Драматические произведения 1864-1910 гг - [139]

А интерес этот в современной Толстому деревне упирался в деньги, которые «всему делу голова». Только неимущие и к деньгам не стремящиеся Аким, Митрич оказались непричастны к клубку преступлений. «Ты в богатстве, как в сетях», — скажет погибающему сыну Аким.

«Кривьем» и «скверностью» назовет он распространившуюся в русской деревне конца XIX века систему банковского ростовщичества, суть которой так наглядно «раздробил» ему бывалый Митрич. «В драме Толстого, — пишет исследователь, — с поразительной наглядностью вырисовывается картина разрушения старых патриархальных отношений в деревне и замены их новыми — буржуазными порядками, при которых власть вековечной «тьмы» усугублялась беспощадной «властью денег».[122]

Писатель Г. И. Успенский дал социальный анализ событиям этой драмы: «Не будь расстройства народной среды, дающего деньгам силу, — не продалась бы Анисья, не пошел бы в работники Никита, и Петр, оставшись без купленного труда, выдал бы Акулину замуж честь честью. Но расстройство, давшее силу деньгам, уже произошло в народной среде и превратило всех лиц драмы в людей, друг другу подверженных, связанных нуждой».[123]

В поздних произведениях Толстого конкретно-социальный анализ жизни глубок и беспощаден. Художник стремится показать «трагедию современного общества», будь то пореформенная, раздираемая противоречиями деревня или высшее дворянское общество, и при этом его не оставляют мысли о «человеке вообще, о «сыне человеческом», о его нравственном долге, о законах жизни человеческой, раз навсегда данных».[124]

Семейная жизнь в пьесе связана с коренными проблемами современности. Мужицкая трагедия становится общенародной. В драме широко трактуется понятие «тьмы»: это и социальная кабала и духовная слепота.

Драматическое действие пьесы рождается тогда, когда совесть начинает сопротивляться злу. Когда Никита, солгав отцу, прогнав несчастную Марину, оказывается в глазах людей невинным и непричастным к злу, но, оставшись сам с собой, долго удрученно молчит, а потом произносит: «То-то неразбериха. Люблю я этих баб, как сахар; а нагрешишь с ними — беда!» Одержанная над родителем победа не радует. Все вроде бы обошлось, а ощущение беды осталось с ним. Сам Никита пока не понимает, отчего он замолчал и задумался. Для Толстого, который исследует и корни преступления, и корни добра, эта минута в драме — наиважнейшая. Герой только и делал, что пытался «развязаться» с богом, отцом и совестью и даже преуспел в этом, а в результате почувствовал себя озадаченным. В нем шевельнулась затоптанная было совесть. Во втором действии он заплачет, осознав свою вину перед умирающим Петром. И в то же время он все-таки спрячет снятые с хозяина деньги. Развитие действия в пьесе идет по линии сопротивления неуклонно растущему злу.

По Толстому, жизнь обеспеченная, с ее жадной суетливой возней, заботой лишь о материальном, порождающая зависть, коварство, мстительность, — это не жизнь, а духовное омертвение, в котором он видит начало и смерти физической.

Когда одержимые корыстью, озверевшие бабы подбежали к погребу, держа завернутого в грязное веретье новорожденного и потребовали его смерти, тут, казалось, наступил катастрофический предел той жизни, которую Аким называет «пакостью». Как никто поняла это десятилетняя Анютка, и закричала, почуяв близкое дыхание смерти, и сама захотела умереть поскорее. А те, которые более всего заботились о достатке и благополучии дома, — Матрена и Анисья умерщвляли жизнь. На их совести и муж Анисьи, и внук Матрены. И когда дом стал «полная чаша», а концы удалось схоронить в воду, то оказалось, что жизни-то и нет.

Каждая супружеская пара в пьесе — средоточие антагонизма. Своим разладом и непрекращающейся враждой они не творят жизнь, а уничтожают ее. Таковы Анисья и Петр, Анисья а Никита, Митрич с бывшей женой и, наконец, Матрена и Аким. Аким непричастен к этому злу, он устраняется от общей жизни. «Лучше под забором переночую, чем в пакости твоей», — говорит он Никите. В его самоустранении и протесте — начала подлинной жизни по Толстому.

Никита — сын Матрены и Акима — наследует им обоим. В нем скрестились два начала — мертвой и живой жизни. Душа Никиты становится полем битвы этих начал. Действие пьесы то замирает, когда смерть духовная и физическая готова парализовать все, то мощными рывками продвигается вперед, когда затоскует, заплачет Никита: «Скучно мне, как скучно!» Народная этимология этого слова означает не только томление бездействием, но и томление горем. Когда Митрич вспоминает, как он спас маленькую девочку, которую хотели пришибить солдаты, то он теми же словами передает свой страх близкой смерти: «Да так мне скучно стало, взял я ее на руки».

Тоска Никиты — это подспудное ощущение своей духовной смерти. «Весь ты в погибели», — несколько раз скажет Аким сыну и взмолится истово: «Душа надобна». Мысль о том, что бездушие — это смерть, обжигает Никиту. Он еще пытается отогнать её вином и лихой частушкой. Лихорадочно ищет гармошку, чтобы позабыть страшное знание. Но земля уходит из-под ног. Рушится шаткая опора несостоявшейся жизни. Никита валится на лавку с плачем: «Тушите свет…» Тьма физическая и духовная объемлет героя. «Коготок увяз — всей птичке пропасть» — так толкует пословицей силу тьмы Толстой в самом названии пьесы. Духовная глухота и животный эгоизм сделали Никиту убийцей. Загнанный в погреб, почти что в могилу, он, ужасаясь себе, убивает сына. И вопит, исходит кровью пробудившаяся душа Никиты: «Не человек я стал… Решился я своей жизни». И новыми глазами видит он то, что прежде бездумно и бездушно считал жизнью. Пьяная, раскрасневшаяся Анисья заигрывает с ним, зовет его в избу благословлять Акулину: «А уж как хорошо в доме-то! Лестно поглядеть. И гармония! Играют бабы, хорошо как. Пьяные все. Уж так почестно, хорошо так!» Свадьба, вино, пьяные песни — все это шумное будто бы веселье ужасает Никиту. Он держит в руках веревку, смотрит на перемет и прикидывает петлю на шею, потому что «съела… тоска на отделку». Пьяный Митрич помог Никите и душе его путь отворил: «А как стал робеть от людей, сейчас он, беспятый-то, сейчас и сцапал тебя и попер куда ему надо. А как не боюсь я людей-то, мне и легко!» Никита словно очнулся от жуткого сна, поняв, что мало признать самому свою вину, — надо перед миром покаяться. «Не бойся людей», — говорит сыну отец «в восторге», как того требует ремарка. Своя правда и общая должны совпадать. То, что перед миром говорить и делать не совестно, то и есть правда.