Драма девяносто третьего года. Часть первая - [2]

Затем, уже 19 октября, оно располагается в зале архиепископства, настолько депутаты спешили оказаться вблизи своего короля, а точнее, надзирать за своим пленником.

С этого времени начинается агония «фаворита без заслуг», как называют Версаль. Версаль жил за счет королевской власти, и, когда королевская власть бросает его, он чахнет. Планета увлекает за собой все свои спутники, придворные отдаляются от Версаля, богатые семьи покидают его, и даже мадемуазель де Монтансье, директриса театра, объявляет себя, подобно Национальному собранию, неотделимым от его величества и сопровождает его величество в Париж.

Так что в Париже, как видим, водворяются две власти: король в своем дворце и Национальное собрание в архиепископстве; обе имеют собственную охрану.

Упомянем здесь события, произошедшие между 19 октября, днем, когда Национальное собрания разместилось в архиепископстве, и 9 ноября, днем, когда оно обосновалось в манеже Тюильри.

Возвращения булочника, булочницы, пекаренка и шестидесяти возов муки, следовавших за ними, было, разумеется, недостаточно для того, чтобы устранить голод; у дверей булочников скапливались огромные толпы, но что-либо предпринять против них не представлялось возможным, поскольку право собраний было освящено Декларацией прав человека.

И потому уже 14 октября Мирабо, находясь в сношениях с королевским двором, на сторону которого ему предстояло позднее перейти, предложил принять закон о военном положении; однако этот закон серьезно посягал на дух Революции, и Национальное собрание не решилось одобрить его.

Однако двор крайне нуждался в том, чтобы закон о военном положении был принят.

Ну и кого же следует считать зачинщиками события, заставившего принять этот закон? Утверждать что-либо определенное здесь нельзя, и следует предоставить читателю возможность самостоятельно составить себе мнение, напомнив ему, однако, аксиому юриспруденции: «Обвинять в преступлении нужно того, кому оно выгодно».

В любом случае факты таковы.

Утром 21 октября булочник по имени Дени Франсуа, двадцати восьми лет от роду, полтора года состоящий в браке и проживающий на улице Марше-Палю в округе Нотр-Дам, уже распродал шестую выпечку хлеба и взялся за седьмую, как вдруг какая-то женщина, которой еще не удалось купить хлеба, попросила разрешения осмотреть лавку, чтобы увидеть, не припрятан ли там хлеб.

Франсуа, полагая, что ему нечего опасаться, впустил ее и позволил ей заняться поисками. К несчастью, в одном из шкафов она обнаружила три черствых буханки по четыре фунта каждая, которые оставили себе подмастерья.

Она берет одну буханку, выходит на улицу и подстрекает народ, заявляя, что булочник спрятал часть выпечки.

Народ тотчас же сметает слабую охрану, поставленную полицией у дверей Франсуа, равно как и у дверей всех прочих булочников.

В лавке, помимо трех черствых буханок, обнаруживают десять дюжин свежих хлебцев, предназначенных для депутатов Национального собрания, заседающих в архиепископстве, то есть всего лишь в нескольких шагах от улицы Марше-Палю.

Тотчас же слышится крик:

— Булочника на фонарь!

Этот страшный крик и раньше уже звучал на улицах Парижа.

Несчастный булочник понимает, какая опасность ему угрожает; он просит, чтобы его отвели к начальству округа, но беднягу не слушают и хотят отволочь его на Гревскую площадь; тем временем прибегают комиссары округа, и булочника отводят в полицейскую управу.

Франсуа очень любили и ценили в его квартале. Поэтому его соседи направляются в управу вслед за ним и, призванные дать свидетельские показания, удостоверяют, что с самого начала Революции он давал самые убедительные доказательства усердия, хлеба выпекал обычно по десять партий в день и, когда у его собратьев по ремеслу кончалась мука, нередко давал ее им взаймы; так, к примеру, еще накануне он уступил три мешка муки сьеру Патрижону и один мешок сьеру Месселье; и, наконец, чтобы быстрее обслуживать своих покупателей, он, имея собственную печь, арендовал еще печь у пирожника, чтобы сушить в ней дрова. По их словам, такой человек заслуживал награды.

Однако народ продолжает требовать его головы.

Три человека бросаются между ним и разъяренной толпой, которая угрожает ему.

Назовем их имена: всегда разумно отметить имена трех достойных людей. Это были господа Гарран де Кулон, Гийо де Бланшвиль и Дамёв-сын.

Но тщетно они во весь голос повторяют услышанные ими свидетельства: вопли убийц перекрывают их голоса; несчастного булочника, находящегося в окружении национальных гвардейцев, вырывают из их рук, несмотря на предпринятые ими попытки защитить его. Через секунду после того, как он оказался в руках врагов, его голову отделяют от туловища и поднимают на конце пики.

Ничего не стоило помешать этим людям совершить преступление; ничего не стоило задержать убийцу, носившего эту отрубленную голову, и нескольких негодяев, шедших вслед за ним. Но никто этого не делает. Париж следовало напугать, чтобы он воспринял закон о военном положении как благодеяние. Так что убийцы могут совершенно свободно развлекаться, повторяя те кровавые шутки, какие они устраивали на обратном пути из Версаля.