Драконья гавань - [40]

Элис забрала пузырек.

— «Прокралась», ну надо же! — пробормотала она напоследок с порога, но так, чтобы он расслышал.

— Извини! — крикнул Седрик ей вслед, но она уже хлопнула дверью.

Как только Элис ушла, он скатился с постели, чтобы запереть дверь на задвижку, а затем упал на колени перед потайным ящиком.

— Это была всего лишь Элис, — напомнил он себе.

Да, но кто знает, что наговорила ей медная драконица? Он неловко выдернул ящик, так что он едва не застрял, а затем заставил себя успокоиться и осторожно вынул флакон с драконьей кровью. Все в порядке. Добыча по-прежнему у него.

А он по-прежнему в ее власти.

Седрик потерял счет дням, прошедшим с тех пор, как он попробовал на вкус драконью кровь. Его сознание раздвоилось, как двоится все перед глазами после удара по голове. Он еще оставался почти прежним, подавленным и угрюмым, но все же Седриком. Затем пришли чужие ощущения и спутанные воспоминания, и ее невнятные впечатления смешались с его мыслями. Иногда он пытался объяснять ей, что происходит вокруг.

«Ты бредешь по воде, а не летишь, — твердил он. — Порой вода почти отрывает тебя от дна, но это не полет. Твои крылья слишком слабы, чтобы летать».

Иногда он ее подбадривал.

«Остальные почти скрылись из виду. Тебе нужно идти быстрее. Ты можешь. Держись левее, где вода мельче. Видишь? Идти стало легче, верно? Вот умница. Не останавливайся. Я знаю, что ты голодна. Следи за рыбой. Может, ты сумеешь поймать рыбу и подкрепиться».

Порой он даже смутно гордился тем, что добр к ней. Но по большей части с горечью осознавал, что его жизнь навеки посвящена заботам о довольно тупом ребенке. Ценой заметных усилий Седрику иногда удавалось отгородить от нее сознание. Но если драконицу терзала боль, донимал голод или охватывал страх, невнятные мысли прорывались в его разум. Даже если юноша избегал ее вялых размышлений, он не мог отделаться от неизменных усталости и голода. Ее тоскливое «за что?» неотступно преследовало его. И оттого, что он задавал тот же самый вопрос применительно к собственной участи, легче не становилось. Хуже всего было, когда она пыталась понять его мысли. Драконица не сознавала, что иногда он просто спит и видит сны. Она врывалась в них, предлагая убить Геста или пытаясь утешить Седрика. Все это казалось слишком странным. Он был измучен вдвойне из-за прерывистого сна и разделенных с ней бесконечных трудностей пути.

Жизнь на борту баркаса сделалась чужда ему. Он по возможности не высовывался из каюты. Но и там не находил уединения. Даже когда драконица не вторгалась в его мысли, кто-нибудь все равно оказывался рядом. Элис терзала совесть, так что она никак не могла оставить его в покое. Ежедневно утром, днем и вечером перед сном она заходила его проведать. Ее краткие визиты выбивали его из колеи. Седрик не хотел выслушивать ее жизнерадостную болтовню о минувшем дне и не смел ничем поделиться сам, но не мог придумать, как вежливо заткнуть Элис и выставить за дверь.

Немногим лучше был мальчишка. Седрик не мог понять, что в нем так привлекает Дэвви. Почему он не может просто поставить поднос с едой и уйти? Нет же, малец жадно поедал его глазами, мечтал хоть чем-нибудь услужить, даже предлагал постирать ему носки и рубашки — Седрика аж оторопь взяла. Дважды он нагрубил мальчишке, не потому, что ему это нравилось, просто это был единственный способ того прогнать. И каждый раз Дэвви был настолько явно сокрушен отповедью, что Седрик чувствовал себя последней скотиной.

Он чуть повернул флакон с драконьей кровью, наблюдая, как она переливается и мерцает даже в сумрачной каюте. Даже когда он просто неподвижно держал склянку в руке, красная жидкость внутри кружилась в медленном танце. Она светилась собственным рубиновым светом, багровые нити внутри пузырька извивались и сплетались между собой. Искушение или одержимость? Седрик задавал себе этот вопрос, но ответить не мог. Кровь притягивала его. Он сжимал в руке настоящее сокровище, и ему оставалось всего-то добраться до Калсиды. И все же обладание им казалось ему сейчас более важным. Неужели он хочет глотнуть еще крови? Вряд ли. Ему не хотелось снова переживать те же ощущения. Он опасался, что если вдруг поддастся смутному принуждению, то окажется еще теснее связанным с драконицей. Или с драконами.

Под вечер, отважившись выйти на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха, он услышал, как Меркор окликает других драконов.

— Сестикан, Ранкулос, — позвал он их по имени. — Довольно ссориться. Берегите силы для борьбы с рекой. Завтра нас ждет еще день пути.

Седрик стоял на палубе, и речь дракона мерцала у него в голове. Он разобрал слова так отчетливо, как только возможно. Юноша попытался вспомнить, слышал ли он драконий рев или ворчание, выражающее мысли, но не смог. Драконы разговаривали, урезонивали друг друга, совсем как люди. На Седрика нахлынуло головокружение, смешанное с чувством вины. Удрученный, едва держась на ногах, он доковылял до своей тесной каюты и захлопнул дверь.

— Я больше так не могу, — проговорил он вслух.

И почти сразу же его настигло беспокойство медной драконицы. Она ощутила его смятение. И встревожилась за него.