Драма жизни Макса Вебера - [108]
Ясно, какое значение может иметь этот изображенный Клагесом образ познания для понимания жизни и творчества Макса Вебера. Впрочем, он, Клагес, сам прояснил это в высказывании, сделанном совсем по другому поводу гораздо позже, чем этот очерк о юноше в Саисе, и процитированном Мартином Грином: «Если Вы делаете разум вашим господином, взгляд на ничто уничтожит вас, как уничтожил Макса Вебера» (MG, 77). То есть Вебера погубила надменность познающего разума и открывшееся ему ничто. Или иначе: его убил рационализм.
Еще один отклик на уход Макса Вебера, который обязательно нужно отметить. Это не одна-единственная фраза Клагеса о Вебере, за которой, правда, скрывается целое особое видение познания, мира и его будущего. Это отклик Карла Ясперса. Ясперс – совсем другой человек, он – близкий друг Вебера, перед которым преклонялся и которого склонен был считать своим жизненным идеалом. Первой попыткой подвести нечто вроде итога жизни Вебера стала речь Ясперса перед студентами Гейдельбергского университета на траурном заседании 17 июля 1920 г. В этой речи два главных пункта. Первый – фрагментарность Вебера. Прежде всего фрагментарный характер его наследия: «Мы видим множество отдельных работ. Но все это, в сущности, фрагменты. Случалось, что некоторые из его работ заканчивались замечанием: дальнейшая статья следует. Но они так и оставались последними по данной проблеме. Труды, казавшиеся доведенными до конца, указывали на то, что выходило за их пределы, требовали дальнейшей работы, и ни один из них не был полностью завершен. У него почти нет книг, кроме ранней работы по аграрной истории Рима, брошюры о бирже и нескольких выступлений последних лет в виде отдельных оттисков – больше ничего. Все остальное находится в журналах, архивах, газетах» (МВИ, 553).
Фрагментарность наследия отражает, считает Ясперс, фрагментарный характер самого восприятия, мышления и действия Вебера. «Он был готов действовать всегда, когда требовалось его участие. Всю свою энергию он вкладывал в задачи дня – то в судебный процесс, то в исполнение завещания, то в управление лазаретом в первые годы войны. В политическую жизнь он вмешивался, если считал, что может оказать помощь нации. Однако, что бы он ни делал, все это оставалось рядом отдельных поступков, которые в сравнении с его величием как человека и с тем, что способны совершать преобразователи мира, может показаться чем-то незначительным или вообще ничем. Можно ли при этом фрагментарном характере деятельности Макса Вебера воспринимать его как духовную вершину эпохи? Лишь в том случае, если в самой фрагментарности видеть положительный смысл, если верить, что наивысшее в той мере, в какой оно может быть осуществлено, необходимо должно носить фрагментарный характер» (Там же. С. 534).
Это очень глубокомысленно, но мне сильно напоминает очерк С. М. Эйзенштейна «Обезьянья логика», написанный по впечатлениям от алма-атинского зоопарка в эвакуации в годы Великой отечественной войны:
Алма-Ата.
Совершенно пустой зоосад.
Подходим к обезьянам.
Павианы отдельно…
Бросаю кусок моркови.
Обезьяна отрывается от занятия.
Она, конечно, искала блох.
В три прыжка, не отрываясь глядя на морковь, она соскакивает вниз.
Но вот в поле зрения ее попадает кусок белой бумажки в стороне от моркови.
Белое впечатление резче, чем тускло-рыжее. И морковь забыта.
Обезьяна двинулась к бумажке.
Но вот где-то рядом – острый вскрик и характерное свистящее щелканье зубами.
Обезьяна отвернулась от бумажки в сторону крика.
Глаз упал на качающуюся ветку.
Движущийся предмет привлекательней неподвижного.
Прыжок – и обезьяна уже ухватилась за ветку.
Наверху заверещал партнер обезьяны.
И обезьяна уже услужливо вновь погружена в шерсть партнера.
Живой сожитель, конечно, еще привлекательней, чем просто подвижный предмет.
Забыты ветка, бумажка, морковка.
…Разница между мной и алма-атинской обезьяной только в одном.
Я так же прыгаю от предмета к предмету, как только в памяти подвернется новый.
Но, в отличие от обезьянки, я все же иногда возвращаюсь обратно, к первоначальному.
Ход сюжета в этих записках я посвящаю безыменной сестре моей – о безьяне из алма-атинского зоосада…[54]
Идея фрагментарности как веберовского наследия, так и его мышления давно уже не кажется актуальной. Издание полного собрания его сочинений, речей и писем показало, что, несмотря на разнообразие его интересов и устремлений, практически во всем, что он делал, более или менее ясно проявляется центральный пункт притяжения, как полюс магнита, – объяснение происхождения современного капитализма, а значит, объяснение как хода истории человечества, так и всей нашей современной жизни. Я обозначил это термином «сверидея» (с. 224). И Вебер мог бы повторить слова Эйзенштейна, что куда бы он ни устремлялся мыслью, в отличие от обезьянки, он «иногда» (Эйзенштейн) или практически всегда (Вебер) возвращался к первоначальному предмету.
