинавов в Северной Европе. Ситуация перевернулась: англосаксы принимали в этой экспансии лишь страдательное участие, «думая и изображая данов почти так же, как некогда бритты думали о своих саксонских недругах» (Ker W.Р. Medieval English literature. Oxford, 1963, p. 16).

290

Ср. названия опубликованных недавно статей, где сходные проблемы рассматриваются с несколько иных позиций: Pope J. С. Beowulf's old age. — In: Philological essays. Mouton, 1970, p. 55–64; Smithers J.V. Destiny and the heroic warrior in Beowulf. — Idem, p. 65–81; Greenfield S.B. Beowulf and epic tragedy. — In: Medieval literature and civilization. Studies in memory of G.N. Garmonsway. London, 1969, p. 91–105.

291

Smithers J. V. Op. cit., p. 80.

292

Kennedy Ch. The earliest English poetry, p. 20.

293

Правда, трудно было бы ожидать в эддических песнях — именно в силу этого отождествления — появления отдельной мысли о судьбах племени после смерти героя.

294

Ср. Бахтин М. М. Указ. соч., с. 459.

295

Carmonsway C. N. Anglo-Saxon heroic attitudes. — In: Medieval and linguistic studies in honor of Francis Pea-body Magoun, Jr. L., 1965, p. 141.

296

Кеr W. P. Medieval English literature. Oxford, 1969, p. 30.

297

Kennedy Ch. Op. cit., p. 20.

Еще от автора Неизвестный Автор

Неизвестный Автор

Галчонок

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.

Неизвестный Автор

Призраки ночи

В книге собраны предания и поверья о призраках ночи — колдунах и ведьмах, оборотнях и вампирах, один вид которых вызывал неподдельный страх, леденивший даже мужественное сердце.

Неизвестный Автор

Закат вечности

Неизвестный Автор

mmmavro.org | День 131, Победа

Неизвестный Автор

mmmavro.org | День 132, Поэт

Неизвестный Автор

Песнь о Нибелунгах

…«Песнь о Нибелунгах» принадлежит к числу наиболее известных эпических произведений человечества. Она находится в кругу таких творений, как поэмы Гомера и «Песнь о Роланде», «Слово о полку Игореве» и «Божественная комедия» Данте — если оставаться в пределе европейских литератур…В. Г. Адмони.