Драма девяносто третьего года. Часть первая - [6]

И, наконец, перед тем как отправиться в крестовый поход, король, дабы горожане не теряли напрасно времени, в то время как сам он будет использовать его с таким толком, приказал им незамедлительно соорудить вокруг города пояс укреплений, план которого был составлен им самим и который должен был представлять собой прочную крепостную стену, снабженную башнями и воротами.

Это была уже третья крепостная стена, опоясавшая Париж.

Как легко понять, инженеры, бравшиеся за выполнение такой задачи, оценивали размеры столицы неправильно. Париж в то время рос достаточно быстро, и было нетрудно сообразить, что рано или поздно он разорвет изнутри третий пояс укреплений, как разорвал первые два.

В итоге пояс этот сделали растянутым и включили в него, несомненно, принимая в соображение будущее, множество бедных хуторов и маленьких деревенек, которым суждено было стать позднее частью великого целого.

Эти хутора и эти деревеньки, при всей их бедности, имели свои собственные сеньориальные суды, подобно такому же суду у Людовика IX.

Ибо всем небесполезно знать, что, когда Людовик IX вершил правосудие, сидя под вошедшим в поговорку знаменитым дубом, он вершил правосудие как сеньор, а не как король.

А поскольку все эти сеньориальные суды, чаще всего противоречившие друг другу, оказались заключенными в одну и ту же крепостную стену, они стали проявлять несогласие еще более ощутимым образом и в конце концов сталкиваться настолько сильно, что вызвали великую неразбериху в этой необычной столице.

Такая неразбериха сделала неизбежным вмешательство Людовика IX.

В итоге Людовик IX издал указ о том, что все дела, рассмотренные этими мелкими сеньориальными судами, могут быть обжалованы в Шатле, судебная власть которого оказалась таким образом чрезвычайно сильной, ибо ему было поручено выносить окончательные приговоры.

Шатле оставался верховным судом до тех пор, пока Парламент, сделавшись постоянным, не стал в свой черед принимать к обжалованию дела, рассмотренные в Шатле.

Однако, поскольку 2 ноября 1789 года Национальное собрание, как уже было сказано, приостановило работу Парламента, Шатле не только снова обрел былое могущество, но и получил новую власть, ибо имел теперь право расследовать не только те преступления, какие и прежде были подсудны ему, но еще и преступления против нации.

В тот момент в подобном преступлении обвинялись три человека: генеральный откупщик Ожар,

барон де Безенваль

и маркиз де Фаврас.

Как видим, Шатле начал с аристократов.

Генеральный откупщик был обвинен в том, что предоставил двору средства, которыми камарилья королевы оплачивала в июле войска, стянутые на Марсово поле. Ожара мало кто знал, чернь не питала к нему никакой неприязни, судьи проявили снисходительность, и Ожар, которому позднее предстояло вместе с другими откупщиками оплатить дань гильотине, был оправдан.

После него шел Безенваль.

С Безенвалем дело обстояло далеко не так, как с Ожаром. Безенваля все хорошо знали. Он был главнокомандующим швейцарской гвардией и в июле 1789 года командовал войсками, стоявшими на Марсовом поле; парижане помнили, как Безенваль шел на них в атаку, и теперь были не прочь отыграться.

И потому, едва только народ увидел Безенваля в суде, во всех концах зала раздались выкрики:

— На фонарь Безенваля! На виселицу его!

Затем, когда суд потребовал восстановить тишину, один из присутствующих, воспользовавшись минутной передышкой, прокричал:

— Я требую, чтобы его разрубили на тринадцать кусков и разослали по одному в каждый из кантонов!

Но, несмотря на виновность Безенваля, вполне очевидную с точки зрения народа, ставшего его судьей, и несмотря на вопли присутствующих, он был оправдан.

И тогда Камиль Демулен, возмущенный двумя этими оправданиями, послал судьям следующее пламенное четверостишие:

С Ожара смыли вы вину, затем и с Безанваля тоже,

Ну а теперь готовы оправдать любую мразь.

Вы с пропускной бумагой в этом явно схожи:

Убрав пятно чужое, вы на себе оставите чужую грязь.

И вот в этих тягостных обстоятельствах начался суд над Фаврасом.

После двух оправдательных приговоров, не принесших судьям популярности, третий обвиняемый неизбежно должен был быть признан виновным.

Этим третьим обвиняемым был Тома Маи, маркиз де Фаврас.

Маркиз де Фаврас, которому было сорок пять лет, являлся подлинным образцом дворянина былых времен и соединял в себе одновременно знатность, элегантность и достоинство.

Он начал военную службу в роте мушкетеров, проделал кампанию 1761 года, стал капитаном и помощником командира полка Бельзёнса, а затем лейтенантом швейцарской гвардии графа Прованского, брата короля, однако в 1775 году вышел в отставку с этой должности и отправился в Вену, где познакомился со своей будущей супругой, законной дочерью князя Ангальт-Шаумбургского.

В 1787 году, во время восстания в Голландии, он участвовал в военных действиях в этой стране, затем вернулся во Францию и в конце 1789 году был обвинен в подготовке заговора против Революции, имевшего целью предпринять под покровом ночи попытку ввести в Париж вооруженных людей, чтобы разделаться с тремя главными руководителями государственного управления, атаковать телохранителей короля, похитить государственную печать и увезти короля и его семью в Перонну.